За первые два месяца нового года в Казахстане произошло много важных и интересных событий. Это дало повод к появлению самых разных версий относительно причин происходящего. Безусловно, что ситуация в Казахстане привлекает внимание внешних наблюдателей, потому что страна имеет стратегически важное значение и всем интересно, как будут развиваться события. Но и для казахстанского общества, и особенно для местных элит, происходящее представляет большой интерес. Потому что речь идет о возможных направлениях дальнейшего развития.
Самым важным событием, без всякого сомнения, стало начало практической реализации процесса реформирования политической системы. О том, что такая реформа планируется, было заявлено ранее в ходе выдвижения концепции пяти институциональных реформ. Президент Нурсултан Назарбаев заявил о создании рабочей комиссии, которая проработала вопрос о перераспределении полномочий от президента в пользу парламента и правительства. В конце января комиссия завершила свою работу и представила свои рекомендации, которые теперь будут находиться в процессе обсуждения.
Среди предлагаемых изменений можно выделить процедуру оказания парламентом влияния на правительство. Теперь если в парламенте наберется треть голосов депутатов, то они могут затребовать отчет от члена правительства. Затем по итогам отчета двумя третями они могут принимать обращение к президенту об отставке данного члена правительства, и президент в этом случае освобождает его.
Теоретически, если две партии, в нашем случае «Ак-жол» и «Народные коммунисты», имели бы треть мест в парламенте, они могли бы как минимум вызвать министра для отчета. Но отстранить его без правящей партии они уже не могут. А правящая партия, в нашем случае «Нур Отан», может и вызвать и отстранить министра. Но при этом именно правящая партия формирует правительство, то есть министры являются членами партии и должны теоретически реализовывать ее программу.
Конечно, после каких-нибудь будущих выборов конфигурация сил в парламенте может и измениться. Но так как мы говорим об изменениях в рамках действующей политической системы и всегда будет доминирующая партия, то де-факто речь идет о распределении полномочий внутри партийной элиты. То есть часть элиты, которая останется на партийной работе, должна будет иметь возможность контролировать ту часть элиты, которая пойдет на работу в правительство. Потом они могут поменяться местами, одни пойдут в парламент, другие – в правительство.
Соответственно, возникает система внутриэлитной конкуренции. В партии, а значит, и в элите не должно быть тенденции к монополизации и персонализации властных полномочий. Но при этом все члены истеблишмента будут оставаться в рамках общей системы управления.
Такая система, конечно, не совсем отвечает ожиданиям либеральных кругов. Поэтому сразу после объявления результатов с их стороны последовала критика. С либеральной точки зрения перемены должны начаться с реформы избирательной системы, с тем чтобы не было доминирования одной партии. То есть речь идет об открытой конкуренции разных политических сил и, соответственно, различных идеологических платформ, как это происходит в западных демократиях. Например, левых, от коммунистов до социал-демократов, с правыми, от ультраправых до умеренных. Причем в такой конкуренции должны участвовать и либералы и, возможно, зеленые, в общем, весь идеологический спектр.
В то же время, в нашем случае скорее речь идет о начале конкуренции внутри одной доминирующей политической системы. То есть внутри истеблишмента страны, который при этом в отношениях с остальными политическими силами сохраняет свое единство. Данная система далека от классической западной, но у нее также есть свои аналоги в политической практике других стран.
Наиболее очевидный пример – это Япония в послевоенный период. Японские элиты, не без поддержки американцев, оказались объединены в рамках Либерально-демократической партии, в которую вошли самые разнообразные группы влияния. Данная партия выигрывала все выборы до восьмидесятых годов и при этом обеспечивала ротацию внутри своей сложноорганизованной структуры. В ее рамках должности в партии, правительстве, на местах передавались согласно определенной процедуре от одной группы к другой. Все возникающие противоречия партия решала внутри своей структуры. Ключевой особенностью Японии, как и любого восточного общества, была групповая сплоченность, основанная на системе патрон-клиентских связей. Именно они обеспечивали партии электоральную поддержку на местах. Переход к открытой политической конкуренции между элитами состоялся только через сорок лет после безраздельного правления либерал-демократов. Причем конкуренцию создали те группы японской элиты, которые вышли из рядов ЛДПЯ и присоединились к оппозиционной Демократической партии.
Другой пример – это Малайзия. В отличие от Японии с ее однородным населением в Малайзии на момент получения независимости было три большие этнические группы населения – собственно малайцы, китайцы и индусы. На первом этапе государственного строительства в Малайзии были очень напряженные политические отношения, развивавшиеся на фоне межнациональных противоречий. Против правительства вела вооруженную борьбу состоявшая в основном из китайцев коммунистическая партия Малайзии. На улицах имели место столкновения на межнациональной основе, некоторые из них приводили к жертвам.
В этой непростой ситуации основные китайские, малайские и индусские элиты предпочли договориться. В результате три главные партии, созданные на этнической основе, – малайская (Объединенная малайская национальная организация), китайская (Китайская ассоциация Малайзии) и индусская (Индийский конгресс Малайзии) – объединились в так называемую Союзную партию. Затем в данное объединение вошли еще несколько партий, и с 1970 года оно получило название Национальный фронт.
С 1952 года сначала Союзная партия, а затем Национальный фронт выигрывают все выборы и формируют правительство. И только с 2008 года у правящей партии возникла реальная конкуренция со стороны оппозиционного Народного блока, в который входят левая, либеральная и исламистская партии. В 2013 году Народный блок получил 89 мест из 222 в парламенте. Для политической системы Малайзии это новая ситуация. Причем новый блок не основывается на общинной принадлежности как партии правящего альянса, а апеллирует к идеологии. Этот принцип их объединяет против старых партий.
Правда, остается открытым вопрос, насколько разделение партий и общества по идеологическим, а не общинным принципам сможет быть эффективным. Сегодня они объединены общей целью, но завтра, если у них не будет соперника в лице общинных партий, смогут ли они поддерживать открытую конкуренцию, основанную на идеологических принципах в сложносоставном обществе Малайзии?
В обоих приведенных выше примерах из опыта восточных стран, проходивших процессы политической модернизации, вопрос стоял о способности местных элит договариваться между собой и на основе этих договоренностей обеспечивать управление страной. И в случае с Японией и Малайзией внутриэлитная конкуренция была фактически скрыта внутри структур, с одной стороны, правящей партии, с другой – альянса партий. И одной из причин этого была неготовность и общества и элит на начальном этапе конкурировать в открытом политическом пространстве.
В данном вопросе ключевое значение имеет то обстоятельство, на какие сегменты разделятся общество и элиты в случае начала открытой политической конкуренции. То есть кто именно будет конкурировать друг с другом, будут ли это группы с той или иной идеологией, правые, левые или это будут этнические или региональные общины? И какое место во всем этом будут занимать элиты, будет ли им проще договариваться друг с другом в тени общественной политики, например в партии вроде японской либерально-демократической, или они возглавят те или иные сегменты, на которые поделится общество, и испытают судьбу в открытом противостоянии.
Примеры Японии, Малайзии, а еще Сингапура, Тайваня, Южной Кореи, которые проходят или уже прошли путь от политических систем, где элиты договариваются на закрытом уровне, к более открытой политической конкуренции, объединяет одно важное обстоятельство. Общей идеей для элит была политика модернизации, которая в том числе способствовала их обогащению. То есть ресурсов было достаточно для всех участников процесса. Но при этом все были заинтересованы в сильном государстве, потому что оно обеспечивало не только модернизацию, но и защиту собственности и способствовало относительному выравниванию уровня жизни в обществе.
Но были и другие примеры. В частности, в Мексике у власти с момента мексиканской революции 1910–1917 годов бессменно до 2000 года находилась Институционально-революционная партия. Она объединяла практически всю элиту страны, включая лидеров профсоюзов, военных, региональных вождей. В результате каждый из них получил все, что хотел, вследствие чего государство в Мексике всегда было слабым.
Поэтому важен вопрос идеи, вокруг которой объединяется элита. В нашем случае мы сегодня больше похожи на страны Юго-Восточной Азии на начальном этапе их развития. У нас есть идея модернизации и у нас элиты находятся в рамках центральной вертикали власти, и речь идет о создании относительной конкуренции при сохранении общих принципов организации сильного государства. В то время как в Мексике элиты изначально договаривались друг с другом. Поэтому государство у них изначально было слабым.
Собственно, суть происходящих изменений связана с переходом от исключительно вертикальных отношений к частично горизонтальным, но в рамках общей системы. При этом никто не говорит об открытой конкуренции. Именно поэтому, очевидно, в отдельных случаях понадобилось разъяснять, что, скажем, речь не идет о переходе к парламентской республике, как это сделали в казахстанском посольстве в Москве.
Понятно, что многие представители элиты были бы больше заинтересованы именно в разных формах открытой конкурентной среды. Примерно такой, какая сложилась после «оранжевой революции» в Украине в 2004 году. Это когда крупные олигархи на общереспубликанском, а также средние и мелкие на региональном уровне сформировали нечто вроде олигархической республики. Похожая ситуация была в Молдавии. Что-то подобное было в России во второй половине 1990-х годов, когда было время «Семибанкирщины».
Но сложности в такой модели заключаются в том, что всегда есть и возможность и тенденция к доминированию какого-то одного из крупных игроков (олигархов). Так произошло с бывшим украинским президентом Януковичем, который узурпировал власть, а затем и собственность, что вызвало выступление против него остальных олигархов. В Молдавии аналогичная история с местным олигархом Плахотнюком, победившим своих оппонентов.
Отсюда вопрос: как можно обеспечить договороспособность элит в ситуации, когда каждый из крупных игроков предпочел бы риск открытой конкурентной борьбы вероятной перспективе монополизации власти одним из старых друзей-соперников. Более того, некоторые готовы выйти на поле борьбы уже сейчас. В этом смысле весьма показательна история с громким заявлением Айсултана Назарбаева. В данном заявлении он в довольно жесткой форме бросил обвинение в адрес нескольких крупных представителей истеблишмента, включая главу президентской администрации, вице-спикера правительства и председателя Нацбанка.
Очевидно, что такие заявления необходимо подтверждать фактами и документами. В противном случае обвиненные персоны вполне могли бы подать на обвинителя в суд за голословные утверждения. Но здесь дело даже не в том, что у нас восточное общество. Дело скорее в том, что как подобные весьма жесткие заявления, так и гипотетически возможные судебные разбирательства – это все уже элементы открытой конкурентной борьбы. Если бы Айсултан Назарбаев был просто блогером, то это одна история, но явно он не просто блогер.
Естественно, что в условиях центральной вертикали власти нежелательно, чтобы отдельные элементы системы выясняли отношения друг с другом, особенно в публичном пространстве. Тем более когда происходит работа над важными реформами по перераспределению полномочий, причем как минимум к ним наверняка имеет прямое отношение руководитель администрации.
Поэтому неудивительно, что уже в феврале президент публично поддержал председателя Нацбанка Данияра Акишева на том самом заседании 3 февраля, где он подверг критике многих членов правительства. Акишев был чуть ли не единственным из высших чиновников, кто тогда удостоился такой поддержки со стороны главы государства.
Очевидно, что в ходе того самого заседания 3 февраля президент отправил сообщение казахстанскому истеблишменту в целом и отдельным его представителям в частности. По сути, это демонстрация силы государства и явной нежелательности самостоятельной игры на политическом поле, тем более в стратегически очень важный момент, когда происходит реформирование системы. Фактически это был призыв истеблишмента к порядку. А если учесть, что Акишев был среди тех людей, которых назвал в своем скандальном выступлении 17 января Айсултан Назарбаев, то последний невольно выглядит главным адресатом выступления президента. Понятно, что в такой поддержке остальных людей, указанных в заявлении молодого блогера, не было особой необходимости.
Хотя в тот же день, 3 февраля, вице-премьер Имангали Тасмагамбетов был назначен послом в Россию. Это место освободилось после назначения Марата Тажина на позицию первого заместителя руководителя администрации президента. Сразу появилось довольно много комментариев, которые рассматривали новую должность Тасмагамбетова с точки зрения его места в политическом истеблишменте, можно ли это считать понижением или наоборот.
Большинство сходилось на том, что место посла в России далеко не равнозначно позициям главы администрации, министра обороны, акима Алматы и других должностей, которые занимал Тасмагамбетов. Кроме того, следуя этой логике в контексте происходящего реформирования политической системы, политику вообще лучше находиться на больших должностях в Казахстане. Но позиция посла в России, без всякого сомнения, – это весьма значительная должность с точки зрения интересов Казахстана. И даже если бы не было Евразийского экономического союза, все равно двусторонние казахстанско-российские отношения имеют и всегда будут иметь большое значение для Казахстана. Тем более что из казахстанского посольства в России еще вполне можно вернуться на стратегически важные позиции, что наглядно демонстрирует недавний пример Тажина.
В любом случае предлагаемая президентом новая политическая модель соответствует духу азиатской модернизации, которая обычно проводится сверху. И переход к открытой конкурентной среде является частью весьма долгосрочной стратегии, так как это было в той же Японии, Южной Корее, на Тайване. А в некоторых азиатских странах этот процесс далеко еще не завершен. Например, как в Малайзии, где с одной стороны политической картины находится блок партий, основанных на общинном делении сложносоставного малазийского общества. В то время как с другой стороны уже появился блок партий, организованных на идеологических принципах. А есть еще пример Сингапура, где элита по-прежнему сконцентрирована в рамках правящей партии.
Поэтому это выглядит, как вполне рабочая модель на перспективу. По крайней мере, она уже сработала в целом ряде весьма успешных к настоящему моменту стран Азии. Конечно, у всех есть своя специфика, и на этом пути может быть немало рисков, но, как минимум, это программа действий.
В связи с этим можно добавить только, что все последние весьма жесткие меры против самых разных представителей истеблишмента, от бывших до действующих, от региональных авторитетов до представителей спецслужб, выглядят как средство напомнить элите о силе государства, возможностях центральной власти. Возможно, это как раз и связано с тем, что центральная власть готовится к серьезным реформам и она хочет, чтобы элиты взаимодействовали друг с другом, а не воевали, не выстраивали самостоятельных комбинаций, в том числе с внешними игроками.