Евгений Пастухов
В настоящий момент Республика Турция переживает один из самых сложных, неоднозначных и потому чрезвычайно любопытных периодов своего исторического развития. Ее опыт государственной модернизации вызывает неподдельный интерес у стран с традиционной восточной организацией общества, в том числе и у Казахстана. Ведь успехи Турции, чья экономика сегодня объективно выглядит лучше некоторых южных и восточных европейских стран, позволяют оценивать ее с точки зрения заимствования социально-политических и экономических технологий.
Остальному же миру просто хочется понять, благодаря чему Турецкая Республика, в прошлом подверженная частым политическим и экономическим кризисам, сегодня как по волшебству превратилась в одного из признанных лидеров мусульманского мира и проводит активную внешнюю политику. К примеру, наряду с Западом она поддерживала протестные движения в странах, охваченных «арабской весной». А ее позиция в нынешних событиях в Сирии и вокруг нее позволяет европейцам говорить о вовлечении в орбиту влияния Анкары территорий бывшей Османской империи. В связи с этим Die Welt – одно из ведущих германских изданий – в конце ноября этого года довольно эмоционально написало о том, что турецкий премьер-министр Реджеп Тайип Эрдоган «помешался на всем, что имеет хоть какое-то отношение к былому могуществу Османской империи». В статье, в частности, цитируются слова Эрдогана, согласно которым «Турция должна присутствовать везде, где когда-либо развевались ее флаги: от Сербии и Каспийского моря до Алжира и сектора Газа».
Намеренно или нет, но глава турецкого правительства по сути провозгласил программу действий, в которой при желании легко обнаружить параллели с внешней политикой Османской империи. Между тем пока еще не совсем ясно, можно ли в действительности говорить о стремлении турецких властей проводить политику «неосманизма»? Чего здесь больше – точного расчета или верности предкам? К каким изменениям подобная политика Анкары может привести на Ближнем Востоке и в соседних с ним регионах, включая Центральную Азию и Казахстан? Как все это отразится на самой Турции и ее отношениях с государствами Запада и Востока?
Зигзаги внешней политики
Характерной чертой турецкой внешней политики большую часть XX века был трезвый и сугубо прагматичный подход. В результате Первой мировой войны, как известно, были уничтожены сразу несколько когда-то могущественных империй – Австро-Венгерская, Российская и Османская. Основатель и первый президент Турции Мустафа Кемаль, принявший имя Ататюрк (отец турков), в свою очередь, решительно отказался от всего того, что было связано с османскими завоеваниями и традициями. На обломках державы османов он начал строить современное национальное государство. Его масштабные по глубине и охвату реформы были нацелены на создание светского государства, а основной целью стало достижение страной и обществом уровня европейской цивилизации. Именно поэтому Анкара всегда стремилась к интеграции с Европой, что по большому счету и определяло ее внешнеполитические приоритеты.
После Второй мировой войны Турция максимально для азиатской страны с традиционным восточным обществом приблизилась к западно-европейскому миру. Продолжались реформы Ататюрка, ориентированные на вестернизацию всех аспектов жизни турецкого государства и общества – от экономики и политики, до культуры и отношений к религии. Турция стала членом Совета Европы, в том или ином виде принимала участие практически во всех международных организациях, созданных европейскими государствами и США, позднее активно выступала за вхождение в Европейский союз.
Кроме того, в период холодной войны Анкара как член НАТО стала неотъемлемой частью архитектуры безопасности стран Запада, поэтому с окончанием межблокового противостояния ей пришлось адаптироваться к совершенно новым условиям. В одночасье она лишилась своего главного козыря перед европейцами, поскольку функция стратегического буфера между СССР и ближневосточными союзниками Запада, ушла в прошлое.
Теперь турки пытались усидеть сразу на двух стульях. С одной стороны, они продолжали настойчиво стучаться в двери Европейского союза, с другой – предложили возглавить процесс объединения государств тюркского мира, среди которых оказались получившие независимость бывшие советские республики Центральной Азии и Кавказа. Причем на обоих направлениях они действовали довольно энергично. Так, уже в 1992 году Турция объявила себя «старшим братом» («агабейлик») тюркских государств, открыв при своем внешнеполитическом ведомстве Агентство по тюркскому сотрудничеству и развитию. Интересно, что первый отдел агентства курировал вопросы экономического сотрудничества между странами, а второй занимался вопросами образования, культуры и социальной политики.
В 1993 году концепция Великого Турана легла в основу создания Организации дружбы, братства и сотрудничества тюркоязычных стран и общин. В том же году Анкара начинает вести принципиальные для нее переговоры о Таможенном объединении с Европейским союзом и уже 1 января 1996 года Таможенный союз между ними вступает в силу.
Таким образом, хотя президент Тургут Озал и премьер-министр Неджметтин Эрбакан и мечтали об объединении всех мусульман от Балкан до Казахстана под эгидой Турции, все же основной их внешнеполитической задачей, видимо, было вхождение в ЕС. Этот процесс выглядел более заманчиво и выгодно хотя бы из требований экономики. Европейский рынок предоставлял возможности заработать, получить необходимые инвестиции для развития экономики и современные технологии, тогда как в Центральной Азии Турции приходилось лишь тратить собственные средства.
Проблема для Анкары заключалась в том, что она не могла поддержать экономическими ресурсами амбициозные проекты по объединению тюркского мира. Религиозная партия Эрбакана «Рефах» в экономике вообще потерпела полное фиаско, что не позволило развивать многие внешнеполитические начинания. За 11 месяцев деятельности правительства Эрбакана внешний долг Турции вырос с 73,3 млрд. долл. до более чем 80 млрд. Внутренний долг увеличился в два раза, составив 4 квадриллиона лир. Дефицит бюджета достиг астрономических цифр – с 1,2 триллиона в июне 1996 года до 520 трлн. лир в мае 1997-го.
Очевидно, что государства Центральной Азии, которые к этому времени успели провести ряд социально-экономических реформ, могли сравнивать турецкий опыт с другими странами. Зачастую сравнение было далеко не в пользу Турции. Следовательно, рос и скепсис в отношении ее пантюркистских притязаний.
Впрочем, центральноазиатские республики приветствовали желание Анкары углублять сотрудничество в сфере образования и культуры. Например, в Казахстане вслед за появлением курсов турецкого языка и турецких школ начального и среднего образования начали функционировать два региональных вуза – международный тюркско-казахский университет имени Ходжа Ахмета Яссауи в Алматы с филиалами в Шымкенте и Кентау, и алматинский университет имени Сулеймана Демиреля.
Таким образом, даже в трудных условиях Турция продолжала выделять средства на культурные и общеобразовательные программы для граждан Центральной Азии. Так, в Кыргызстане и Туркменистане было открыто примерно по пятнадцать турецких лицеев с углубленным изучением турецкого и английского языков, в Казахстане – более двадцати. Больше всего турецких общеобразовательных учреждений существовало в Узбекистане – 65, но в 1999 году они были закрыты под предлогом того, что в них велась религиозная пропаганда. Бытует мнение, что Ташкент был недоволен еще и тем, что Анкара приютила главного узбекского оппозиционера, лидера партии «Эрк» Мухаммада Солиха.
В целом, несмотря на турецкое присутствие в культурной и религиозной сфере Центральной Азии (Анкара, к примеру, финансировала восстановление исторического центра туркменского города Мары, предоставляла средства на строительство мечетей, подготовку религиозных кадров и приобретение специальной литературы в Казахстане и т. д.), экономические сложности, растущая инфляция и внешний долг, вооруженные столкновения с курдами не позволяли Турции занять место «старшего брата» в тюркском мире.
Кроме того, задачи турецкого правительства по собиранию тюркских земель встречали крайнее неприятие со стороны России, Ирана и отчасти Китая, который опасался усиления турецкого влияния в неспокойном Синьцзян-Уйгурском автономном районе.
Поэтому вполне возможно, что концепция тюрко-исламского синтеза эксплуатировалась турецкими властями главным образом для того, чтобы формально занять лидирующее место в тюркском сообществе стран и тем самым повысить свою привлекательность для Запада. То есть речь шла о превращении турецкого государства в связующее звено между Западом и Востоком, и формировании влиятельного центра, способного в том числе действовать в интересах Запада.
Злые языки говорили в то время, будто Турция является далеко не самостоятельным игроком, а всего лишь инструментом по проведению в регионе политики США и НАТО. Следует отметить, что установление казахстанско-турецких отношений в области военного сотрудничества действительно облегчило взаимопонимание между Астаной и Североатлантическим блоком, где Турция занимает значительные позиции. Казахстан одним из первых в СНГ присоединился к программе НАТО «Партнерство ради мира», способствующей развитию контактов между Альянсом и государствами, не входящими в эту международную военно-политическую структуру. Причем подготовка казахстанских военнослужащих по программе «Партнерство ради мира» проходила в Анкаре и на турецкие деньги. Турция также покрывала расходы на содержание казахстанских представителей в штаб-квартире НАТО в Бельгии.
Двойственное положение Турции, то есть ее близость к Западу и желание доминировать в тюркском мире, настораживало государства Центральной Азии. Они считали такое поведение непоследовательным и необоснованным. В мусульманской умме (общине) Анкара при всех ее усилиях продолжала оставаться в тени влиятельных арабских стран. Вооруженный конфликт в Афганистане и обострение геополитической борьбы вокруг него также объективно не позволили Турции укрепить свои позиции в регионе. У тех же Пакистана или Ирана в те годы было намного больше возможностей оказывать влияние на ситуацию в тех или иных странах. Например, в 1997 году именно Тегеран, поддерживающий религиозную Объединенную таджикскую оппозицию, и Москва, стоящая за Народным фронтом Эмомали Рахмона, совместными усилиями остановили гражданскую войну в Таджикистане. Исламабад, спонсировавший афганское движение «Талибан», вольно или невольно смог создать реальную угрозу всей системе региональной безопасности. В целом, без вмешательства Ирана, Пакистана, США и России афганское противостояние приняло бы совершенно иные формы.
Многовекторность по-турецки
Ситуация в регионе начала меняться в 2001 году, после начала антитеррористической операции против афганских талибов под эгидой США и НАТО. Их военные базы появились в Узбекистане и Кыргызстане, что в корне изменило геополитическую расстановку сил вокруг Афганистана. В 2003 году американцы свергли баасистский режим в Ираке.
Ликвидация движения «Талибан» и уход Саддама Хусейна, которые были основными противниками Ирана в регионе, рост антизападных настроений на Ближнем Востоке, разговоры о конфликте цивилизаций и намерения США усилить процессы демократизации мусульманских стран, что рассматривалось как угроза привычному образу жизни восточного общества, позволили иранским аятоллам заявить о себе как о защитниках ислама. Шиитский Тегеран стал стремительно набирать вес на мусульманской улице. Однако его попытки превратить шиитские диаспоры соседних арабских стран и суннитские экстремистские организации вроде палестинской ХАМАС в своих сателлитов так же сильно обеспокоили арабов, как иранская ядерная программа – Запад.
В этих условиях США и Евросоюз объективно были заинтересованы в появлении мощного противовеса растущему влиянию Ирана в регионе. В качестве наиболее вероятного кандидата на роль геополитического соперника Тегерана они рассматривали Египет. Это самое многонаселенное арабское государство было и остается ключевым игроком в зоне арабо-израильского противостояния. Каир подписал мирный договор с Израилем, но попытался сохранить важные рычаги давления на палестинцев. Его стратегические интересы по-прежнему вынуждены учитывать и на Западе, и в арабских странах. Кроме того, в Каире работает всемирно признанный центр богословия – университет «Аль-Азхар», что усиливает позиции Египта в мусульманском мире. По иронии судьбы «Аль-Азхар» и одноименная мечеть были основаны в X веке правителями шиитской династии Фатимидов. Весьма символично, что одна из старейших в Северной Африке мечеть, собственно, и была создана с целью распространения шиизма в регионе, но сегодня рассматривается как авторитетнейший центр суннизма.
Как бы то ни было США и некоторые европейские страны считали светский демократический Египет с рыночной экономикой и многопартийной политической системой достойным выбором в качестве своего рода эталона для Ближнего Востока, с одной стороны, а с другой – серьезного контрпартнера для Ирана. Египетские военные получали ежегодно миллиарды долларов помощи от США, а политики были предсказуемы и сговорчивы. В целом египетское государство больше устраивало Запад, чем претендующие на ведущие роли в рамках Большого Ближнего Востока Саудовская Аравия, чей король является «Хранителем двух святынь», и имеющий первую исламскую атомную бомбу Пакистан.
Однако вскоре стало понятно, что Египет не справляется с возложенными на него функциями и не владеет умами неоднородной мусульманской улицы. Одним мешал его мирный договор с Израилем, другим – тесные контакты Каира с Вашингтоном, третьим – жесткая политика египетских властей по отношению к религиозным организациям и оппозиции. К тому же любые разговоры о лидерстве в умме всегда вызывали сильное раздражение на Востоке, а к странам, демонстрировавшим подобные амбиции, относились с крайним недоверием. Например, когда Египет пошел на дипломатическое признание Израиля в 1979 году, будучи уверен, что за ним последуют и другие арабские государства, он надолго превратился в изгоя в исламском мире. Примечательно и то, что сегодня арабов тревожат не только ядерные исследования Ирана, но прежде всего стремление тегеранского руководства говорить от лица всей исламской общины. Иранский президент Махмуд Ахмадинежад фактически оттолкнул от себя население и элиты арабских республик и монархий Персидского залива, когда призвал всех мусульман сплотиться вокруг Ирана в его конфликте с Западом. И это при том, что огромные средства от продажи дорожающей нефти позволяли Тегерану покупать лояльность и поддержку гипотетических союзников.
В этих условиях Западу нужен был лидер, способный сплотить суннитские государства против шиитского Ирана, а арабским странам – государство-маяк, на успешный опыт которого можно было бы опираться в процессе дальнейшей социально-экономической и политической модернизации. Очевидно, что это должно было быть государство успешное в экономическом плане, прошедшее солидный путь социально-политических преобразований, оно должно быть вестернизированным и одновременно выступать за сохранение традиционных семейных и религиозных ценностей, присущих восточному мусульманскому обществу.
Во второй половине 2000-х годов большинству, если практически не всем заявленным критериям соответствовала Турция. За первые годы правления религиозной Партии справедливости и развития были достигнуты значительные успехи в экономике страны. Кабинет Эрдогана обуздал гиперинфляцию, при нем экономический рост страны составил 8 проц. ежегодно. Если в 2002 году задолженность Анкары перед МВФ равнялась 26,5 млрд. долл., то в середине 2010-го она снизилась до 8,5 млрд., а к концу нынешнего года Эрдоган пообещал выплатить все долги международному фонду.
Пришедшая к власти на волне острейшего экономического кризиса религиозная ПСР сформировала правительство, ставшее самым эффективным за всю современную историю Турции. Несмотря на глобальный финансовый кризис, команда Эрдогана сумела преодолеть социально-экономические трудности, снизить уровень безработицы и выйти из экономических потрясений с наименьшими потерями. Это отчетливо видно на фоне сложностей в Греции, Испании или Португалии.
Экономическая политика Партии справедливости и развития позволила немного иначе взглянуть на модель развития турецкого государства. Несомненно, умеренная ПСР сыграла свою роль в процессе превращения Турции в одну из ведущих экономик мира. Материальное положение ее граждан заметно стабилизировалось, и это находит свое отражение на итогах голосования за партию Эрдогана на парламентских выборах. Большая половина турецких избирателей поддерживает правящую партию, которая трижды выиграла парламентские выборы. В свою очередь, для реформирования общественно-политической системы страны и ее либерализации по европейским стандартам Эрдоган сделал больше, чем все его предшественники вместе взятые. Неудивительно, что несколько лет назад на Западе членов Партии справедливости и развития считали представителями новой волны «умеренных исламистов, вполне демократичных, либеральных и трезво оценивающих реальность».
Таким образом, во второй половине 2000-х годов Эрдоган явил собой новый вид турецкого политика, который, отличаясь гибкостью и прагматизмом, может решать трудные экономические и социально-политические проблемы. Отчасти это объясняет, почему умеренный исламист смог объединить вокруг себя либералов и социал-демократов, представителей левого и правого крыла политического спектра Турции. ПСР превратилась в общенациональную партию, а ее лидер смог синтезировать ислам и основные политические концепции Ататюрка с учетом требований современности.
Но самое важное заключалось в следующем. После ряда неудачных попыток выхода исламистов на политическую сцену в Алжире, Таджикистане, Афганистане и Палестине, где все закончилось гражданской войной, Эрдоган продемонстрировал Западу, что сторонники политического ислама могут ответственно и очень эффективно управлять страной. Востоку, прежде всего государствам с подавляющим суннитским населением, турецкий премьер показал альтернативные векторы государственного и общественного развития. Гражданам многих арабских стран, так же как и турецким избирателям, было интересно изучать предвыборный буклет ПСР под названием «4 года, 8 месяцев, 19 дней», где подробно рассказывалось о том, что только за первый период правления религиозной партии «национальный доход Турции вырос с 181 до 400 млрд. долл., инфляция составила менее 10 проц., продажи автомобилей увеличились в четыре раза, был достигнут почти бездефицитный бюджет, открыты 39 новых университетов».
Именно в это время Запад стал рассматривать Турцию в качестве некоего образца для мусульманских государств. Об этом часто говорила Кондолиза Райс, будучи госсекретарем США в администрации президента Джорджа Буша. Тогда, собственно, и была озвучена американская инициатива о так называемом Большом Ближнем Востоке, который включает в себя страны от Марокко в Северной Африке до Пакистана в Южной Азии. При этом Турции с ее моделью демократии и правящей религиозной ПСР американцы отводили роль флагмана для всей исламской ойкумены. По замыслу представителей Белого дома все государства Большого Ближнего Востока должны были в той или иной степени подражать современной Турции.
Турция действительно стремительно менялась. Здесь наконец-то стали востребованными идеи профессора Ахмета Давутоглу, который еще в конце 1990-х годов написал книгу «Стратегическая глубина: международное положение Турции». В ней автор предложил кардинально изменить отношения Анкары с окружающим миром и указал на необходимость создания нового мирового порядка, в котором Турецкой Республике отводилась качественно новая роль. Отныне она должна была не следовать по европейскому фарватеру, а самостоятельно генерировать внешнеполитические задачи и формировать собственную повестку дня региональной и международной политики.
С назначением Ахмета Давутоглу на пост министра иностранных дел произошла заметная корректировка внешнеполитических приоритетов Турции. Не отказываясь от сближения с Европой, Анкара повернулась к арабским соседям. Если в 2004 году торговый оборот с ними составлял около 13 млрд. долл., то к 2011-му он достиг 30 млрд. долл.
Ситуация, похоже, развивалась в соответствии с главными постулатами книги Давутоглу: «Раньше отношения Турции с исламским миром воспринимались в качестве «производной» от турецко-европейских и турецко-американских связей и это привело к тому, что постепенно стало снижаться доверие исламского мира к Турции. Турции необходимо срочно разработать комплексную ближневосточную стратегию, учитывающую международную реальность».
Становым хребтом данной стратегии стала турецкая внешняя политика под названием «ноль проблем с соседями». Ее ключевым моментом была нормализация отношений с Арменией, Сирией, Грецией, Ираком и Ираном. Но фактически это было что-то вроде многовекторности по-турецки, когда Анкара пыталась установить одинаково ровные отношения со странами как Запада, так и Востока, поскольку перспективы присоединения к Евросоюзу становились все более призрачными.
Надо отдать должное Турции ей многое удалось. Она изменила свой имидж на региональной арене, зарекомендовала себя в качестве посредника при решении некоторых актуальных и старых международных проблем. В частности, турецкие дипломаты инициировали и принимали участие в переговорах между Израилем и Сирией, пытались урегулировать конфликт в Нагорном Карабахе, а также ирано-американские противоречия из-за ядерных исследований Тегерана.
Отсюда неудивительно, что в ходе «арабской весны» в 2011 году турецкое государство попыталось не просто стать влиятельным игроком в ближневосточных геополитических процессах, но и превратиться в важный полюс нового мироустройства.
Как бы то ни было, Турцию уже можно считать региональной сверхдержавой, способной не только оказывать военное давление на Сирию или иракских курдов, но и влиять на политику Евросоюза, например, по вопросам транспортировки энергоресурсов из России и Каспийского региона. Турецкое руководство, его методы решения текущих проблем в области внутренней и внешней политики страны, экономики и религии, приобрели большую популярность среди новых властей Египта, Туниса, Ливии и части их обществ. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в ряде арабских стран появились религиозные партии, названия которых перекликаются или прямо созвучны с турецкой Партией справедливости и развития. Так, в Египте на последних парламентских выборах победило политическое крыло организации «Братья-мусульмане» – Партия свободы и справедливости. Примечательно, что ее лидеры в период предвыборной кампании открыто заявляли о желании использовать в управлении государством готовые турецкие рецепты. Не исключено, что эти программные заявления отчасти и обеспечили им большинство голосов избирателей, которым помимо прочего приходилось выбирать между старыми светскими партиями и новыми радикальными религиозными организациями салафитов.
Таким образом, по крайней мере, египетское общество не просто наблюдает за социально-экономическими и политическими преобразованиями в Турции, но и пытается воспроизвести их на местной почве. И это неудивительно. Во многих восточных странах, в том числе и в Казахстане, растет число людей, очарованных Турцией, ее моделью государственного и общественного развития, отношением к культуре и религии. Распространено мнение, что в южных областях Казахстана девушки в хиджабах появились в том числе и под воздействием турецких лицеев и университетов. Нерелигиозная часть казахстанского женского общества попала под обаяние турецкого кинематографа, прежде всего сериалов. Можно вспомнить и то, что многие казахстанские туристы восхищаются не только турецкими ультрасовременными пятизвездочными отелями и курортами с заманчивой системой «все включено», но и отличными дорогами, хорошо налаженной инфраструктурой и способностью Турции зарабатывать большие деньги на производстве различных товаров и услуг.
Турецкие сериалы и музыка, одежда и кухня, культурные и религиозные предпочтения, привлекательность Турции и ее системы экономического и политического управления, все это при определенном взгляде на вещи можно отнести к так называемой «мягкой силе», с помощью которой Анкара в последние годы продвигает свой «национальный бренд» на международной арене. Не исключено, что посредством нематериальных ценностей она транслирует турецкий образ жизни на соседние страны, делая культурно притягательной собственную модель развития.
Таким образом, по всей видимости, изменились не только внешнеполитические стратегические цели Турции, другими стали также средства и методы достижения поставленных задач. Турецкая внешняя политика активно использует свои внутренние ресурсы, подкрепленные экономическим ростом и стабильностью, военной мощью и стратегическим месторасположением страны. К примеру, сегодня Турция уже не просто предоставляет ограниченную финансовую помощь казахстанской армии, но передает ей безвозмездно патрульные морские катера, японские внедорожники, дорогостоящее вооружение. Анкара не боится ссориться с Израилем, важным военным союзником, и обвиняет Тель-Авив в «геноциде палестинского народа», увеличивая свою популярность на арабской улице. Турецкое руководство пытается монополизировать транспортировку энергоресурсов из Прикаспийского региона в Европу и не стесняется оказывать давление как на продавцов нефти и газа, так и конечных покупателей в Евросоюзе. В конце концов, она угрожает войной Сирии, если режим Башара Асада не пойдет на уступки вооруженной оппозиции и Западу.
Такая непривычная линия поведения турецких властей и позволяет говорить о политике «неоосманизма» или появлении нового центра силы на мировой арене. Сторонники неоосманизма утверждают, что в качестве наследницы империи османов Турция имеет историческое право претендовать и на лидерство в исламском мире – султан Османской империи, как известно, был одновременно и светским правителем и халифом, то есть духовным главой всех мусульман.
Новые османы
Вспоминая о величии предков нынешние турки предпочитают вести речь, конечно же, не о дряхлом, бедном, неповоротливом и прогнившим от коррупции и застоя «больном человеке Европы», а о самом расцвете своей бывшей империи. Тогда, когда она представляла большую часть мусульманского мира со священными городами Меккой и Мединой, и контролировала важнейшие для ислама храмы в Иерусалиме, Дамаске и Каире. Когда османское государство было процветающим и передовым. Когда империя управлялась умело и эффективно, а османское оружие одним своим видом внушало соперникам страх и уважение.
Не случайно популярный в Турции и других странах сериал о временах Сулеймана I и его жены Хюррем, больше известной под именем Роксоланы, назван «Великолепный век». Это действительно был великолепный век, вершина могущества Османской империи, простиравшейся от австрийской Вены до Персидского залива, от крымского побережья Черного моря до Северной Африки. В то же время для многих европейцев, арабов, Ирана и России это был один из самых сложных исторических периодов. Воинственная Османская империя постоянно грозила войной или вела бесконечные пограничные конфликты.
Словом, репутация у османов в те годы была ужасной. Однако у тех, кто непосредственно соприкасался с ними, их жизнью и их государством не на поле битвы, в конечном итоге изменялось представление о них. Османы не стремились насильно менять привычный образ жизни завоеванных народов, по крайней мере, до тех пор, пока те проявляли лояльность и платили налоги. Посол Австрии в Османской империи в XVI веке Огьер Гисселин де Бусбек указывал в своих знаменитых «Путевых очерках», что «турки испытывают глубокое уважение к обычаям других народов, даже если они идут вразрез с их религиозными убеждениями».
Период правления Сулеймана I, при жизни получившего прозвище Законодатель, а после смерти Великолепный, для сегодняшних турок является примером стабильного роста и преуспевания государства и его народа. Население увеличивалось за счет захваченных территорий, но все части многоэтнического и поликонфессионального общества находили свою экономическую, социальную и политическую нишу, благодаря чему взаимодействие, как правило, не приводило к трениям и столкновениям.
Религиозная и этническая толерантность не провозглашалась одним из важных принципов империи, но на деле была именно таковой. К примеру, после взятия Константинополя в 1453 году султан Мехмед II отдал в распоряжение патриархата 36 константинопольских христианских церквей, приказал привезти армянского патриарха из Бурсы и верховного раввина из Иерусалима, чтобы удовлетворить религиозные нужды местного населения. Можно вспомнить и то, что через сорок лет после этого именно османы приютили у себя евреев-сефардов, которых в 1492 году изгнали из Испании Изабелла Кастильская и ее муж Фердинанд. «Говорят Фердинанд – мудрый государь, – сказал по этому поводу Баязид II. – Но разве можно назвать мудрым человека, который разоряет собственную страну, чтобы обогатить мою?»
Подавляющее большинство Великих визирей в Османской империи не были турками и мусульманами по рождению. А система девширме, то есть налог кровью или живая дань мальчиками, привела к тому, что в янычарских корпусах и административных органах страны главенствующее положение занимали представители самых разных национальностей: греки, кавказцы, славяне, европейцы. Естественно, они становились османами и принимали ислам, но не были турками, кое-кто продолжал говорить на родном языке. Интересно, что государственным языком в империи помимо османского – турецкого с сильными вкраплениями арабского и персидского, был еще и греческий.
Следует отметить также, что этническое и культурное разнообразие населения Османской империи неосознанно поддерживалось политикой центра. Здесь было полное неприятие идеи самоидентификации человека по национальному признаку. Кроме того, Джейсон Гудвин в книге «Величие и крах Османской империи» пишет, что «османы всегда интересовались эффективными формами самоуправления. Они включили в состав собственного законодательства саксонские законы о рудном деле, унаследованные ими вместе с балканскими рудниками, и превратили сербских войнуков в военную организацию на своей службе».
Следовательно, взамен на уплату налогов местное население, особенно на окраинах обширной империи, пользовалось достаточно большой автономией, что позволяло сохранить самобытную культуру, языки и обычаи. Фактически это были государства в государстве, как, например, греческий остров Хиос, хорватский город-государство Рагуза или Салоники, центр турецких евреев. Евреи-сефарды не только развили здесь язык ладино (смесь древнеиспанского, османского и иврита), но и сумели сохранить испанский с различными диалектами. Когда в 1904 году испанский сенатор посетил Салоники, он чувствовал себя как дома, поскольку его окружала знакомая архитектура, он мог изъясняться на родном языке и пробовать привычную кухню.
Определенной автономией пользовались и бывшие племенные вожди турок в центре государства, различные бейлербеи – наместники провинций, и традиционная аристократия. Им также удалось сохранить древние наречия, языковые особенности и частично привычный образ жизни.
Потому-то в Османской империи и сохранилось так много памятников Древнего и Античного мира, которые поражают воображение ученых и туристов всего мира. К примеру, в 1759 году с должности был снят османский наместник, приказавший разрушить одну из колонн в афинском храме Зевса, чтобы добыть камень для строительства мечети. Знаменитый Парфенон разрушили не турки, а венецианцы. По всей территории огромной страны османы старались охранять памятники древности, правда, когда у них были для этого возможности и необходимые средства.
Османы также перенимали все самое лучшее у других народов и давали возможность их представителям проявить свои таланты в торговле, армии, системе государственного администрирования. Для них было важно не происхождение жителя империи, а его преданность государству. Следует отметить, что премьер-министр Эрдоган, совсем как османы, не разделяет взгляды кемалистов относительно турецкого национализма и ассимиляции других народов. Он с гордостью называет себя грузином или, реже, лазом и уверяет, что его семья – выходцы из Аджарии. В турецких СМИ также писали о том, что отец президента страны Абдуллы Гюля – арабского происхождения, а мать, якобы происходит из семьи кайсеринских армян.
Отсюда неудивительно, что именно в период правления ПСР курдская община получила то, чего давно добивалась: были открыты школы с курдским языком обучения, газеты и телеканалы на курдском перестали испытывать давление властей. Сегодня курдских политиков можно встретить среди руководства и высших функционеров правящей Партии справедливости и развития. В целом именно национальная политика Эрдогана впервые дала повод говорить о его неоосманизме.
Таким образом, в глазах сторонников ПСР Османская империя в период ее расцвета предстает неким идеальным государством, чьи положительные стороны и имперское сознание нужно заимствовать современной Турции. Но на самом деле это не совсем так. Османская империя была уникальным государственным объединением и единственным в своем роде. Это было крайне воинственное исламское суннитское государство. При всей своей религиозной толерантности здесь жестоко преследовали мусульман-шиитов, в юридически-правовой системе приоритет всегда отдавался мусульманам, что порой приводило к несправедливому суду, особенно в последние годы империи, центральная власть оставалась крайне деспотичной, никто не мог обладать правом собственности на землю, которая принадлежала султанам.
Но принципиально важный момент заключается в том, что Османская империя родилась прежде всего как военное государство. Значительную часть ее доходов обеспечивали бесконечные военные походы. Они приносили прибыль и государству и его населению. Военные трофеи означали новые источники налогов в бюджет, новые земельные наделы для армейской верхушки и среднего звена и новые области для пашей. Это объясняет, почему как только османы дошли до пределов территориальных захватов и оказались заперты в своих границах, в государстве начался упадок. Война превратилась в утомительное и очень затратное предприятие. Растущие военные расходы ложились тяжелым бременем на финансы империи, учитывая, что военные кампании приносили все меньше выгоды. Но регулярная армия требовала жалования, и чтобы покрыть дефицит, власти вводили новые налоги и сборы, что в итоге привело к росту внутренней напряженности в империи. Еще в 1621 году сэр Томас Роу, чьи слова приводит Джейсон Гудвин в своей книге, предельно откровенно писал, что «государство сие превратилось в подобие старика, изъязвленного множеством болезней, которые приходят на смену юности и силе». Однако в этом состоянии османы продержались еще три сотни лет и на четыре года пережили своих злейших врагов – Российскую и Австро-Венгерскую империи.
В то же время очевидно, что сама организация османского государства и его общества была направлена на постоянную внешнюю экспансию. Только тогда Османская империя чувствовала себя наиболее комфортно. Поэтому когда сегодня Анкара прибегает к силовому методу решения вопросов, будь то вооруженное противостояние с курдами, кровопролитный инцидент у берегов Израиля из-за «Флотилии свободы», направлявшейся, чтобы прорвать международную изоляцию палестинского сектора Газы, или угрозы применить оружие против сирийского режима, в Европе реагируют очень болезненно. Агрессивная внешняя политика Турции воспринимается европейцами как очередное проявление «неоосманизма».
Другой немаловажный момент заключается в отношении Османской империи к религии. Ислам с первых дней был важным критерием идентификации османов и их государства. Их империя превращалась в Дар-уль-Ислам («Дом мира»), все, что было за ее пределами, именовалось Дар уль-Харб («Дом войны»). Основателя империи Османа называли «Торжеством веры», его сына Орхана – «Защитником веры», при этом сам Орхан подписывался Султаном гази. Этот титул означает участие в войне за веру или в войне с неверными.
Фактически «священная война» обеспечивала легитимность завоевательной политики Османа и его последователей. Интересно, что после взятия Константинополя неожиданно была найдена могила друга и знаменосца Пророка Мухаммеда Эюпа аль-Ансари, погибшего во время арабской осады византийской столицы в 674–678 годах. Османы превратили мечеть рядом с гробницей Эюпа в третье по значимости для мусульман святое место после Мекки, Медины и Иерусалима. Позднее возник ритуал: вступающий на престол султан опоясывался мечом Османа гази на могиле Эюпа. Примечательно также, что, начиная войну против Австрии в 1593 году, османы вывезли из Дамаска знамя Пророка.
При всем при этом религию османских мусульман сложно назвать очень строгой. В начальные годы империи, ведя священную войну против Византии, османы часто действовали рука об руку вместе с византийскими христианами, нередки были смешанные браки. Основатели и первые правители империи демонстрировали высокую степень религиозности, но и они и их подданные примешивали к исламу степные обычаи и шаманизм. Большое влияние на османов также оказывали суфии, например дервишский орден Бекташи.
Дервиши предлагали новое понимание ислама, которое отличалось от традиций сельджуков и аравийских арабов. Суфии несли во многом тюркско-мусульманскую культуру, которая выглядела, мягко говоря, специфично в глазах аравийских арабов, но облегчала для многих христиан переход в ислам. Например, в ордене Бекташи, к которому принадлежали некоторые султаны империи и янычары, пили вино и не заставляли женщин закрывать лица.
Мягкий ислам суфиев был настолько притягательным, что отмечалось массовое обращение в мусульманскую веру населения Черногории и Болгарии. Греческий Кипр стал одним из влиятельных центров ислама всего через сто лет после завоевания османами. Интересно, что сами османы не поощряли массовых обращений в ислам, ведь с христианского населения можно было собирать дополнительный налог джизью.
Вероятнее всего, именно суфизм позволил Османской империи более мягко относиться к культурным и религиозным особенностям покоренных народов, что, в свою очередь, приводило к парадоксальному взаимопроникновению религий. В сирийском городе Харран христиане и мусульмане совместно использовали церковь Святого Николая. К XVIII веку некоторые албанцы настолько запутались в своих религиозных убеждениях, что, как пишет Джеймс Гудвин, «утверждали, будто совершенно не способны решить, какая вера лучше, и ходили по пятницам в мечеть, а по воскресеньям в церковь».
Можно сказать, что религиозное течение ваххабизм, ставшее государственной идеологией Саудовской Аравии, возникло как реакция на ислам османов. Сторонники очищения ислама выступали против утопающих в роскоши османских чиновников и шейхов, поддерживали пуританизм новых проповедников и принцип единобожия.
Дело в том, что главным источником закона в империи был Коран, а также кануны – султанские указы, касающиеся тех сторон жизни, относительно которых Мухаммед не оставил строгих предписаний. При этом османские султаны проявляли большую гибкость и изобретательность в управлении государством и при ведении войны, даже когда вопрос касался догматов веры. Однажды Сулейман, решив, что поддержание сил войска в данный момент важнее соблюдения буквы закона, пообедал на глазах у солдат во время Рамазана, подавая им пример. Он также часто советовался с астрологами, и это воспринималось как само собой разумеющееся.
При этом султан Османской империи оставался халифом, то есть духовным главой всех мусульман. Этот в большей степени символический титул тем не менее имел огромное значение для части османского общества. Именно поэтому Ататюрк ликвидировал халифат лишь в 1924 году, спустя два года после упразднения султаната и через год после провозглашения Турецкой Республики.
Несмотря на то, какой бы ортодоксальной не выглядела Османская империя в последние годы своего существования, суфийские ордена и братства так до конца и не исчезли и пользовались большим авторитетом. Ататюрк запретил суфийские тарикаты, но в последние десятилетия они возродились и сегодня также играют определенную роль в религиозной сфере Турции. Например, Партию справедливости и развития и ее лидеров нередко связывают с братством «Нурджулар», чьим вдохновителем является Фетхуллах Гюлен, эмигрировавший в США.
На Западе Гюлена, автора десятков книг об исламе, называют просветителем и ведущим интеллектуалом мира. Его проповеди направлены на пропаганду образования, освоения религиозных и естественных наук. Для казахстанцев было бы интересно узнать, что именно идеология Гюлена лежит в основе деятельности многих турецких школ и университета Султана Демиреля в Казахстане.
Между тем в самой Турции учение Гюлена оказалось под запретом, после того как его обвинили в попытке государственного переворота. Он не скрывал своего желания изменить светский характер Турецкой Республики и призывал к созданию новой Османской империи, включающей не только Балканы и Арабский Восток, но также государства Центральной Азии, мусульманские районы России и Китая. Однако, как видно, идеи Гюлена до сих пор подпитывают ПСР и ее сторонников.
Если исходить из того, что религия как идеология и практика всегда имеет серьезные политические последствия, то к программным заявлениям нынешнего руководства Турции и их духовных наставников, следует отнестись со всей серьезностью. Особенно с учетом того, что в самой Турции Партия справедливости и развития вступила в серьезный конфликт с армией, мощным политическим институтом, стоящим на охране кемализма и светского развития государства.
Интересно, что в Кыргызстане тарикат «Нурджулар» считают турецкой экстремистской организацией наряду с «Хизб-ут-Тахрир» и различными радикальными джамаатами. Лицеи «Нурджулар» в России тоже находятся в центре внимания властей. С некоторых пор ректорами турецко-российских учебных заведений назначаются только российские граждане.
Как показывает история, сильные суфийские тарикаты могут представлять большую угрозу светскому государству. Тот же Эрдоган пытается создать новую исламскую элиту Турции и постепенно размывает самые основы государства Ататюрка. Отличительной чертой общественно-политической модернизации правящей партии Турции стало перемещение центра политического доминирования в стране от армии к гражданским институтам.
Эрдоган не просто взял верх над генералитетом, он разрушил его монополию на власть. Конфликт с армией привел к снижению ее роли в управлении государством и экономикой, парламент принимает законы исходя из интересов верующих, в частности по вопросу ношения хиджабов. Кроме того, впервые после смерти Ататюрка духовенство, пусть и на местном уровне, допущено к государственному управлению, а турецкий премьер выступает за усиление роли религии в государстве и обществе. Возможно, по этой причине Эрдоган в 2010 году во время визита в Саудовскую Аравию получил одну из наиболее престижных арабских наград – международную премию имени короля Фейсала «За служение исламу».
Сегодня турецкие власти приветствуют приход к власти исламистов в арабских странах и говорят о необходимости защищать права всех мусульман. Например, в ноябре этого года министр культуры Турции раскритиковал решение властей Саудовской Аравии перестроить мечеть Пророка, что подразумевает разрушение могилы Мухаммеда и его сподвижников. В Анкаре заявили, что места паломничества в Мекке и Медине принадлежат не только королевству, но всем верующим.
Впрочем, пока трудно сказать, насколько радикально изменилась расстановка сил на турецком политическом поле. Преобразования ПСР ослабили основы политической системы Турции, опирающейся на лаицизм, но не размыли светский характер страны. Хотя сегодня в Турции уже можно говорить, например, о федерализации страны или о превращении ее в президентскую республику, где глава государства обладал бы очень большими полномочиями. Для Эрдогана и сторонников неоосманизма это был бы логичный шаг. Но как к подобным изменениям отнесется остальной мир, как Турция будет выстраивать отношения с Западом и Востоком, какую роль она отводит себе на международной арене?
Понятно, что Анкара не хочет быть просто буферным государством времен холодной войны или инструментом США и НАТО. Она желает стать центром Большого Ближнего Востока, который способен определять дальнейшее развитие региона, поэтому всем, в том числе и странам Центральной Азии, необходимо сделать из этого соответствующие выводы. В глазах Запада модернизация по западному образцу, демократическая светская система позволяют турецкому государству стать чрезвычайно важным образцом для многих стран ББВ, но непонятно, устроит ли США и Евросоюз стремление Анкары превратиться в новую Османскую империю.
На самом деле, судя по всему, сегодня турецкое государство и его общество находятся на перепутье. Турция пытается стать самостоятельной державой мирового масштаба. Вместе с тем она испытывает сильную зависимость от европейских рынков, особенно сейчас, когда трудности в Европе повлияли на замедление роста турецкой экономики. Она может использовать свое выгодное стратегическое и географическое положение, от которого зависит направление транспортных коммуникаций, но это увеличивает уровень недоверия к Анкаре со стороны партнеров. Арабские страны охотно возьмут на вооружение социально-экономические и политические рецепты Турции, однако вряд ли отнесутся с пониманием к ее версии ислама, где до сих пор заметно влияние суфиев.
Политика активного присутствия Турции в рамках бывшей империи требует не только больших экономических и политических ресурсов, это огромная ответственность и непонятно, готова ли сама Анкара к такому сценарию развития. Ведь, похоже, что ее резкое возвышение стало следствием не только серьезных внутренних реформ, но и качественного изменения геополитической ситуации в регионе. Речь идет о ликвидации непредсказуемых режимов афганских талибов и Хусейна в Ираке, об «арабской весне» и процессах дестабилизации в ряде арабских государств, наконец, о иранской ядерной программе и возможном конфликте Запада и Ирана. После решения иранской ядерной проблемы Анкара может стать одним из фундаментов создания в рамках Большого Ближнего Востока стратегического треугольника США – Иран – Турция, что позволит Западу вытеснить из южной части Евразии, с ее крупнейшими в мире ресурсами углеводородов, таких конкурентов, как Россия и Китай. Не исключено, что Запад готовит Турцию именно к такому повороту событий. Примечательно, что Реджеп Эрдоган является сопредседателем американского проекта «Большой Ближний Восток».
Но в таком случае вполне может быть, что мечта об османизме – это лишь игра Эрдогана и его окружения. В действительности и турецкое общество, и весь мир больше всего устроила бы успешная и процветающая Турция, способная найти оптимальный компромисс между кемализмом и политическим исламом, проводящая прагматическую внешнюю политику и ставшая неким мостом между Западом и Востоком. Впрочем, итоги некоторых игр порой бывают очень непредсказуемыми.
публикация из журнала "Центр Азии"
ноябрь/декабрь 2012
№21-24 (79-82)