Интервью Антона Ярового
На вопросы журнала «Центр Азии» отвечает директор «Центра политического анализа» Султан Акимбеков
У важаемый г-н Акимбеков! В последнее время все чаще говорят о том или ином аспекте кризиса идей в Казахстане. Журналисты жалуются на недостаток качественного казахстанского контента, активная часть общества – на качество казахстанской аналитики, все вместе – на дефицит кадров при колоссальном выпуске специалистов гуманитарного профиля в стране. Не кажется ли вам, что это похоже на системный кризис.
– Это очень трудный вопрос. Скажем так, что нынешнее состояние интеллектуальной среды в Казахстане, к сожалению, не соответствует достигнутому уровню развития государства. Это во многом парадоксальное утверждение, но реальность действительно такова, что по уровню развития рыночных отношений и адаптации к условиям мировой экономики мы опережаем в СНГ многих, включая даже Россию, но по состоянию интеллектуальной среды мы многим уступаем, и в первую очередь России.
То есть у нас в результате жестких рыночных реформ более гармоничная общественная структура, особенно на селе, где есть место кулакам, середнякам и беднякам, чего нет, например, в России. Поэтому деревня у нас живая. В нашем обществе давно нет патерналистских ожиданий от государства, которые есть в той же России, поэтому наши люди при меньшей доходности в большей степени довольны своей жизнью, что фиксируется всеми опросами населения, как западными, так и российскими. Наша государственная модель очень напоминает успешные государства Юго-Восточной Азии, каждое из которых проходило этап авторитарной модернизации, а некоторые, например, Сингапур, продолжают следовать ему до сих пор. И, в конце концов, наша модель развития в некотором смысле более эффективна в деталях, чем та же российская.
Возможно, это потому, что в России как раз слишком много интеллектуалов и разных точек зрения, и, безусловно, великая история, поэтому в этой стране постоянно пытаются придумать что-то свое и сильно расстраиваются, когда у них не получается. Мы же не отягощены такими проблемами и просто заимствуем готовые модели у Запада. Поэтому, например, наша Air Astana при всех своих минусах все равно лучше любой российской авиакомпании, все-таки западный менеджмент, налоги ниже, до недавнего времени были много ниже цены, пока не начал работать Таможенный союз.
Но при этом интеллектуальная среда у нас находится на периферии интересов и государства и общества. У этого есть много причин. С одной стороны, в годы существования Советского Союза Казахстан объективно был в интеллектуальном смысле периферией. Два университета, в Алма-Ате и Караганде. Из классических исследовательских институтов, ориентированных на изучение внешнего мира, только весьма специфический по своим задачам Институт уйгуроведения, который появился как результат противостояния СССР с Китаем. Еще было Министерство иностранных дел с десятком сотрудников и некоторое количество дипломатов в союзном МИДе в Москве. Вот, собственно, и все. Даже классическую средневековую историю Казахстана изучало очень мало людей. Нурбулат Масанов писал о том, что было всего несколько докторов наук.
Большую часть гуманитариев в Казахской ССР составляли узкоспециальные научные работники, например, историки-археологи или историки железнодорожного транспорта, либо специалисты по истории КПСС, научному коммунизму, философии и т. д. При этом после перехода к рынку научная среда потеряла прежний былой лоск и привлекательность, массы перспективной молодежи направились в бизнес, на работу в государственные органы. К тому же резко снизилось общее качество системы. Она не просто не смогла приспособиться к новым условиям, она стала еще слабее прежнего уровня. Потому что научные звания, заметим, что не знания стали доступны, их начали приобретать ради общего престижа, почти как хорошую иномарку, что повлекло за собой девальвацию всей системы. Она стала воспроизводить себя на все более низком уровне при одновременном резком количественном росте числа носителей научных званий, докторов и академиков.
– Но с 2011 года в Казахстане больше не проводится защита докторов и кандидатов наук по советской системе.
– Да, это так. Цель при этом поставлена самая благородная – преодолеть качественное отставание в подготовке научных кадров и перейти к западной системе. То есть в идеале наукой должны заниматься те люди, которые пройдут соответствующую систему подготовки в рамках очных докторантур, защитят диссертации, получат степень доктора философии (Phd). Причем прохождение докторантуры представляет весьма сложный процесс. В отличие от советских кандидатов, им было достаточно сдать три кандидатских экзамена, те, кто претендует на Phd, должны ходить на лекции, проходить стажировку в западных вузах и соответствовать так называемому импакт-фактору (Impact factor). Последнее обстоятельство делает защиту Phd практически недостижимой. Потому что докторант должен опубликовать статьи в научных журналах, которые по индексу цитирования входят в определенный список изданий. При том, что в Казахстане ни одно научное издание не соответствует импакт-фактору. Более того, никто из казахстанских действующих специалистов гуманитарного профиля не был отмечен в изданиях, входящих в указанный список. И это неудивительно, потому что даже из России, где наши часто печатаются, в список попал только журнал «Полис».
Но вопрос не в этом. Даже если списать все минусы на болезнь роста, потому что очевидно, что сам по себе импакт-фактор просто дискредитирует весь переход к системе Phd, все равно это не решение проблемы. Потому что проблема заключается в том, что в Казахстане вообще нет развитой системы спроса и предложения на научном рынке.
Здесь важно учитывать, что раньше, в советские времена, у нас была целевая система финансирования науки. Государство, как главный заказчик, выделяло деньги на научно-исследовательскую деятельность, которые затем распределялись через основную структурную единицу в мире науки – научный институт. Большая часть институтов находилась в системе Академии наук, другие при тех или иных министерствах. Было своего рода распределение обязанностей. Институты занимались научной деятельностью, университеты – обучением студентов.
В то же время на Западе научная деятельность концентрировалась как в научно-исследовательских лабораториях вроде Ливерморской, которая создавала ядерное оружие, так и в университетах. Можно долго спорить, какая система была лучше и эффективнее. Обе смогли добиться впечатляющих успехов, особенно в технических вопросах. Но западная система была более гибкой, в то время как мощь советской науки обеспечивалась гигантской бюрократической машиной и огромными вливаниями со стороны государства. Бюрократия была ахиллесовой пятой советской науки. Академия и институты обрастали собственностью, структурными единицами, увеличивали количество научных работников при постоянном снижении их качества.
Когда же государство в СССР потеряло возможность финансировать науку в прежних объемах, начался кризис. Он затронул саму систему целевого финансирования.
В то же время на Западе целевое финансирование развивалось параллельно с грантовым. Основная часть денег на науку выделяется через фонды, которые рассматривают предложенные им проекты, оценивают их и выбирают наиболее интересные. Это могут быть деньги государства, частных университетов и т. д. В такой системе главной структурной единицей и получателем грантов является не институт, а лаборатория или временная научная группа. За полученные деньги отчитываются публикациями об итогах работы и рискуют своей научной репутацией.
То есть не совсем правильно утверждать, что вся наука на Западе делается в университетах, об этом сегодня много говорят у нас в Казахстане. Наука делается учеными, причем не так важно, в какой организационной структуре они состоят, институтах, университетах или работают сами на себя.
Интересно, что у соседей в России пытаются развивать одновременно и целевое и грантовое финансирование. В 1992 году был создан Российский фонд фундаментальных исследований, в 1994-м – Российский фонд гуманитарных исследований. Хотя через фонды распределяется меньше 5 процентов от всех затрат России на науку, значительное число публикаций содержит ссылки на поддержку данных фондов, особенно работ гуманитарного профиля. При этом Российская академия наук получает львиную долю средств и демонстрирует крайне низкую отдачу.
У нас же в Казахстане академия является общественной организацией, старые институты находятся при министерствах, есть много новых, которые созданы при университетах, в одном Евразийском в Астане их с десяток. В принципе мы тоже декларировали переход к грантовой системе финансирования. Часть средств на содержание инфраструктуры институты получают на целевой основе, а остальные деньги приходят уже на основе грантов. Но система явно не совершенна. С одной стороны, возникают проблемы с выделением средств со стороны государства, из-за чего у институтов появляются сложности с получением денег в начале года. С другой – деньги выделяет не фонд, а государство, то есть это не новая система финансирования, а слегка модернизированная старая.
Есть еще одна проблема. Состояние научной среды, особенно в гуманитарной области. Теоретически фонды на Западе принимают решение о выделении грантов на основе мнения коллег из научного сообщества. В нашем случае два десятилетия невероятной популярности научных званий докторов и кандидатов наук, особенно в гуманитарной области, привели к созданию значительной прослойки остепененных людей. Это привело к снижению качества системы, о чем мы все сегодня и говорим, но это же загнало нас в тупик. Потому что крайне низкий уровень научной среды способен только воспроизводить себя. Тут двойная опасность – либо повышенная степень либерализма, то есть пропускаем всех, либо начинаем препятствовать всему, чего не понимаем.
Не все гладко и в университетах. Преподавание в казахстанском вузе не дает возможности заниматься наукой, потому что нагрузка на преподавателя значительно больше, чем на Западе. В США профессор имеет в среднем 240–260 часов нагрузки в год, наш профессор имеет минимум 500 часов и еще столько же уходит на пережитки советской эпохи – воспитательную работу в качестве общественной нагрузки. При этом в отличие от западников наш преподаватель не имеет права даже на творческий отпуск для научной работы.
Так что ситуация с интеллектуальной средой в Казахстане весьма сложная. В результате, при всем значительном числе исследователей и публикаций, у нас крайне мало качественных работ. По большому счету мы не изучаем ни ситуацию в нашей стране, ни процессы, которые происходят у соседей, у нас не хватает специалистов, которые могли бы компетентно комментировать ситуацию в связи с новыми проблемами и вызовами. Последнее обстоятельство, – наверное, самая сложная проблема, потому что подготовить качественного специалиста в гуманитарной сфере за короткий срок практически невозможно.
– Но ведь всегда можно найти нужного специалиста в соседней России?
– Это очень тонкий момент. Конечно, по многим вопросам мы с Россией партнеры, но не по всем, потому что мы не часть российской государственности. В то время как наша интеллектуальная среда стала сегодня заложником общей информационной зависимости от интеллектуального пространства России. Так как она по определению проигрывала в качестве российским работам, то это привело к нынешней ситуации, когда наши ученые и общественное мнение фактически смотрят на мир российскими глазами. Для самих потребителей информации это хорошо, заметно упрощается доступ к огромной базе данных, не надо ничего переводить, не надо ничего создавать, проще потреблять уже готовый продукт. Но для независимого государства, особенно если оно проводит многовекторную политику, это не совсем правильно. Потому что российские оценки и стереотипы различных событий и ситуаций в мире начинают восприниматься как свои собственные.
Казалось бы, что здесь такого, с учетом того, что россияне делают за нас большую часть работы. Но в результате страдают интересы государства и общества в целом, потому что отсутствие казахстанского качественного интеллектуального продукта ведет к тому, что в обществе доминируют негативные стереотипы общественного мнения и остро проявляется склонность к радикализму в суждениях. Поэтому у нас обычно преобладают крайние точки зрения – или радикально националистические, или, напротив, радикальные пророссийские. Есть еще и радикальные либеральные взгляды, которые все, что произошло в этом государстве за двадцать лет, видят только в черном свете и серьезно полагают, что если бы мы 20 лет назад пошли по пути либеральных реформ, то сейчас уже жили бы, как в Польше, а не повторили бы путь Грузии, Азербайджана, Молдавии и Таджикистана, прошедших через межнациональные войны и потерю территории. Нет у нас только умеренной прогосударственной точки зрения, не считая, конечно, прямой пропаганды.
Независимое государство должно иметь собственный взгляд не только на себя, но и на своих соседей, и при этом исходить в первую очередь из своих собственных интересов. А так, Казахстан сегодня в основном изучают за рубежом, в том числе на гранты, как российские, так и западные. Мы же сами себя практически не изучаем.
публикация из журнала "Центр Азии"
февраль/март 2012
№1-4 (59-62)