Султан Акимбеков
В конце апреля в двух своих выступлениях, сначала на Евразийском медиафоруме в Астане, а затем в рамках Стамбульского процесса в Алматы, Президент Нурсултан Назарбаев сделал ряд стратегически важных заявлений по афганской проблематике.
В Астане Президент заявил: «Скажу сразу, я не приемлю «катастрофических теорий». Я абсолютно не считаю, что уже включен таймер обратного отсчета, приближающего регион к некоему «часу X» в 2014 году, когда в Афганистане завершится активная фаза операции международных коалиционных сил. Уверен, что ничего подобного не произойдет. Хотя есть желающие или пугающие подобным сценарием. Говоря откровенно, сегодня во внешнем восприятии региона Центральной Азии присутствует сильная инерция прошлого». Это очень тонкое заявление с учетом того, что вокруг Афганистана всегда имеет место серьезная борьба интересов. Один из важных моментов данной борьбы сейчас связан как раз с возможными сценариями развития ситуации после 2014 года, когда войска международной коалиции должны будут уйти из Афганистана.
Известно, что катастрофические сценарии весьма популярны в первую очередь среди некоторых российских политологов. Они очень часто делают акцент на том, что уход США из Афганистана неизбежно приведет к власти талибов, что в связи с этим возникают масштабные угрозы безопасности стран Центральной Азии. Активно также высказываются идеи о подготовке в Афганистане боевиков центральноазиатского происхождения, готовых после 2014 года перейти к активным действиям против государств региона. Часто проводятся параллели с выходом Советской армии из Афганистана в 1989 году и последовавшем в 1992 году падении режима Наджибуллы и последующем наступлении в этой стране хаоса, который способствовал приходу к власти талибов.
Соответственно, логично следует вывод, что странам региона надо готовиться к возможному восстановлению ситуации, которая существовала накануне 2001 года. Тогда Афганистан был разделен на две части, причем Россия и Иран поддерживали Северный альянс, а Пакистан – движение «Талибан».
Здесь надо иметь в виду, что суть геополитической борьбы интересов в регионе в основном связана со стремлением России и Китая не допустить проникновения интересов третьих стран, под которыми они имеют в виду в первую очередь США, в стратегически важную для них Центральную Азию. В то же время современное руководство Ирана, естественно, не хотело бы, чтобы произошло стратегическое окружение его территории. Оно видело в действиях «Талибана» и стоявшего за ним Пакистана прямую угрозу своим интересам.
То есть до 2001 года интересы России и Ирана совпадали с интересами северных национальных меньшинств в Афганистане, которые серьезно беспокоились относительно перспектив установления пуштунской гегемонии. В настоящий момент суть борьбы геополитических интересов не изменилась, но произошли изменения как внутри самого Афганистана, так и вокруг него.
Когда было объявлено о предстоящем в 2014 году выводе войск международной коалиции в Афганистане, все говорило о том, что вполне вероятно восстановление прежней ситуации с противопоставлением национальных меньшинств (Северный альянс) и пуштунов («Талибан»). Именно исходя из этого обстоятельства и строились будущие планы относительно развития ситуации в Афганистане. Отсюда и намерение России в 2011 году добиться включения Ирана в состав ШОС, против чего тогда выступил Китай. С этим же было связано и появление в 2011–2012 годах различных проектов восстановления в Афганистане структур прежнего Северного альянса.
Идея о включении Ирана в ШОС имела значение именно в контексте развития ситуации в Афганистане, потому что Иран исторически имел влияние на многие афганские группировки, в основном из числа шиитов-хазарейцев, а также таджиков. Без его участия восстановить Северный альянс было бы крайне сложно.
Однако в 2011-м начиналась острая фаза противостояния Ирана с международным сообществом по ядерной проблематике. Естественно, что в этой ситуации Пекин не хотел связывать себя обязательствами защиты Ирана, что было бы неизбежно в случае, если бы последний стал членом ШОС. Тем более что у китайцев была своя более обширная повестка дня в отношениях с американцами, хотя бы по вопросу торгово-экспортного баланса или развития ситуации в Юго-Восточной Азии. В Пекине также крайне осторожно относились к разговорам об уходе США из Афганистана, а следовательно, что и из региона.
Кроме того, в 2012 году стало очевидным, что как такового полного ухода США из Афганистана не будет. С одной стороны, сами американцы анонсировали, что оставят от 8 до 12 тыс. военнослужащих в качестве инструкторов. С другой стороны, в Токио было подтверждено, что международное сообщество продолжит финансирование Кабула, включая содержание армии в 150 тыс. человек и, что особенно интересно, полиции почти в 300 тыс.
Оба эти обстоятельства говорят о том, что преждевременно говорить как об уходе США из Афганистана, так и о том, что они потерпели там поражение. Скорее можно говорить о том, что американцы реализуют так называемый иракский сценарий. Напомним, что сначала они вели активную войну против местных повстанцев, затем объявили о выводе войск, хотя оставили 60 тыс. солдат еще на два года, потом вывели их. При этом в Ираке сохраняется неустойчивое равновесие, которое обеспечивается тем, что основные общины, курды, шииты и сунниты фактически имеют автономию, включая собственные вооруженные силы, а США выступают в роли арбитра.
Косвенно это подтверждает информация о финансировании афганской милиции. Дело в том, что в Ираке новая политика американцев началась как раз с формирования суннитской племенной милиции (около 200 тыс. бойцов) из числа бывших противников американского присутствия и оплаты их услуг. Можно предположить, что сотни тысяч милиционеров в Афганистане – это как раз формирования региональных лидеров, включая пуштунские племена, которые активно участвовали в сопротивлении иностранному присутствию.
Естественно, что оплата услуг местной милиции предполагает легитимизацию личных формирований влиятельных лиц в провинциях страны. В ответ они должны обеспечивать безопасность на вверенных им территориях. Это очень старая практика обеспечения лояльности местных сил, особенно пуштунских племен. В истории Афганистана был только один-единственный раз при эмире Абдуррахмане, когда племена находились под жестким контролем центральной власти и с ними не надо было договариваться.
Весьма показательна недавняя история с захватом в середине марта боевиками радикальной оппозиции, среди которых были и выходцы из бывшего СССР, уезда Вардудж в северной провинции Бадахшан. Эта история вполне вписывалась в концепцию наступления хаоса в Афганистане после 2014 года. Тем более что из Бадахшана легко добраться до таджико-афганской границы. Однако уже в начале апреля боевиков из Вардуджа выбили, причем командовал операцией лично министр обороны Бисмилла-хан.
Афганский министр обороны, таджик по национальности, давний соратник Ахмад Шах Масуда, является представителем так называемого панджшерского клана. Для таджикской военно-политической элиты в Афганистане Бадахшан является стратегически важным местом, он обеспечивает связи населенного таджиками горного района севернее Кабула, где расположено Панджшерское ущелье, с Таджикистаном. Фактически это их зона ответственности. Если бы они вдруг потеряли Бадахшан, то это ослабило бы их позиции при будущей расстановке сил в Афганистане.
Если предположить, что в Афганистане в определенной степени реализуется иракский сценарий, то сила и влияние той или иной группировки будут определяться ее возможностями и ответственностью за ситуацию на подконтрольной территории. Такой подход отвечает интересам основных политических сил в стране. Они не хотели бы начала новой гражданской войны, нынешняя ситуация намного выгоднее, особенно с учетом масштабного финансирования со стороны международного сообщества. Поэтому и таджики-панджшерцы явно участвуют в процессе достижения договоренностей по поводу будущего устройства Афганистана, где американцы с их 10 тыс. советниками и финансовыми возможностями будут выполнять роль арбитра.
Но если это так, то нет смысла в ожидании апокалипсиса после 2014 года. Поэтому заявление Президента Нурсултана Назарбаева является очень выверенным и исходит из интересов многовекторной политики Казахстана. В частности, указав на то, что не стоит ожидать проблем после 2014 года, Глава государства отметил, что система безопасности в регионе, которая состоит из СВМДА, ШОС, ОДКБ, ОБСЕ, сбалансирована, что «придает целостность всей системе». Этим наша позиция выгодно отличается от Узбекистана, который в 2012 году просто вышел из ОДКБ.
Конечно, определенный риск для безопасности всегда существует. Тем более когда имеет место такая конкуренция между великими державами, но Казахстан может себе позволить быть над схваткой. Стоит обратить внимание на высказывание Президента, что «относиться к центральноазиатским странам как к объектам внешнего влияния, не принимая в расчет их национальных интересов, это не более чем демонстрация геополитической близорукости». Крайне важно, что Глава государства четко подчеркнул, что мы остаемся самостоятельным субъектом внешней политики. Потому что быть объектом борьбы интересов между великими державами – это крайне нежелательное развитие ситуации, как, собственно, и встать на чью-то сторону в этом конфликте. Потеря самостоятельности во внешней политике или ее зависимость от политической конъюнктуры – это удел слабых стран.
Для Казахстана первостепенное значение имеет развитие экономики, и один из приоритетов – это восстановление прежнего транзитного потенциала всей Центральной Азии. Причем на качественно новой основе с учетом тех изменений, которые произошли в развитии региона. Поэтому Президент сделал акцент на транспортных проектах, от дороги Западный Китай – Западная Европа до Трансафганского газопровода (проект ТАПИ). Понятно, что в последнем случае существует еще много вопросов, в том числе и в области безопасности, но налицо общая тенденция к приоритетам экономического развития. Тот же Афганистан должен научиться зарабатывать сам. Всем нам нужно попытаться уйти от логики жесткой конфронтации последних десятилетий.
Источник: Казахстанская правда, 4 мая 2013
