Султан Акимбеков
После того как в Казахстане и у наших соседей в России прошли все выборы, несколько улеглись связанные с этим политические страсти и стало понятно, что на среднесрочную перспективу не стоит ожидать каких-либо глобальных изменений, появилась возможность поговорить о самой популярной в последнее время теме демократии.
В последнее время в мире за пределами западного мира вопрос о демократии и связанных с ней перспективах и проблемах стал чрезвычайно популярным. Об этом много говорят применительно к арабским странам, которые вот уже год переживают процессы разрушения прежних централизованных государств и привыкают жить в условиях открытой конкуренции.
Даже в коммунистическом Китае премьер Вэнь Цзябао далеко не в первый раз весьма осторожно, но все-таки ставит вопрос о некоторой степени необходимой для его страны либерализации. Ну и, наконец, у нас в Казахстане вопрос о либерализации уже не только является главной идеей радикальной демократической оппозиции. В апреле о том, что в некоей отдаленной перспективе можно будет говорить о переходе от президентской к президентско-парламентской республике, говорил и советник президента Казахстана Ермухамет Ертысбаев.
Особенность нынешнего момента заключается в том, что основными инициаторами разговоров о либерализации выступают вовсе не западные политики и идеологи, как это обычно происходило раньше, и даже не представители всегда радикально настроенной демократической оппозиции. Сегодня мы слышим призывы к демократизации от таких парадоксальных фигур, как эмир Катара, правда, надо отметить, что он говорит не о своей стране и не о дружественном ему Бахрейне, а о Сирии. Парадокс, что на почве поддержки либерализации в арабских странах несколько сблизились даже позиции западных политиков и исламских радикалов из различных салафитских организаций. Последние, естественно, приветствуют демократические процедуры, которые позволяют им активно участвовать в политической жизни своих стран, так как это произошло в Египте.
Еще есть Вэнь Цзябао, даже намеки о частичной коррекции нынешней политической системы в Китае – это уже почти революция. Ну и, конечно, нельзя не отметить и Россию, где либеральные идеи охватили не только широкие круги городского среднего класса и мелкой буржуазии, но еще и внушительную часть местного истеблишмента. Здесь идет очень бурное обсуждение демократических перспектив страны. К либерализации призывают не только демократы, но и представители радикальных левых кругов и часть местных националистов. Аналогичная ситуация в Казахстане. Здесь за либерализацию не только традиционно либеральная оппозиция, но и радикальные левые и националистические круги.
Это вообще очень интересная тенденция. Стремление к либерализации и готовность к открытой конкуренции проявляют самые разные политические движения с зачастую радикально противоположной идеологией. Налицо появление новой доминирующей общественно-политической тенденции, которая при этом не нуждается в поддержке с Запада, она опирается на внутренние источники.
Надо отметить, что нынешняя ситуация очень сильно отличается от той, которая была совсем недавно – в 2004–2006 годах, когда арабский Восток еще вовсю дремал, а по территории бывшего восточного блока пронеслась серия «цветных революций». Тогда в той же Москве говорили о том, что за данными революциями стоят интересы западных стран, которые стремятся создать вокруг России нечто вроде «санитарного кордона» из прозападно настроенных демократических государств.
На волне противодействия «цветным революциям» в той же России тогда оформилась собственная идеология, опирающаяся на концепцию сильной государственной власти, направленной против хаоса, который согласно данной концепции во многом был связан с демократизацией по западным лекалам. Соответственно сторонники либеральных ценностей воспринимались как «наймиты» Запада. Важно также, что «цветные революции» тогда не дали ожидаемого положительного эффекта. Более того, начавшаяся жесткая борьба без правил между победившими демократическими кругами в Украине, а также появление еще более жестких по сравнению с предыдущими режимов Курманбека Бакиева в Киргизии и Михаила Саакашвили в Грузии привели к определенному разочарованию в общих перспективах либерализации.
Одновременно в 2006 году в мире начался экономический бум, во многом связанный с общей доступностью кредитных ресурсов, одним из результатов которого стал рост цен на нефть. В итоге средний класс, а также мелкая буржуазия, особенно в таких странах, как нефтедобывающие Россия и Казахстан, в целом согласились, что от добра добра не ищут.
У соседей в Китае подъем экономики был еще более впечатляющим и поэтому местный вариант коммунистического капитализма устраивал большую часть общества и местных элит. Когда-то в бурные двадцатые годы существования Советского Союза один из лидеров российских коммунистов Николай Бухарин выдвинул лозунг «обогащайтесь», адресовав его активной части общества. Собственно, именно данное обращение вполне адекватно отражало ситуацию начала 2000-х годов в мировой экономике в целом и в наших странах в частности. Тут уж было не до демократии.
Казалось, что кризис 2008–2009 годов только усилил позиции тех, кто полагал, что время западной либеральной системы вообще проходит. Стала модной критика, весьма уничижительная по отношению к экономической политике стран Запада. Здесь и кризис банковской системы, и негативная роль юридических компаний, и рынок деривативов, и роль американского доллара, и неспособность справиться с возникшими трудностями в рамках либеральной экономической системы. В качестве же положительного примера обычно приводили ситуацию в совсем недемократическом Китае, который в годы кризиса единственный в мире продолжал расти с практически прежней скоростью в 9–10 процентов ВВП в год.
Так что создавалось впечатление, что кризис только усилил позиции критиков либеральной модели, особенно в России и Китае. Сильная централизованная модель государственного устройства считалась лучшим выходом из ситуации в целом. Даже на Западе заговорили о том, что восточная модель, имея в виду не только и не столько сам Китай, а скорее другие азиатские страны, например Сингапур и Малайзию, лучше подходит для времен нового капитализма.
Тем неожиданнее стала начавшаяся в прошлом году волна под лозунгами демократизации, которая накрыла сначала страны арабского Востока, где пал целый ряд государств с сильной вертикалью власти, затем внезапно для местных элит произошли события на Болотной площади в России, а потом так же вдруг начались проблемы во всегда прежде монолитном Китае.
В первую очередь надо отметить, что хотя это звучит и парадоксально, но именно тяжелый кризис на Западе способствовал новому интересу к либерализации на Востоке. Потому что западный кризис фактически освободил либерально настроенные местные элиты и общества от обвинений в пособничестве Западу. Особенно показательно это выглядело на примере России.
Напомним, что традиционно низкая популярность демократических движений в России была связана с четко сформулированной в этой стране концепцией существования сильного государства, тесно связанного с прошлой великой историей. Она пользовалась самой широкой поддержкой общества. Частично потому, что население ностальгировало по временам СССР, а также потому, что часть общества верила в идею особого пути России и испытывала недоверие к Западу в целом. Это составляло серьезную идеологическую основу для государственной политики.
Очень похожая ситуация с идеологией в Китае. Несмотря на довольно сильные правозащитные движения и память о Тяньаньмыне, в Китае демократы все же были не слишком популярны, здесь государственная идеология также строилась на идее восстановления мощи государства, на том, чтобы преодолеть отставание от Запада, на общем усилении его возможностей, включая строительство вооруженных сил. Все эти задачи требовали сильного государства.
Немного другая ситуация была у нас в Казахстане. Здесь демократы были непопулярны потому, что большинство общества испытывало страх перед неконтролируемым развитием событий и хотело бы их избежать. Парадоксальным образом либерализации опасались как представители национальных меньшинств, обыденное сознание которых связывало ее с угрозой начала межнациональных столкновений, так и большая часть традиционного казахского общества.
Последнее было связано с опасением потерять государство Казахстан и свое нынешнее положение в нем. Потому что бюрократия была в основном казахской и с ней по системе патрон – клиент было тесно связано благополучие большого числа обычных семей. В случае либерализации было бы невозможно сохранить имеющееся положение вещей, пришлось бы либо договариваться о разделе полномочий, либо вступать в конфликт ради защиты имеющегося положения, а это было весьма чревато, с учетом наличия по соседству сильной России.
Так что мы имели дело в Казахстане со своего рода негласным общественным договором, в котором стороны, не доверяя своим способностям договариваться, предпочитают не рисковать имеющимся положением. Точно так же как противостоящие друг другу националисты обычно нуждаются друг в друге, так и интересы умеренных граждан обеих национальностей, несомненно, очень близки друг другу. Поэтому весь напор казахстанских либералов, вся их критика, часто справедливая, уходит в песок, общество интуитивно опасается либерализации. Готовность же либералов рискнуть ради идеи (известный тезис, что, не разбив яиц, нельзя приготовить яичницу) не встречала поддержки у консервативного большинства. Собственно в этом и заключалась наша идеология.
В любом случае либерализация на Востоке в последнее время получила новый импульс для своего развития, и он впервые не связан с морализаторской политикой со стороны Запада, как очень часто и с либеральными ценностями. Надо иметь в виду, что главный стимул к восточной либерализации на нынешнем этапе связан главным образом с интересами как отдельных кланов и групп, так и общин, которые полагают, что они таким образом смогут поправить свое положение.
Новая форма для прежнего содержания
Надо отметить, что главной отличительной чертой нынешней моды на демократизацию является то обстоятельство, что многие ее нынешние сторонники преследуют свои собственные цели, которые зачастую далеки от ценностей западной демократии. Проще всего выяснить мотивы различных исламистов, им нужна легитимизация своей деятельности, которую легче добиться в условиях конкурентной среды. Другой вопрос, что произойдет в ситуации, когда исламисты демократическим путем придут к власти в той или иной стране? Но это уже тема для другого разговора.
Вполне понятно и стремление к демократизации представителей различных племен и общин на арабском Востоке, особенно тех из них, кто ранее занимал подчиненное положение. Конкурентная среда дает им шанс либо получить преимущество, а значит, и долю в распределении доходов в рамках единого государства, либо требовать широкой автономии в случае, если на их территории находится нефть или другие природные богатства. Поэтому для большей части ливийских племен нынешняя ситуация, несомненно, выгоднее, чем та, которая была при Муаммаре Каддафи, чего не скажешь о тех племенах, которые были лояльны бывшему лидеру Ливийской джамахирии. Собственно, и громкое заявление племен ливийской Киренаики о том, что они готовы отделиться от Ливии, связано с их стремлением единолично контролировать доходы от добываемой здесь нефти.
Точно так же, как современное положение в Ираке, несомненно, больше устраивает шиитов и курдов, чем суннитов, составлявших опору режима Саддама Хусейна. Соответственно, сирийское суннитское большинство, требуя большей демократии, фактически стремится свергнуть власть алавитского меньшинства. Потому что любые выборы обеспечат большинство мест в парламенте Сирии депутатам от суннитской общины, составляющей примерно 60 процентов населения страны.
В принципе все понятно и с заявлениями о частичной осторожной либерализации со стороны некоторых китайских руководителей. По большому счету, у них та же самая логика рассуждений, что и у наших представителей элиты, которые тоже говорят и думают о либерализации.
Казалось бы, мы всегда знали, что в Китае все внутриэлитные противоречия решаются внутри системы и обществу предлагается заранее согласованная позиция, в том числе и по вопросу смены руководителей. Цзян Цзэминя в 2002 году сменил нынешний лидер Ху Цзиньтао, его в этом году должен сменить следующий лидер Си Цзинпин и так далее. Тем не менее премьер-министр Вэнь Цзябао пару раз уже говорил о либерализации.
Почему? Потому что нынешнее руководство КНР исходит из собственного опыта. Когда Ху Цзиньтао сменил Цзян Цзэминя, последний вопреки договоренностям, два года, с 2002 по 2004-й, не отдавал преемнику должность главы Центрального военного совета. Он это делал потому, что понимал, что после его ухода со всех постов близкие к нему люди, его клан, потеряют все. Так, собственно, и произошло. Так называемый шанхайский клан, близкий к Цзян Цзэминю, был разгромлен, его неформальный лидер – первый секретарь Шанхайского горкома партии, был арестован.
Но это было в начале 2000-х годов, тогда Китай еще только набирал обороты и был не так богат. С тех пор ВВП Китая значительно вырос, как, собственно, и благосостояние нынешней партийной верхушки. Ху Цзиньтао, Вэнь Цзябао и близкие к ним элитные кланы явно не хотят повторения истории с шанхайцами в применении к самим себе. Поэтому они хотели бы несколько ослабить централизацию власти, чтобы и уходящая элита могла сохранить свое влияние и место под солнцем. Сегодня им есть что терять, причем гораздо больше в сравнении со временами шанхайского клана. Но молодые китайские лидеры явно не были готовы к мирному исходу, и похоже, именно это было главной причиной обострения этой весной в Пекине борьбы за власть.
Отстранение от должности харизматичного мэра Чунцина Бо Силая, который активно эксплуатировал идею борьбы с коррупцией и представлял интересы левого крыла китайской компартии, арест его жены, снижение влияния Чжоу Юнкана, члена Политбюро, главы Политико-юридической комиссии, курирующего правоохранительные органы и судебную систему, говорит о том, что подковерная борьба идет без сантиментов. Ну так и цена вопроса очень велика.
В принципе этого следовало ожидать. Везде в восточных странах, крупные кланы, которые завоевали место под солнцем и сделали себе состояние при централизованной системе власти, больше всего опасаются ее смены. Любой из них, придя к единоличной власти, скорее всего, повторит опыт Ху Цзиньтао, те же, кто окажется на периферии, могут попасть в положение шанхайского клана. Естественно, что для них идея о некоем балансе сил через парламентскую систему выглядит очень привлекательно. Тогда ни один из кланов не сможет доминировать над другими, они вынуждены будут конкурировать и кооперироваться друг с другом.
Собственно, и в Казахстане элитные кланы хотели бы частичной либерализации потому, что она позволит им избежать давления кого-то одного на всех остальных после гипотетически возможной в самой отдаленной перспективе смены власти. Возможно, поэтому в интервью Ертысбаева речь идет о том, что в будущем после перехода к президентско-парламентской системе разные влиятельные группы будут участвовать в политическом процессе.
Это действительно могло бы быть неплохим вариантом развития событий, если бы не один важный момент. Представители элитных групп, когда говорят о частичной либерализации, обычно исходят в своем анализе из текущей ситуации в своих обществах и оценки своих нынешних возможностей. Они полагают, что смогут управлять общественными процессами и при частичной либерализации с помощью своих денег, а также подконтрольных им СМИ. Но сложность здесь заключается в том, что как только в строго централизованном обществе начинаются процессы либерализации, из тени выходят все общественные страхи и комплексы, все противоречия и конфликтные ситуации. Самое главное, что стартует процесс общинной самоорганизации. И люди будут объединяться вокруг простой идеологии – свой против чужих, начнет разрушаться ткань государственного устройства. А здесь нужны другие навыки, которых просто нет у нынешних серых кардиналов, привыкших действовать из тени. То есть, открыв шлюзы, можно просто не удержать их в частично открытом положении, напор воды может стать слишком сильным.
Восточный экспресс
Собственно, здесь мы подходим к главному тезису о том, чем вообще демократия на Западе отличается от демократии на Востоке. Это принципиально важный вопрос, потому что проблема заключается не в том, что западная демократия хуже справляется с ситуациями, чем любая форма восточного авторитаризма, например, такого, какой есть в Китае. Здесь как раз не может быть вопросов – западная демократия все равно эффективнее в организации и комфортнее для обычных граждан. Проблема и одновременно вопрос в том, возможно ли в принципе построить в восточных обществах западную демократию?
Это очень трудный вопрос, потому что обычно логика любых демократических движений основывается на простом тезисе, если западная демократия лучше, то надо просто начать этот трудный, но единственно возможный процесс движения в ее направлении. При этом теоретически должна сработать система саморегулирования за счет применения обычных демократических процедур – выборов всех уровней, гласности и т. д. Хотя такой подход выглядит почти как прежняя советская идеологическая практика в отношении азиатских стран – выполнение определенных стандартов в движении к заданной модели развитого социализма. Все издержки здесь не имеют значения, потому что тезис о единственно верном пути и связанных с ним стандартах не подвергается сомнениям.
Однако если признать, что западная демократия действительно лучшая модель, но задать конкретные вопросы о том, какими будут процедуры ее применения в условиях, например, Казахстана или Китая, то картина будет выглядеть совсем по-другому. Поэтому, собственно, радикальные либералы не любят говорить о деталях демократического процесса, о тех же выборах.
В то же время, если мы посмотрим, к примеру, на ситуацию в арабском мире, то хорошо видно, что здесь в выборах участвуют не обычные граждане с индивидуальными ценностями, осознанно поддерживающие ту или иную идеологию безотносительно их происхождения и места проживания и способные при этом договариваться друг с другом. Главными субъектами политического процесса, а значит, и выборов, являются отдельные общины – религиозные, региональные или племенные. Любые же общины в случае победы стремятся к доминированию, поэтому любая демократия на Востоке – это столкновение между собой общин и их лидеров, но не борьба классических западных идеологий.
Сама возможность развития демократических процессов вне пределов стран Запада, в частности в Азии, всегда была предметом острой дискуссии. Самые радикальные сторонники либерализации по западному образцу обычно утверждали, что не может быть никакой альтернативы демократизации, выборным процессам и защите прав человека. Их главные аргументы были связаны, с одной стороны, с тем, что наиболее развитые страны мира являются демократическими, это позволяло им делать вывод о прямой зависимости демократии и общественно-экономического процветания. С другой стороны, любой процесс экономической либерализации неизбежно ведет к росту богатства в обществе, а значит, увеличению числа экономически активного среднего класса, который начинает требовать политической либерализации с целью большего участия в управлении обществом.
Еще один аргумент обычно связан с тем, что только демократическая система может: во-первых, справиться с коррупцией, во-вторых, обеспечить эффективное управление государством и обществом. Ну и, наконец, один из важных тезисов заключался в том, что только демократическая выборная система способна обеспечить стабильное развитие государства в целом, включая отсутствие потрясений при передаче власти.
В принципе все эти тезисы, безусловно, справедливы и имеют свою внутреннюю логику. По крайней мере, очевидно, что западная демократическая модель организации государства и общества эффективнее с точки зрения управления государством, общественного самоуправления и личного комфорта граждан. Кроме того, можно добавить еще и гораздо более полную реализацию на Западе идеи социальной справедливости, нежели в новых капиталистических странах, вышедших к тому же из старой социалистической шинели.
Однако вся данная система на Западе опирается, с одной стороны, на соответствующие институты, регулирующие жизнь общества. Особенно стоит отметить юридическую систему, основанную на защите прав частной собственности. С другой стороны, вся западная система основывается на саморегулировании в рамках общин. При этом парламент является верхушкой пирамиды, состоящей из множества таких общин вплоть до сельских коммун.
Взаимодействие обычных граждан между собой в рамках общин, а также взаимодействие общин друг с другом вплоть до уровня парламента, которое поддерживается соответствующими институтами – юридическими, политическими, культурными, и составляет основу западной демократической системы. Хорошо заметно, что восточные общины мигрантов в европейских странах обычно плохо вписываются в такую систему.
Соответственно, если мы просто вводим в восточном обществе выборную систему без соответствующих институтов и без наличия саморегулирующих общин на местах, мы приведем в парламент не представителей развитого гражданского общества, разделенных по идеологическим предпочтениям – на правых, левых и т. д. В нашем случае в парламенте соберутся представители консолидированных восточных общин, с большим подозрением относящиеся к конкурирующим общинам. Что же касается вестернизированных представителей городского населения, то пример Египта продемонстрировал, что их число крайне незначительно. В обстановке межобщинного противостояния они автоматически оттесняются на периферию общественной жизни.
Не стоит ожидать, что у нас в Казахстане будет по-другому, вестернизированное городское население здесь весьма немногочисленно. В отличие от России, где оно способно собирать большие митинги, как на Болотной площади в Москве в декабре 2011 года, но все равно слишком немногочисленно, чтобы влиять на ситуацию в стране в целом.
В России после последних массовых митингов идеологическое противостояние разворачивалось не только по линии – недовольные фальсификациями на выборах граждане против власти, но также между либералами и, условно говоря, консервативными «почвенниками». Последние обвиняли первых в предательстве интересов России, в прислуживании интересам Запада. В то же время либералы в основном предпочитают демократизацию по западному образцу и выступают против радикальных консерваторов, которые поддерживают идею сильной имперской России.
Очевидно, что деление на либералов и консерваторов в России носит условный характер и совсем не похоже на их классическое распределение в западной политической культуре. В европейской традиции либералы выступают за низкие налоги, за свободную конкуренцию на рынке, за сокращение присутствия государства в экономике. Консерваторы обычно их в этом поддерживают, но являются большими сторонниками традиционных ценностей, не слишком одобряют свойственную либералам склонность к либерализации всех общественных процессов, например, легализации гомосексуальных браков, абортов.
В то же время на левом фланге находятся партии социалистического толка, от умеренных социал-демократов до крайне левых коммунистов. Они поддерживают усиление социальной политики, вмешательство государства в экономику, налоги для богатых и т. д. Существуют еще и националисты, иногда партии национальных меньшинств и многие другие. Но центр всегда в основном стабилен, он опирается на средний класс и мелкобуржуазную среду.
Почему важно знать традиционный расклад партийной принадлежности на Западе. Потому что если мы ведем речь о либерализации, мы должны понимать, что, как известно, «дьявол кроется в деталях». И детали организации либерального процесса имеют большее значение, чем общая правильная идеология. И здесь мы как раз сможем попытаться ответить на вопрос – какова вероятность успешного прохождения политической либерализации, в частности, на примере Казахстана.
Продолжение статьи здесь
публикация из журнала "Центр Азии"
апрель/май 2012
№5-8 (63-66
