Технологии дают нам силу, но не говорят,
да и не могут сказать, как её использовать.
Джонатан Сакс
В начале курса преподаватель гуманитарных дисциплин в Технологическом институте Стивенса Джон Хорган спросил у своих студентов, сколько из них ушли бы с занятия, если бы это было возможно. Почти все в аудитории подняли руки. На вопрос, зачем же студентам технического института ставят гуманитарные предметы, они ответили: «Видимо, для расширения кругозора». Нужно сказать, что этот ответ достаточно распространен, поскольку мало кто действительно глубоко понимает, в чем суть гуманитарных наук. Согласитесь, было бы довольно странно, если бы философы и поэты древности, Средневековья, Нового и Новейшего времени работали лишь для того, чтобы кто-то мог блеснуть остроумной цитатой на коктейльной вечеринке. Парадокс в том, что вся человеческая цивилизация – это и есть гуманитарный дискурс, который разлит во времени и пространстве, как воздух, невидимый, но занимающий все пространство.
Джон Хорган попытался доказать своим студентам, что они серьезно недооценивают науки о человеке и человеческом, однако он выбрал не вполне удачную аргументацию. «Мы живем в мире, в котором доминируют естественно-технические науки. И это нормально. Я сам бы хотел, чтобы и мои дети сделали карьеру в медицине или инженерии. Но именно из-за могущества науки, так критически важно усиливать гуманитарную сторону. Преподаватели естественно-технических курсов утверждают: «Вот так все устроено». Они дают определенность. А гуманитарные науки, наоборот, учат неопределенности, они учат сомнению и скептицизму», – объяснил Хорган. Он попытался показать, что гуманитарии являются бунтарями, подрывающими авторитет любого, кто претендует на это звание, будь то политик, духовное лицо или даже ученый. Однако слабость этой аргументации заключается в том, что даже преподаватель гуманитарных дисциплин низвел их лишь до уровня инструмента, направляющего ум и сердце «настоящего» ученого. «Наука заместила религию в том, что касается ответов на вопросы. Наука сообщает множество данных о нас, однако именно гуманитарное знание напоминает о том, как легко мы можем обманывать сами себя. Гуманитарии скорее специализируется на вопросах, чем на ответах», – продолжает преподаватель.1
Служанка двух господ
Однако значение и место гуманитарного знания совсем не в том, чтобы служить разминкой для ума физика или математика. Две его основные задачи – быть зеркалом, в котором отражается человечество, а также навигатором, чтобы показать, куда оно должно двигаться. Об этом же писал выдающийся логик, математик и философ Бертран Рассел в предисловии свой «Истории западной философии»: «Философы являются одновременно и следствиями и причинами – следствиями социальных обстоятельств, политики и институтов того времени, к которому они принадлежат, и причинами (в случае, если те или иные философы удачливы) убеждений, определяющих политику и институты последующих веков». Вся человеческая история – это развитие идей – от «наивных» мифов до метамодернизма, который колеблется «между иронией и искренностью, конструкцией и деконструкцией». Но при всем при этом, это не просто идеи – это всегда идеи о человеке, о его положении в мире, о его достоинстве, проблемах и целях. Конечно, эти идеи реализовывались в самых разных формах. С одной стороны, «Ареопагитика» Мильтона (1644 г.) стала интеллектуальным обоснованием важности свободы печати, а книга Анри Дюнана «Воспоминания о Сольферино», в которой он описал поле боя, на котором остались умирать девять тысяч раненых и больных солдат, стала мощным толчком для создания международного гуманитарного права. С другой стороны, все те же идеи человеколюбия могли вести к трагическим последствиям – работы французских энциклопедистов и Карла Маркса стали идеологическими основаниями для двух великих революций. Так или иначе в центре гуманитарного знания всегда стоит человек, его достоинство, свобода и счастье.
Впрочем, в истории были два периода, когда философия, как одна из ведущих гуманитарных наук, становилась служанкой. Сначала это произошло во времена Средневековья, когда философия стала служанкой богословия, и в центр картины мира был поставлен Бог; человек же был отодвинут на периферию. А когда человек оказывается не важен, формируется своего рода тоталитарный режим – в центре покоятся интересы корпорации (в данном случае церкви), которые поддерживают единая идеология и репрессивный аппарат (в данном случае инквизиция).
Затем последовала небольшая передышка в виде эпохи Возрождения, возврат к античному антропоцентризму, к формуле «человек есть мера всех вещей», что привело к всплеску научного знания и искусства.
А позже, почти следом, наступил второй период, когда философия превратилась в служанку науки. Это эпоха Нового времени и расцвета так называемой «классической науки». Видимо, после мрачного Средневековья, десятилетиями сжимавшего пружину человеческого любопытства, она наконец выпрямилась, и маятник качнулся в сторону другой крайности. Религия Бога была замещена религией науки, в которой человеку опять было отведено самое незначительное место. На передний план вышла концепция о познаваемости мира, вселенная рассматривалась как огромный механизм, в которой человек был только одной из деталей. В это время формируется философское направление позитивизм, которое интеллектуально обслуживает новое мировоззрение. Один из самых ярких мыслителей этого времени – Огюст Конт (XIX в.), который в своих трудах разделил историю человечества на три этапа:
1. При преобладании религиозного мышления науки не существует, власть принадлежит священникам, а государство ориентировано на нужды войны.
2. При преобладании философии, не ограниченной наукой, государство развивается в форме абсолютной монархии, чей правитель претендует на звание мудреца.
3. И, наконец, последний этап истории связан с тем, что в нем преобладает наука, государство ориентировано на развитие промышленности и развитие техники, ведущее место занимают точные и естественные науки, а правители – ученые и технические специалисты.
Дегуманизация не могла не дать плодов. В 1863 году английский психолог Фрэнсис Гальтон выдвинул основные принципы евгеники, в 1883 году новая идея получила свое имя, а в 1907 Гальтон дал евгенике определение: «наука, занимающаяся всеми факторами, улучшающими врождённые качества расы». Формирование идей социального дарвинизма стали естественным следствием господства естественных и технических наук, оказавшихся вне осмысления, вне гуманитарного дискурса. Формирование нацистского и советского режима также стали логичными следствиями закладывавшихся идей. История повторилась – вновь человеческая личность была оттеснена, во главе угла поставлена корпорация, которую поддерживают идеология и репрессивный аппарат.
И Германия, и Советский союз могут рассматриваться с точки зрения торжества науки и техники. Оба государства сами по себе превратились в огромные военно-промышленные комплексы, в которых людям отводилась роль винтиков. Парадоксально, что о 20-х годах XX века принято говорить как о конце «классической науки», поскольку исследователи столкнулись с квантовой механикой, и оказалось, что еще вчера познаваемый мир снова оказался непознаваем. Но в социальной жизни сила инерции идей оказалась гораздо менее пластичной. В 20-е годы в молодом советском государстве появляется концепция «производственного искусства», формируется идеология утилитаризма, отказ от «искусства ради искусства». Наиболее полно эти идеи находят отклик в самом утилитарном виде искусства – в архитектуре. Советский архитектор-конструктивист Моисей Гинзбург пишет в статьях о «непрерывной механизации жизни», а французский модернист Ле Корбюзье заявляет о том, что «дом – машина для жилья». Рассказывают, что функциональность зданий Ле Корбюзье доходила до того, что в его зданиях столы и стулья были привинчены к полу, а жильцы не могли менять что-то по своему усмотрению.
Новый гуманизм
Невозможно решить проблему на том же уровне сознания,
на котором мы её создали.
Альберт Эйнштейн
Только после Второй мировой войны снова зашла речь о новом гуманизме и о правах человека. Постепенно человек и человеческое стали возвращаться в центр картины мира. А такие катастрофы, как Карибский кризис, авария на Чернобыльской АЭС, последствия испытаний на ядерных полигонах только лишний раз подчеркивают, что науке и технике нужно постоянно напоминать о том, для чего, а точнее, для кого они развиваются.
Сейчас как минимум в развитых странах стараются гораздо более осторожно и ответственно подходить к возможностям науки. Например, хотя существуют все возможности для клонирования человека, эта методология законодательно запрещена в большинстве стран, поскольку помимо вопросов медицинской безопасности, гораздо более остро стоит этический вопрос. Вместе с тем идеи той же евгеники, подвергнутой мощной критике, приобрели черты гуманизма – речь уже не идет о стерилизации или уничтожении «биологического мусора», а об исправлении мутаций ДНК для лечения заболеваний.
Вообще, науки и техника задает много этических вопросов, которые человечеству нужно для себя разрешить. В книге «Четырехмерное образование» авторы пытаются увидеть, каким должно быть образование, чтобы решить их. Например, благодаря медицине увеличивается продолжительность жизни, а это значит, что может встать вопрос распределения ресурсов между молодыми и старыми поколениями. А информационная революция усиливает масштаб взаимодействия людей на планете, и значит, в этом сверхсвязанном мире человеку требуется все больше терпимости к культурным различиям. Отдельно стоит вопрос об опасности/безопасности искусственного интеллекта, об этике использования данных, полученных при обработке больших данных (Big Data) и т. д. В этом же смысле интересно, как художественная литература, кино и другие виды искусства еще со времен Карела Чапека и Станислава Лема пытаются осмыслить возможность, когда робота невозможно будет отличить от человека. С развитием трансплантологии, когда все больше частей тела и органов можно заменить искусственными аналогами, актуализируется вопрос о том, что такое человек и кого можно считать человеком.
И хотя о сциентизме речь уже не идет, гуманитарное знание все еще занимает недостаточное место. Об этом размышляет философ Михаил Эпштейн из Университета Эмори (США) в книге «От знания к творчеству», в которой он пытается найти выход из кризиса гуманитарных наук. «Представьте, что есть физика, химия, биология, другие фундаментальные науки, но нет технологий, на них основанных. Нет автомобилей и самолетов. Только изучение природы, но не трансформация ее. В таком положении находятся сейчас гуманитарные науки. Они изучают человека и все области культурной деятельности, но при этом сами остаются пассивны, поскольку у них нет своих технологий. Они изучают творчество, но сами не творят», – пишет Михаил Эпштейн. Он обвиняет гуманитариев в том, что они сконцентрировались на изучении уже написанных текстов и перестали создавать свои идеи. Исследователь заявляет, что новые слова, понятия и даже дисциплины не обязательно должны складываться эволюционно, исторически – вся культура является искусственной, поэтому все происходит от сознания и воли человека. По большому счету ученый требует от гуманитарных наук выполнять одну из главных задач – формировать мир идей, который будет создавать реальность. «Гуманистика должна быть достойна своего предмета – человека, который есть творец всех наук, но только в гуманитарных познает себя как творца», – заключает Эпштейн.
Таким образом, утверждение гуманитарных наук как чего-то второстепенного, не применимого в реальной жизни является в корне неверным. По большому счету это отголоски времен позитивизма или сциентизма, времени, когда считалось, что можно рассчитать формулу счастья. Но зачем оно нужно, если нет человека, для которого оно было бы создано?
