Султан Акимбеков
С некоторых пор вопрос о том, что происходит сегодня в России, является далеко не праздным для Казахстана. Потому что теперь нам приходится все время иметь дело и с Таможенным союзом, и с Единым экономическим пространством, а также ждать, будет ли реализована в 2015 году идея создания Евразийского союза и в каком виде и на каких принципах будет создано это новое интеграционное объединение.
Кроме того, нам надо привыкнуть, что в нынешнем формате отношения с Москвой – это все равно конкуренция, пусть даже дружеская, потому что по многим вопросам у наших стран разные интересы. У нас просто не может быть их полной идентичности, на чем очень часто настаивают в России. При этом надо сразу согласиться с тем, что у нас изначально очень серьезный конкурент, настойчивый и весьма компетентный. Соответственно дружеская конкуренция требует с нашей стороны особенно высокого качества переговорного процесса. А следовательно, надо понять, с чем, собственно, мы имеем дело и чего нам ждать в ближайшей и среднесрочной перспективе. Так что от просто дружбы с могущественным северным соседом мы перешли в состояние дружеской конкуренции с ним, когда тактически верно избегать слишком тесного общения, с тем чтобы, не дай бог, не поссориться окончательно.
В первую очередь стоит разобраться с интересами России. Самый главный вопрос заключается в том, что все-таки Москве от нас на самом деле нужно? Вроде бы Казахстан всегда придерживался линии на дружбу с Россией, у нас никогда не было каких-либо проблем в отношениях, в отличие от многих других стран, образовавшихся на месте бывшего СССР, например, таких как Грузия или государства Прибалтики. В отличие от них государство в Казахстане проводило максимально взвешенную политику, не давало никаких особых поводов для критики, в том числе не реагировало на жесткие высказывания со стороны российских аналитиков, что было характерно для 1990-х годов. Более того, Казахстан вообще для России выглядел особенно выигрышно на фоне многих других независимых государств.
Хотя, конечно, Москве не всегда нравилось, что Астана на международной арене проводит самостоятельную политику. Самым хрестоматийным примером является наш отказ от поддержки независимости Абхазии и Южной Осетии. Но тут уж ничего не поделаешь, Астана и не могла этого сделать. По-своему она очень последовательна в своих действиях, так как не поддержала также и независимость Косово. Потому что для нашей страны вопрос нерушимости границ является принципиальным, точно как и для Испании и Кипра, которые, как известно, также не признали Косово.
Можно долго спорить о тех мотивах, которые были у стран Запада, когда в случае с Косово они нарушали основополагающий принцип нерушимости послевоенных границ в Европе, или у России, когда она в пику Западу, после агрессии Грузии против Южной Осетии в 2008 году, пошла на юридическое нарушение аналогичного принципа. И у каждого будет своя правда в этом трудном вопросе, но для всех других стран принять положительное решение по проблеме Косово и Южной Осетии при всей политизированности этого вопроса означало бы выбрать одну из сторон в разгорающемся геополитическом конфликте. Казахстан предпочел выбора не делать, и это было правильно.
Тонкость ситуации заключается в том, что Казахстан всегда старался маневрировать между интересами великих держав в нашем регионе, и, надо признать, это ему неплохо удавалось. По крайне мере, мы избежали таких ситуаций, в которые периодически попадали многие наши соседи по Центральной Азии. В частности, на нашей территории не выясняли отношения Россия и США, как это происходило и происходит в Киргизии. Мы не позволяли себе резких маневров, как Узбекистан, который за двадцать лет минимум четыре раза резко менял свою внешнеполитическую ориентацию с России на США и обратно.
В отличие от многих наших соседей Казахстан мог себе позволить быть нейтральным и многовекторным. Этому способствовали осторожная внутренняя и внешняя политика страны, накопленные ресурсы и в том числе результаты явно недооцененных в обществе либеральных экономических реформ 1990-х. Все это играло свою роль в возможностях Астаны проводить многовекторную политику, что до поры до времени не вызывало ни у кого больших вопросов, в том числе и у Москвы.
Следует отметить, что хорошие отношения с Россией и российской элитой были важной частью независимого развития Казахстана с самых разных точек зрения. Здесь и вопросы доступа к мировым рынкам через российскую территорию, что важно для запертой в центре континента страны, и проблемы региональной безопасности, имеющие большое значение с учетом рисков негативного развития ситуации в Афганистане и Средней Азии в 1990-е годы. Ну и, наконец, нельзя не признать, что добрые отношения Астаны с официальной Москвой стали условием отсутствия межнациональной напряженности в Казахстане, особенно в 1990-е годы, когда здесь была совсем другая демографическая ситуация.
Хотя, что касается последнего обстоятельства, стоит подчеркнуть, что главную роль здесь сыграли имевшие место в то время серьезные разногласия внутри российской элиты. При этом новая либеральная элита, пришедшая к власти на волне либерализации в позднем СССР, была равнодушна к наследию погибшей империи. Более того, она вообще была настроена негативно к отсталым азиатским окраинам, которые, с ее точки зрения, могли помешать трансформации России из централизованной империи в демократическую страну, и старалась сбросить с себя эту обузу. Одновременно в новой России начался процесс приватизации, который в условиях отсутствия жесткой централизации власти открывал огромные возможности для энергичных людей. Понятно, что приватизация поглощала все время, внимание и силы российского истеблишмента, тем более что развитие событий происходило в ситуации перманентного экономического кризиса 1990-х годов.
В общем, в элите наследие погибающей империи тогда беспокоило только часть представителей военных и спецслужб. Они столкнулись с параличом гигантской советской милитаристской машины и в связи с этим оказались в растерянности. До тех пор, пока в начале 2000-х не вернулись к власти вместе с президентом Владимиром Путиным.
Тогда Путин предложил России концепцию наведения порядка внутри страны, связанного с усилением центральной власти. Эта идея была поддержана всем обществом, которое устало от хаоса. Поэтому оно спокойно смотрело на разгром некоторых известных олигархов, на отмену выборов губернаторов. Одновременно внутри бюрократии заметное преимущество получили представители спецслужб, что, в общем-то, было вполне логично в связи с концепцией наведения порядка.
Однако «силовики» не получили полного преимущества, в системе сохранилось весьма влиятельное крыло либеральных экономистов, видными представителями которых были Анатолий Чубайс и Алексей Кудрин. При этом президент Путин выполнял роль арбитра между двумя крыльями российского истеблишмента. Понятно, что это было стратегически правильное решение, потому что Путин мог балансировать между «имперскими» силовиками и либералами. Причем каждый выполнял свою функцию. Силовики наводили порядок, либеральные экономисты обеспечивали управление экономикой и отвечали за развитие.
Почему такая система была удобной? Потому что во всем мире военные и сотрудники спецслужб редко бывают хорошими управленцами и уж тем более в вопросах макроэкономики. Поэтому им нужны либеральные экономисты, если, конечно, они предпочитают условия рыночной экономики. Несомненно, что многие из бывших советских «милитаристов» хотели бы возврата во времена СССР, когда на армию тратили львиную долю национального богатства, а у армии и страны была своя миссия. Но силовики из окружения Путина были более склонны к рынку, который открывал для них огромные возможности. Поэтому, наверное, хорошо, что у власти оказались именно они, а не излишне решительные военные.
Так что Путин в течение 2000-х годов олицетворял верховную власть, которая гармонизировала отношения между, с одной стороны, обществом, которое хотело стабильности, но не стремилось при этом вернуться во времена СССР, с другой стороны, идейными «милитаристами» и прагматиками-«чекистами», погруженными в рыночные отношения. И, наконец, с третьей стороны находились либералы во власти и олигархи самой разной этнической принадлежности. Последнее обстоятельство было также любопытно, потому что идейные «милитартисты» и часть силовиков тяготели к национализму, а для многонационального крупного бизнеса это было неудобно и даже опасно.
Эта система работала практически без сбоев все годы первого периода президентства Путина. В государстве всего было в меру – национализма, либерализма, концепции сильного государства, ностальгии по имперской идеологии. Но все это находилось под ответственным управлением. Весьма показательно, что именно в это время произошло заметное улучшение отношений России и Казахстана. Прагматизм российской политики начала 2000-х стал главной причиной снижения неконтролируемых проявлений активности в отношении Казахстана некоторых представителей российской интеллектуальной элиты, столь характерных для 1990-х годов. Поток негативной информации сначала сократился, а затем сошел на нет. С учетом российского доминирования в казахстанском информационном пространстве это был очень существенный шаг в развитии отношений двух стран.
В целом политическая система в России выглядела весьма устойчивой. Помогло также и то, что в двухтысячных годах начался рост цен на нефть, вследствие чего выросли доходы государства. В этой ситуации казалось, что централизованная система управления нуждается только в точечной настройке. Одним из элементов такой настройки стало назначение в 2007 году министром обороны России гражданского человека Анатолия Сердюкова.
Военная кадриль
Сердюков начал весьма масштабную реформу армии. Фактически он демонтировал старую советскую систему, ориентированную на подготовку к глобальной войне. Во-первых, сократил число кадрированных частей, которые должны были в случае войны быть развернуты в полноценные дивизии и армии. Их содержание требовало много средств, а боевая готовность была крайне низкой. Во-вторых, перевел армию с дивизионного на бригадный принцип организации. Теоретически бригады постоянной готовности были лучшим средством ведения локальных войн. В-третьих, уменьшил число высших военных учебных заведений. В России таких учебных заведений было много, и подготовка офицеров велась, исходя из потребностей массовой армии, что являлось прямым следствием инерции советского времени. В-четвертых, резко сократил число офицеров и генералов. До Сердюкова офицерский корпус составлял около 40 процентов от общего числа военнослужащих. В-пятых, был ликвидирован институт прапорщиков. Это было исключительно советским изобретением. Вместо профессиональных унтер-офицеров (сержантов) в СССР появились прапорщики, которые оказались малопригодны для исполнения и сержантских, и офицерских функций.
При сравнительно небольшом призывном контингенте и некотором количестве контрактников, именно многочисленные офицеры и прапорщики составляли костяк профессиональной армии. Более того, их число все время росло, потому что военные училища производили все новых и новых офицеров. Они действовали согласно заложенной еще в советские годы программе подготовки кадров. В итоге получался некий парадокс. У государства в России было мало средств на армию, а те, которые были, тратились на сохранение старой модели, доставшейся от времен бывшего СССР, которая была ориентирована на формирование массовой армии для борьбы с равным противником. То есть к войне масштаба и уровня второй мировой.
Проблема здесь заключалась не только в том, что деньги на армию тратились весьма неэффективно, одно содержание кадрированных частей по всей России стоило слишком дорого. Другое дело, что сохранение такой системы неизбежно должно было со временем привести к росту недовольства среди военных. Если в самом начале 2000-х их вполне устраивало то, что Путин и его соратники выступили с идеей наведения порядка и выиграли войну в Чечне, то по мере увеличения доходов государства им все больше не нравилось, что на армию тратят мало денег, что растет богатство правящей элиты. Для профессиональных военных вопрос усиления армии имел прямое отношение к укреплению государства, а значит, и восстановлению его прежней мощи времен СССР. Отсюда было очень недалеко до идеологических воззрений о том, что рост богатства элиты не отвечает интересам страны, а сама она не справляется с поставленными перед ней задачами.
Естественно, что это была потенциально очень опасная ситуация для российских властей и близких к ним олигархов. Недовольные военные из замкнутой корпорации со всеми своими старыми советскими установками могли стать проблемой. При этом ориентация на советскую мощь не означала ностальгии по временам социализма, хотя и не исключала ее. Скорее следовало ожидать роста общепатриотических настроений, связанных с ностальгией о прежнем статусе армии и военных.
Характерно, что и в Китае существовала аналогичная проблема, когда так называемые «правые» эксплуатируют идею возврата к ценностям времен Мао, к социальной справедливости и пользуются поддержкой части армии (см. о ситуации с известным «правым» в китайской элите Бо Силаем в этом номере журнала в материале Константина Сыроежкина - здесь). В то время как китайские власти, условно называемые «либералами», выступают за продолжение нынешнего курса, который в том числе ведет к обогащению элиты.
Весьма показательна история с покушением на Чубайса, в организации которого обвинили бывшего полковника ГРУ Квачкова. Это очень известный представитель профессионального российского военного сословия, который в 1991–1992 годах принимал самое активное участие в гражданской войне в Таджикистане. Хотя история с покушением достаточно темная, она, несомненно, отражала недовольство среди части военных. В то же время опасность недовольства военных была чисто гипотетической, но исходя из логики построения государства с центральной вертикалью власти, нельзя было допустить существования мощной и при этом неподконтрольной системы замкнутой военной корпорации. Поэтому на пике своей власти Путин стимулировал начало военной реформы. Для выходцев из спецслужб было важно взять под свой контроль другие силовые корпорации – военных и милицию.
Собственно, Сердюков и разрушил прежнюю профессиональную военную корпорацию советского образца. Очень важно, что он уволил из армии почти половину имевшихся к 2007 году офицеров и генералов. Отказ от кадрированных дивизий означал отход от концепции массовой армии, что снижало влияние армии на жизнь общества. Этому же способствовало сокращение срока службы призывников с двух лет до года. Теоретически Сердюков должен был затем провести реформу и ввести институт профессиональных сержантов, а также военную полицию.
В результате армия должна была стать более профессиональной, ориентированной не на массовую войну, а на ведение локальных конфликтов. Это был решительный разрыв с прежней советской системой. Одновременно сравнительно небольшой оставшийся офицерский корпус стал получать большую зарплату, повысил свой статус и не имел особого повода для фронды. Кастовая сплоченность была разорвана, недовольные из армии ушли.
Естественно, что реформы столкнулись с серьезной критикой по всем направлениям. С подробностями этой критики можно ознакомиться в наши дни, когда рассматриваются дела против людей Сердюкова в Министерстве обороны и идет соответствующая информационная кампания. Но в самом начале недовольство не могло быть особенно значительным. Центральная власть в 2007 году была на пике своей мощи, ее авторитет был неоспорим. Кроме того, власти подбросили военным серьезный аргумент в виде увеличения финансирования.
В какой-то мере ускорению реформ способствовало нападение Грузии на Южную Осетию в августе 2008 года. Война с грузинами продемонстрировала все проблемы российской армии – нехватку современных средств связи, наличие старого вооружения, недостаток боеготовых соединений даже на воюющем Северном Кавказе. После этой войны реформы ускорились, более того, власти объявили о начале осуществления масштабных денежных вливаний в армию.
Но война против Грузии имела и другие последствия. Естественно, что она вызвала подозрения со стороны российских властей. Они подозревали, что нападение спровоцировано Западом и было призвано проверить реакцию России. Тот же Путин мог воспринять произошедшее, как недружественный акт лично к нему. Он только что пошел на то, чтобы передать власть новому президенту Дмитрию Медведеву, а не стал изменять конституцию, чтобы остаться у власти. Он сделал этот шаг в том числе для того, чтобы произвести благоприятное впечатление на Запад. А тут агрессия со стороны Саакашвили. Причем грузины выбрали интересный момент, когда сам Путин находился в Пекине на Олимпиаде, а в Москве решения должен был принимать еще «зеленый» президент Медведев. С этого момента начинается новый виток в политике Москвы – ужесточение риторики в отношении Запада, усиление патриотической составляющей во внутренней и внешней политике.
Тонкость ситуации заключалась в том, что российским властям пришлось на ходу менять идеологию реформ в армии. Если изначально главной целью было повышение эффективности армии плюс демонтаж старой советской системы и прежней замкнутой военной корпорации, то есть значение армии должно было снизиться, то затем была добавлена идея восстановления прежней военной мощи. Очевидно, что это должно было, напротив, повысить роль армии. Но тихий гражданский чиновник Сердюков продолжал прежнюю линию. И это было осознанное решение властей в Москве. Они просто не могли отдать огромные средства, выделяемые на армию, в руки генералов.
Большие планы
Четырехлетний период правления Медведева, с одной стороны, был подготовкой к очередному приходу к власти Путина. С другой – он способствовал изменению ситуации в расстановке сил внутри страны. Безусловно, третий российский президент был недостаточно самостоятельным политиком, но он смог повлиять на некоторые процессы. Во-первых, сам факт его президентства внес путаницу в понятие властной вертикали. Слишком долго не было определенности с тем, будет ли Путин возвращаться на пост президента или он оставит на нем Медведева. То есть не было понятно, кто, собственно, в доме хозяин. Во-вторых, Медведев стал активно выступать в роли либерала. С учетом занимаемой им должности, это автоматически вело его к появлению претензий на лидерство на либеральном поле. Выбранная им тактика была не самой плохой. Она позволяла несколько оправдать ситуацию, когда он воспринимался в обществе как «марионетка» Путина. Медведев мог потом сказать, что он хотел перемен, но не смог реализовать свои планы.
Однако в результате претензий Медведева из правительства был вынужден уйти самый заметный представитель либералов в окружении Путина министр финансов Алексей Кудрин. Даже либералы на Востоке стремятся к единоличной монополии и преимуществу позиции. Уход Кудрина фактически разрушил прежнюю вертикаль управления Путина. Проблема заключалась в том, что, с одной стороны, последний потерял лояльное ему либеральное крыло своей власти, с другой – он лишился сдерживающего фактора.
Потому что Кудрин все время готовился к кризису и копил средства. Он отдавал себе отчет в низкой степени эффективности российской экономики и системы администрирования и поэтому не позволял государству тратить слишком много, спорил, не соглашался. Во многом благодаря Кудрину Россия относительно безболезненно прошла кризис 2008–2009 годов. Медведев вытеснил Кудрина, но не смог сыграть его роль на либеральном фланге российского истеблишмента. В российском правительстве больше некому было спорить по поводу роста расходов, которые в последние два года президентства Медведева с подачи Путина стали расти еще сильнее.
Этому способствовали высокие цены на нефть и газ, которые достигли пика в 2011 году. В пользу России оказались и бурные события «арабской весны». Напомню, что с весны 2011 года цены на нефть марки Brent, эталонные для европейского рынка, стали стоить дороже американской нефти марки WTI на 20 процентов. Хотя обычно все было наоборот. Это была цена за нестабильность на Ближнем Востоке.
Поэтому власти в России могли себе позволить не слушать скептиков и наращивать расходы. Здесь и рост зарплат военных, милиционеров, и увеличение пенсий, и общий рост расходов. Ну, и конечно, масштабная программа увеличения расходов на вооружение армии, которая оценивается в 20 трлн. рублей на период до 2018 года. Было похоже, что Путин собирался триумфально вернуться на пост президента в 2011 году. Это было необходимо для того, чтобы восстановить властную вертикаль, несколько пошатнувшуюся из-за неудачного для нее эксперимента с президентством Медведева.
Естественно, что расходы на армию имели здесь огромное значение. Смысл заключался в том, что одновременно решить две задачи. С одной стороны, в духе кейнсианской модели увеличить инвестиции внутри страны. А так как единственная эффективная высокотехнологичная отрасль российской экономики с высокой добавленной стоимостью – это производство вооружений, то было логично инвестировать именно в нее. С другой стороны, это позволяло поддержать идеологическую линию на восстановление мощи государства, которая традиционно связывается с сильной армией. Александр III как-то сказал, что у России есть только два союзника – это ее армия и флот. Путин решил следовать по этому пути. Тем более что в результате реформ Сердюкова степень зависимости армии от государства выросла и можно было не опасаться, что плоды значительных расходов пожнет кто-то из решительных военных.
То есть план возвращения Путина, скорее всего, подразумевал программу восстановления прежней государственной мощи России, основанную на антизападной идеологии, а также частичной политике изоляции страны. Отсюда его высказывания о крушении СССР, как о величайшей геополитической катастрофе XX века. Очевидно, что если существовала такая программа, то ее логическим развитием было усиление внутри страны централизации власти, а также рост идеологических настроений, соответствующих прежним империям (Российской и Советской). Во многом поэтому так активизировалась Русская православная церковь и начался рост националистических настроений.
И вот здесь мы подходим к очень интересному моменту. Задача восстановления прежней мощи государства в России неизбежно подразумевала концепцию собирания потерянных некогда империей земель. В рамках этой концепции весьма удобным оказалось признание независимости Абхазии и Южной Осетии. Потому что оно означало их окончательный, с точки зрения Москвы, отрыв от Грузии, что могло расцениваться, как первый шаг к собиранию земель. Но для полноты картины России был необходим более существенный шаг. Таким шагом, собственно, и стала евразийская интеграция.
Смысл здесь заключался в том, чтобы собрать некоторые государства на пространстве бывшего СССР под единым зонтиком и передать часть их суверенных полномочий наднациональному органу, в котором, естественно, будет доминировать Россия. Это, конечно, не прежние империи, но все же существенный шаг к российскому доминированию. Тем более что сама идея на первый взгляд выглядит весьма привлекательной.
Но здесь у Москвы были объективные сложности. Во-первых, рост патриотической идеологии в самой России вел к усилению националистических настроений. Очевидно, что это могло вызвать встречную волну в новых независимых государствах и возрождения идей о российском империализме. Во-вторых, было понятно, что цены на нефть не будут всегда такими высокими. Значит, у России мало времени, потому что если цены упадут, у нее не будет таких возможностей. В-третьих, при всей красоте идеи, она подразумевает потерю части суверенитета, что не может не вызвать настороженности у части местных элит. История с тем, как Москва оказывала влияние на политические процессы в Абхазии, и особенно Южной Осетии, не мог не насторожить элиты в независимых государствах. Даже в Украине изначально настроенные пророссийски восточно-украинские элиты сопротивляются вступлению в Таможенный союз.
Ну, и наконец, в-четвертых, сама российская модель не выглядит такой уж привлекательной. Годовой экспорт России сегодня составляет 400 млрд. долларов, из них только 20 млрд. – это продукция машиностроения с высокой добавленной стоимостью. Из этих 20 8–9 млрд. составляет экспорт вооружений. Оставшаяся доля в основном приходится на страны СНГ, включая Казахстан. У нас она существенно выросла за время существования Таможенного союза, потеснив китайскую продукцию.
Кроме того, у России много других проблем. Например, слишком много пенсионеров – 40 млн. из 142 млн. населения (33 млн. по возрасту и 7 млн. пенсионеров силовых органов). Для сравнения, у нас в Казахстане 1,7 млн. пенсионеров из 16,5 млн. человек. Потому что в России в свое время не провели реформ, не повысили возраст выхода на пенсию, не сократили количество льгот. Теперь это уже сделать просто невозможно. Более того, в России в ноябре пошли на частичный отказ от накопительной пенсионной системы, что тоже является признанием кризиса в пенсионной системе. Помимо этого многие малые российские города (от 20 до 120, разница здесь в методике подсчета) по-прежнему привязаны к своим неэффективным производствам. Среди последних много тех, кто производит автомобильные комплектующие. А так как «АвтоВАЗ» уже продан французам из Рено, то Россия фактически отказалась от отечественной автомобильной промышленности в пользу отверточной сборки. Значит, до 1 до 2 млн. человек из предприятий, связанных с производством комплектующих, оказываются в сложном положении.
Существует серьезный риск потерять газовый рынок в Европе из-за изменения ситуации на рынке и давления со стороны поставок сжиженного газа, который после перехода США на самообеспечение перенаправлен из Катара и Африки в Европу и конкурирует здесь с российским. Европейцы хотят заставить «Газпром» отказаться от долгосрочных контрактов и перейти на цены спотового рынка. При этом сам «Газпром» тратит огромные средства на проекты, которые никогда не смогут окупиться. Из последних таких проектов газопровод «Южный поток» стоимостью в 26 млрд. евро, а также запуск Бованенковского месторождения стоимостью в 40 млрд. долларов.
Так что проблем в России достаточно. При этом главное, что сама модель российской государственности не выглядит особенно привлекательной. Поэтому когда Москва зовет всех объединиться вокруг себя и при этом вступить вместе с ней в конфронтацию с Западом, это не может быть программой действий. Потому что это не очень конструктивно. Обычно страны на пространстве бывшего СССР стремятся к интеграции в мировую систему. Изоляция это выбор только некоторых стран – Белоруссии, Узбекистана и Туркменистана. Но даже для них вопрос внешнеполитической ориентации носит прагматический, а не романтико-идеологический характер.
Если говорить об идеологии вопроса, то он стоит таким образом. Россия хочет сохранить право представлять интересы всех стран бывшего СССР перед мировым сообществом и тем самым повысить свой вес в мировой политике. В то время как все страны хотят сохранить право на самостоятельное ведение отношений с внешним миром. Поэтому такое разное понимание интеграции. В Москве считают, что интеграция подразумевает координацию действий, в том числе и во внешней политике. Страны обычно с этим не согласны, даже такие зависимые от России, как Таджикистан и Киргизия.
Собственно, российские власти поставили перед собой титаническую задачу – в сжатые сроки добиться результата, успеть до того момента, когда падение цен на нефть заставит их заниматься внутренними проблемами. Хотя в начале 2011 года это еще не казалось такой уж неразрешимой задачей.
Перемена слагаемых
Однако президентские выборы и неожиданная негативная реакция на них части общественности застали Путина врасплох и, похоже, что помешали ему реализовать его планы. Неожиданно оказалось, что прежняя система уже не работает. Самым сложным было то, что недовольство населения произошло в сытые для России годы, и оно сконцентрировалось главным образом в двух столицах – Москве и Санкт-Петербурге. Возникал вопрос, а что же тогда будет в тяжелые времена, которые вполне возможно, уже не за горами? Естественно, что после первого шока власти стали вести работу над ошибками. Этому был посвящен весь 2012 год.
Самым заметным событием стал возврат к выборам губернаторов, хотя и ввели фильтр, затрудняющий выдвижение кандидатур. Пока таких выборов было проведено всего пять, и везде победу одержали лояльные властям местные политики. Параллельно несколько улучшились в регионах результаты партии «Единая Россия». В принципе это взаимосвязанные вещи. Потому что переход к выборам губернаторов – это жест в сторону местных региональных элит. То есть Москва пошла на передачу части полномочий на места в обмен на большую ответственность регионалов за ситуацию в регионах и результаты на выборах.
На первый взгляд это было разумное решение в сложившейся ситуации. Если центр не справляется с управлением в регионах, то логично договориться с теми, кто может это сделать. В то же время это был несомненный отход от прежней модели построения центральной вертикали власти, на которую Путин в середине 2000-х годов потратил очень много времени и сил. И если пробные выборы в пяти русских регионах прошли без проблем, то не факт, что так будет в национальных республиках и в городах Москва и Санкт-Петербург. Но даже если выборы пройдут без эксцессов, вопрос в том, что теперь центр будет обязан региональным элитам, а не наоборот. И если завтра у центра начнутся проблемы с финансами, то это может спровоцировать регионы на борьбу за свои интересы.
Одновременно в России активизировались националистические настроения в отдельных регионах. Самым ярким стало летнее выступление губернатора Краснодарского края Ткачева, направленное против мигрантов, по его итогам в Краснодаре была сформирована казачья милиция. Никакой реакции со стороны властей не последовало. Осенью в России прошли так называемые «Русские марши», объединившие самые разные организации националистов. Весьма заметной стала роль Русской православной церкви, отражением ее возросшего значения стало дело активисток из Pussy Riot, которых осудили на два года.
Очень было похоже, что нынешняя вертикаль власти в России решила опереться на всевозможных союзников. А так как главные ее противники оказались в основном из числа либерально настроенных граждан, то логично было обратиться к, условно говоря, патриотам. Тем более что это соответствовало идее восстановления прежней российской государственности. В прежней Российской империи большую роль традиционно играли церковь, казаки и даже националисты. Кроме того, поддержка патриотически настроенных кругов населения позволяла опереться на них в противостоянии Западу.
Так что общую стратегию развития власти России выбрали. В то же время с тактической точки зрения нужны были все возможные союзники, поддержка которых могла сыграть свою роль. Помимо региональных элит, церкви, казаков, националистов это были милиция и военные. В частности, в этом году в отставку был отправлен выходец из спецслужб – многолетний министр внутренних дел Рашид Нургалиев. Министром стал коренной милиционер Колокольцев.
С военными было сложнее. Их сильно задела реформа и правление Сердюкова, который резал буквально по-живому. Кроме того, министр не понял, что ситуация изменилась и действовал согласно прежним установкам, когда старую армейскую корпорацию нужно было ослабить. Однако в 2012 году власти нуждались в осознанной поддержке армии. Очевидно, поэтому они и принесли Сердюкова в жертву обстоятельствам, обрушив на него праведный гнев. Таким образом, можно было достичь сразу двух целей – с одной стороны, попытаться вернуть поддержку армии, с другой – продемонстрировать обществу борьбу с коррупцией.
Сердюков идеально подходил на роль жертвы. Слишком многие в армии «жаждали его крови», он был очень непопулярен и совершенно непубличен. Типичный серый исполнитель, которого можно было бросить в котел кипящего праведного гнева по поводу коррупции и который не создаст проблем. Но в любом случае история с Сердюковым, как и с чиновниками петербургской мэрии, – это отход от прежнего курса, попытка поиска компромисса, на этот раз с военными и частью общества.
Коррупция – очень больная проблема для любой страны в мире, а для постсоветского пространства особенно. Тем более что деньги от коррупции все в бывшем СССР предпочитают держать на Западе, что вполне естественно. А значит, Запад в курсе многих историй, которые должны остаться в тайне. Можно вспомнить, как накануне прошедшего в ноябре съезда компартии в Китае в американской газете «Нью-Йорк таймс» были напечатаны сведения о том, что семья премьер-министра Вэнь Цзябао очень богата, а его 90-летняя мать владеет рядом бизнесов. Перед президентскими выборами в России в прошлом году на Западе много писали про богатство друга Путина Тимченко, через которого продавалась почти вся российская нефть. Естественно, все это недоказуемые слухи, но осадок-то остается. Поэтому если речь идет о соперничестве с Западом, то лучше не давать ему таких козырей против себя. Понятно, что это все форма внешнего давления на Китай и Россию. А они, в свою очередь, не могут совсем игнорировать таких обвинений, сейчас не времена Мао Дзэдуна и Никиты Хрущева.
Поэтому любые конфронтации сегодня не имеют смысла. Это все не стратегия, это тактика, часто вокруг очень простых вопросов. Современные Китай и Россия не могут замкнуться в себе, как это делали КНР и СССР во времена Мао и Хрущева. И это, возможно, самый любопытный результат 20 последних лет развития. Но внутри страны борьба с коррупцией и принесение в жертву некоторых крупных фигур является тактикой борьбы за популярность в обществе. В Китае это называют «зажарить большую рыбу». Сердюков является такой большой рыбой.
Хотя здесь возникает другая проблема. Потому что сегодня власть наносит удар по своим, по своей корпорации, по верным солдатам административного фронта. Для пострадавших чиновников это непонятно, а для остающихся это тревожный сигнал. Например, в восточных странах ситуация внутренне более логична. Если какая-то «крупная рыба» терпит поражение, то вместе с ней падает и ее личная пирамида, построенная по патрон-клиентской системе. Но в России можно вести речь о целой чиновной корпорации, либералы называют их опричниками. Удар по «питерцам», членам мощного корпоративного объединения может иметь самые разные последствия. Характерно, что здесь опять идет речь об уступке со стороны центральной вертикали власти.
Еще одна странная ситуация связана с отношениями Путина и Медведева. Понятно, что Медведев получил свое нынешнее назначение для того, чтобы не принижать значения должности президента. Если бы его сразу отправили куда-нибудь в Конституционный суд, это было бы неприлично. А так, вроде рокировка двух лидеров страны. Однако совершенно неожиданно Медведев вдруг стал огрызаться, он пытается оппонировать Путину. Первый раз это произошло, когда Путин подверг критике четверых министров за то, что не учли в бюджете его обещаний, один из них ушел в отставку. Медведев высказался тогда в том духе, что мало ли кто что говорит. Самый последний раз это произошло 5 декабря во время интервью премьера ведущим российским журналистам, когда микрофоны остались включенными. Тогда Медведев в ответ на комплимент, что он начал интервью вовремя и уложился в хронометраж, заметил, что не всем же опаздывать, прямо намекая на Путина. Кроме того, он назвал следователей, которые пришли с обыском к автору фильма о событиях на Болотной площади «козлами».
Это беспрецедентная для вертикали власти ситуация. И дело даже не в том, что Медведев не почтителен, в конце концов, Путин может его уволить в любой момент. Проблема в другом, парадоксально, но Медведев стал более весомой фигурой, чем во время своего президентства, а правительство под его руководством фактически борется с близкими Путину людьми из числа выходцев из спецслужб. Например, это глава «Роснефти» Игорь Сечин и руководитель РЖД Якунин.
Что случилось с тихим Дмитрием Анатольевичем и почему ему это позволяют – одна из самых больших интриг современной российской политики. Можно предположить, что дело не в самом Медведеве, а в том, что он сегодня пытается позиционироваться как своего рода анти-Путин. То есть он больше либерал в ситуации, когда власть ведет жесткую политику в отношении оппонентов, он за приватизацию, когда близкие к власти люди за огосударствление, он выглядит больше интернационалистом в то время, когда власть ставит на национализм и патриотизм. Может быть, это и не так, но выглядит все, как этакая тихая фронда.
Можно представить, что в российском истеблишменте есть люди, которым не нравятся новые тенденции. В частности, они не могут нравиться практически всей чрезвычайно многонациональной российской бизнес-элите. Националистические тенденции, возрождение имперских традиций, а также огосударствление могут угрожать их положению в обществе. К примеру, этой осенью влиятельные российские олигархи из «Альфа-групп» не скрывали своего неудовольствия в связи со сделкой по продаже их доли в ТНК-BP компании «Роснефть». Безусловно, это могла быть игра на повышение ставок, все-таки цену заплатили хорошую. Но Михаил Фридман говорил, что деньги не важны сами по себе, он же не собирается яхты покупать, важно дело, и выходить из бизнеса Фридман и его партнеры, похоже, не собирались.
Если это так, то это делает ситуацию весьма непростой для Путина. Так как ему пришлось сделать много уступок, пытаясь заручиться поддержкой разных групп – милиции, военных, казаков, церкви, националистов. Но в результате пострадала целостность вертикали власти, прежнего монолита уже нет. На политическом поле появилось много игроков, и много еще появится, система стала сложнее. Всех надо контролировать, со всеми вести переговоры, уже недостаточно просто отдавать приказы. Соответственно, образовалось пространство и для фронды внутри истеблишмента, которая есть в том числе и в правительстве.
В целом нынешняя ситуация в России выглядит весьма интересной. Здесь доминируют сразу две тенденции. С одной стороны, государство усиливает свое давление на оппозицию, параллельно начинается рост патриотических настроений с одновременным усилением милитаристской риторики и имперской ностальгии. С другой стороны, есть также тенденция к частичной либерализации. Так, проходят митинги несогласных, зарегистрировано много партий, оппозиции дают высказаться. 5 декабря Борис Немцов в прямом эфире РБК весьма нелицеприятно отзывался о Путине и режиме в целом. Это было бы невозможно себе представить еще пару недель назад. Путин явно готовится сочетать методы кнута и пряника, он хочет вернуть былую популярность и готов к конкуренции. Отсюда борьба с коррупцией и социальный популизм.
То есть Россия пришла в движение, а это значит, что весьма трудно предсказать развитие событий, их может быть очень много. Ясно одно, есть вполне конкретный момент, который покажет, в каком направлении будет развиваться ситуация у нашего северного соседа. Это цены на нефть. Они могут стать катализатором больших перемен. Причем Россия может качнуться как в сторону еще большей жесткости режима, так и в сторону радикальной либерализации со всеми вытекающими отсюда последствиями. В условиях падения цен на нефть власти не смогут долго поддерживать нынешнее неопределенное состояние. Тем более у них нет больше Кудрина, а значит, все плохо с либеральными экономистами, которые нужны любой власти, состоящей из силовиков. Некому было останавливать от лишних расходов. Значит, эффект от падения цен на нефть будет гораздо болезненнее, чем в 2007–2009 годах.
Так что мы теперь имеем дело с совершенно другой Россией, чем когда мы начинали проект Таможенного союза. Самое главное для нас – понять, насколько сейчас для российского истеблишмента важна идея собирания земель в контексте восстановления былой мощи? Можно ли считать, что ради старой имперской идеологии Москва готова пойти на самые жесткие меры? Насколько серьезна перспектива проведения Россией политики изоляции на современном этапе, собирается ли Москва на самом деле идти на конфронтацию с Западом или это часть политического торга?
Для Казахстана это самые важные вопросы. Потому что мы не собираемся ссориться с нашим соседом и партнером, и мы собираемся продолжать политику интеграции. Но наши партнеры должны понимать и нашу позицию. Мы не можем уступать в вопросах государственного суверенитета, нас не может устроить идея проведения политики изоляции, мы не готовы отказаться от введения самостоятельной внешней политики и нам не нужно посредничество России при взаимодействии с внешним миром. С идеологической точки зрения для Казахстана неприемлемо понимание идеи интеграции через призраки погибших империй. Для нас это исключительно экономический проект, к которому есть много вопросов.
Для поддержания прежних хороших отношений очень важно также уйти от радикализма в оценке ситуации, от того, чтобы повестку дня в идеологии межгосударственных отношений определяли, с одной стороны, официальная пропаганда, с другой – радикалы с обеих сторон. А для этого в первую очередь не нужно торопиться, не надо стремиться обогнать по темпам интеграции Европейский союз. Тем более что он находится сейчас не в лучшем состоянии, и это является прямым следствием излишней торопливости. Хотя они потратили на интеграцию гораздо больше времени, чем это сделали мы с Россией и Белоруссией.
публикация из журнала "Центр Азии"
ноябрь/декабрь 2012
№21-24 (79-82)