Султан Акимбеков
Хотя в Сирии еще ничего не закончилось, уже сейчас можно попытаться сделать некоторые предварительные оценки нынешнего сирийского конфликта. Самая большая интрига заключается в том, почему сирийские власти, изначально располагавшие самыми серьезными военными возможностями и, что немаловажно, при такой их готовности к решительным действиям, за два года так и не смогли взять ситуацию под контроль. Почему беспорядки в итоге перешли в настолько ожесточенную форму гражданской войны и почему все никак не может закончиться?
Безусловно, что в успехах нынешнего сирийского мятежа сыграла определенную роль внешняя поддержка. Кувейт, Саудовская Аравия, Турция не скрывают своих симпатий к сирийской оппозиции. Но также очевидно, что не стоит списывать все произошедшее на заговор внешних сил, как не совсем логично называть нынешних сирийских повстанцев исключительно «международными террористами и боевиками Аль-Каиды», а местных военных – только «борцами с терроризмом». Как это обычно представляется, к примеру, в официальных российских СМИ. Понятно, что все гораздо сложнее.
При этом, несомненно, что в Сирии мы сейчас наблюдаем массовое восстание, опирающееся на достаточно широкую общественную поддержку. Слишком много людей участвовало сначала в протестных движениях, а затем и в вооруженных выступлениях против властей. Это непохоже на действия отдельных групп неких террористов. Вполне понятна и логика, которая движет повстанцами. Они представляют главным образом суннитское большинство, которое составляет около 70 процентов населения страны, примерно 10 проц. в Сирии – христиане, принадлежащие к разным церквям, а 15 проц. – мусульмане-шииты разных направлений. Среди шиитов больше всего представителей правящей в стране общины алавитов. При этом алавиты не совсем шииты, их не признавали таковыми вплоть до конца XX века. Это очень закрытая секта с тайными обрядами, о которых неизвестно посторонним. Злые языки говорят, что алавиты используют обряды из христианства и иудаизма.
Естественно, что для суннитов нынешние события – это шанс изменить ситуацию в свою пользу в стране, в которой у власти долгие годы находятся представители алавитского меньшинства. Так что в Сирии происходит восстание местных арабов-суннитов, которые пользуются самой широкой внешней поддержкой суннитских государств. Надо отметить, что одно было бы невозможно без другого. Местные сунниты без помощи извне не смогли бы нанести такой мощный удар по хорошо организованной военной и государственной машине Дамаска и не смогли бы продержаться так долго. В свою очередь, внешние силы не смогли бы поднять суннитов Сирии на восстание, если бы у тех не накопилось острое неприятие режима и не появился бы шанс на успех, тесно связанный с событиями так называемой «арабской весны».
Хотя советники Асада наверняка тщательно изучали опыт арабских революций, когда они только начались в Тунисе и затем продолжились в Египте. Большое внимание они уделяли также и событиям в Йемене, и особенно в Ливии. Сирийские власти должны были постараться извлечь из всего этого необходимые уроки. В любом случае у Дамаска было достаточно времени, для того чтобы подготовиться к любому возможному развитию событий.
Кроме того, у местного режима изначально были весьма сильные позиции. Например, в отличие от Туниса, с его рыночной экономикой и максимально высокой степенью интеграции в мировую экономическую систему, в Сирии был фактически государственный капитализм, что подразумевало более строгое распределение ресурсов и меньшую зависимость от рыночной конъюнктуры. Поэтому массовое разорение мелких собственников, что привело к появлению в Тунисе накануне революции критической массы безработных, этой стране в целом не грозило.
Важно также, что в Сирии, с ее огромным опытом строительства «арабского социализма», не было такого числа самостоятельных университетов, как в Тунисе. Тунисские университеты были организованы по западным принципам, важную роль играли студенческие советы. Поэтому произошедшее в двухтысячные годы повышение числа студентов в Тунисе с 50 до 500 тыс. человек привело к взрывному росту количества политически активной молодежи, что сказалось во время революции. В Сирии же, напротив, университеты всегда находились под контролем властей, здесь не было места студенческому самоуправлению.
Если же сравнивать ситуацию в Сирии с Йеменом и Ливией, то очень показательно, что в отличие от них в Сирии не было крупных племен, способных оказать влияние на политическую ситуацию в своих интересах. Вернее, в этой стране, главным образом в Сирийской пустыне, проживают родственные племенам Ирака и Саудовской Аравии бедуинские племена, но их не так много. Поэтому Дамаску не нужно было учитывать интересы верхушки племен, как это приходилось делать властям в Йемене, и не надо было опасаться их восстания, как это происходило в Ливии.
Кроме того, в отличие от Ливии, Туниса и Йемена в Сирии была очень хорошо развита государственная бюрократическая машина, аппарат подавления и мощная армия. Последняя к тому же обладала сильной системой ПВО, военной авиацией и находилась в состоянии постоянной готовности к войне против Израиля. Следовательно, любая попытка организовать по ливийскому сценарию воздушное наступление западных союзников на Сирию стоила бы им слишком больших потерь.
У сирийской армии было также химическое оружие и большое число современного военного вооружения, включая российские противотанковые комплексы «Корнет-Э», противоздушные ракетные системы «Панцирь» и противокорабельные «Яхонт». Так что Сирия была крепким орешком для любой попытки внешнего воздействия. А если еще добавить известную жесткость сирийского режима – отец нынешнего президента Асад-старший в 1982 году потопил в крови восстание суннитов в городе Хама, то сторонним наблюдателям казалось, что из всех арабских режимов власти в Дамаске могут спать спокойно.
Но спустя почти два года после начала первых волнений в Сирии уже идет полномасштабная война, и армия не в состоянии удержать контроль над значительной частью территории страны. Что же случилось, в чем ошиблись и многие сторонние наблюдатели, и сами сирийские власти?
Что касается сирийских властей, то очень похоже, что они переоценили свои силы. Когда начались первые беспорядки в южном городе Дераа по частному поводу, связанному со злоупотреблениями местных властей, в Дамаске попытались успокоить ситуацию. Они сменили местного губернатора. Затем президент Асад заговорил о возможности реформ.
С тактической точки зрения это было вполне логично. Потому что небольшой инцидент в заштатном городке не выглядел угрожающим для всей мощи государственной машины Сирии. В то же время в аналогичных случаях режимы разных арабских стран часто использовали такие тактические шаги для снятия возникающего в обществе напряжения. Правда, в основном это имело отношение к серьезным проблемам, которые обычно возникали в столицах. Например, в Иордании меняют правительство каждый раз, когда возникают проблемы с общественным недовольством.
Возможно, что власти Сирии решили не идти по простой локализации зоны конфликта в духе старого Асада, что было бы для них вполне естественным. Они пытались сыграть на опережение, предупредить возможное развитие протестного движения под лозунгами демократизации режима. Они полагали, что могут себе это позволить с учетом очень сильной позиции государства. Кроме того, в сравнении со временами старшего Асада Сирия прошла этап экономической либерализации и была чувствительна к внешнему мнению в свой адрес.
Здесь надо учитывать также и фактор личности президента Башара Асада. При всем том, что сегодня мировые СМИ представляют его жестоким диктатором, на самом деле молодой Асад совсем на него непохож. Он вообще явно находится не на своем месте. Вопрос даже не в том, что он якобы был склонен к демократическим переменам, раньше с его приходом к власти связывали надежды на либерализацию Сирии. Более важно, что Асад не слишком уверен в себе, для восточного политика это недопустимо. Даже престарелые арабские шейхи, с их явно излишним весом, все равно выглядят монументально.
Башар Асад не должен был стать наследником своего отца, у него был более решительный брат, который погиб в автомобильной катастрофе. После смерти брата Асад был призван отцом из Лондона, где работал офтальмологом. Поэтому он и выглядит как типичный интеллигент. По своему воспитанию он мажор. Выросший в тепличных условиях, получивший образование за границей, Асад близко не знаком с такой школой выживания в условиях арабской политики, которую прошел его отец. Жизненный опыт для борьбы на Востоке можно приобрести только в самой борьбе, в том числе и за жизнь, ему никак нельзя научиться в теории и в тиши университетских библиотек Лондона.
У его отца была надежда, что сыну помогут не просто ближайшие соратники, но и мощная государственная машина. На первом этапе молодой Асад вполне справлялся. За десять с небольшим лет своего правления он смог изменить Сирию, стало меньше государственного регулирования, больше рынка, в стране стал развиваться туризм. При этом среди тех, кто выиграл от развития рынка, были в основном сунниты. Потому что правящие алавиты традиционно были широко представлены на государственной службе, в армии и в государственных предприятиях. Соответственно, считалось, что зажиточные сунниты будут дорожить режимом, который обеспечил им их положение в стране.
Даже массовый приток беженцев из Ирака после падения режима Саддама Хусейна не создал слишком уж больших проблем для Дамаска. Среди беженцев было много зажиточных и предприимчивых людей.
Самой крупной неудачей Асада стала потеря влияния в Ливане. В этой стране у Сирии были военные базы, она пользовалась поддержкой части местного истеблишмента, особенно среди шиитов и части христиан-маронитов. Сирийские спецслужбы чувствовали себя в Ливане как дома. Сирийцы держали в Ливане деньги, контролировали ряд бизнесов. Казалось, что в таких условиях с сирийским влиянием не может ничего произойти.
Однако громкое убийство бывшего ливанского премьер-министра Рафика Харири стало причиной массовых волнений в Ливане. Под давлением Сирия была вынуждена вывести войска из Ливана. Это был первый шаг к потере Дамаском статуса доминирующей арабской страны в регионе.
Тем не менее в Дамаске сочли, что это неприятный, но все же не критичный момент. Чуть позже сирийское влияние в Ливане было отчасти восстановлено, когда в правительство вошла шиитская партия «Хезболлах». Примерно к этому моменту относится укрепление отношений Сирии с Ираном. Вполне возможно, что именно через Сирию в Ливан поступали ракеты для «Хезболлах», в том числе противокорабельная, которой в 2009 году был поражен израильский катер. Израиль обвинял сирийские власти, что они в 2009 году предоставили боевикам «Хезболлах» современные противотанковые ракеты «Корнет-Э», которыми те жгли израильские танки во время операции «Литой свинец».
Одновременно Сирия улучшила отношения с Россией, чему способствовало списание части советского долга в обмен на заключение новых контрактов. Был заключен целый ряд контрактов на поставки военной техники. Теперь Дамаск мог покупать оружие за деньги, ему позволяли это делать его доходы от экспорта своей нефти, от использования транзитного положения между Ираком, Ираном и Средиземным морем, от развития рыночной активности внутри страны.
В общем, все было в целом хорошо, пока не началась «арабская весна». Старый Асад не стал бы церемониться в самом начале конфликта, когда вспыхнули беспорядки в Дераа. Однако молодой Асад уже не был готов к решительным действиям. Очень похоже, что он колебался. Отсюда идеи реформы, проведение выборов, все те меры, которые должны были снять напряжение в обществе. Но выборы проводились все также под контролем властей. Это была косметология, смена декораций, а не изменение системы, чего ждала активная часть общества.
В то же время определенная нерешительность властей, постоянные заявления о реформах, создавали впечатление о некоторой слабости власти. Поэтому демонстрации не прекращались. Они все больше распространялись на города с преимущественно суннитским населением. В какой-то момент власти стали стрелять, но было уже поздно.
Здесь мы подходим к еще одному обстоятельству. Дело в том, что из-за того, что Сирия находилась в постоянной готовности к войне с Израилем, в этой стране была массовая воинская повинность. Это означало, что практически все сирийские мужчины прошли военную подготовку.
К примеру, в соседней Иордании большинство населения, которое составляют палестинцы, не служит в армии. Армия комплектуется в основном из лояльных власти выходцев из бедуинских племен, а также черкесов, потомков беженцев с Северного Кавказа. В Бахрейне в армии служат главным образом сунниты, а местные шииты, составляющие большинство населения, в армию не допускаются. В Саудовской Аравии армия и национальная гвардия формируются в основном из выходцев из бедуинских суннитских племен.
Ключевым условием для начала классического государственного строительства в истории является монополия государства на насилие. Поэтому разоружение населения всегда было важным условием становления крупных государств. Для современной Европы эти древние принципы неактуальны. Но для стран Востока этот фактор до сих пор играет роль с учетом сохраняющейся общинной организации и доминирования принципа «победитель получает все».
Поэтому массовая армия – это определенный риск для государства, где у власти находятся представители этнического меньшинства. Так было в Ираке, где местные сунниты (20 проц. населения) формировали элитную республиканскую гвардию, а шииты (60 проц.) составляли костяк обычных армейских частей. Так было и в Сирии, где особенно надежные части (4-я механизированная дивизия, республиканская гвардия) укомплектованы алавитами, а обычная армия сформирована из суннитов с привлечением христиан, друзов и отчасти курдов.
Поэтому, когда волнения стали постепенно охватывать суннитские районы, а власти предпринимали попытки подавить их, но делали это не слишком решительно, то у протестующих неизбежно появлялось впечатление, что режим шатается. В то же время у лояльных властям суннитов в армии, полиции и государственном аппарате возникали сложности в определении своего отношения к происходящему.
Рост волнений и одновременно жесткости при их подавлении происходил параллельно и был взаимосвязан. При этом жесткость властей порождала новые протесты, а все более масштабные волнения вынуждали власти быть еще более жесткими. Вопрос заключался в том, почему официальный Дамаск не предпринял решительных мер даже не в самом начале конфликта, а примерно в самой его середине, когда начались первые военные столкновения. Когда же власти пошли на жесткие меры, было уже поздно. Тысячи солдат и офицеров дезертировали из армии, десятки тысяч обученных резервистов примкнули к повстанцам. Они стали захватывать военные базы и началась гражданская война.
В этой войне у государства в Сирии уже нет особых преимуществ. Единственное, что власти имеют превосходство в авиации и артиллерии, но это не помогает выиграть войну в ситуации, когда восстание охватило огромные территории и практически все крупные города. Фактически идет война на истощение людских и материальных ресурсов.
В целом суннитов в Сирии гораздо больше, чем алавитов. С учетом всеобщей военной подготовленности населения это означает, что вопрос заключается только в наличии оружия и необходимого снабжения. Внутри Сирии накоплены огромные запасы оружия, при этом многие военные базы и склады уже перешли в руки повстанцев. Кроме того очевидно, что сирийские границы уже не находятся под замком. По крайней мере, многие районы вдоль границы с Турцией перешли под контроль оппозиции. Бедуинские племена на границе с Ираком также в основном выступают против сирийских властей. А есть еще граница с Ливаном. Так что недостатка в оружии ни повстанцы, ни лояльные Дамаску военные части не испытывают. Последние всегда могут рассчитывать на поставки вооружений из Ирана.
Соответственно, в Сирии фактически уже идет не просто гражданская война. Это становится все больше похоже на масштабный региональный конфликт. Практически аналогичная ситуация была в 1990-х годах в Конго (бывшем Заире), где целый ряд африканских стран, от Руанды и Уганды до Намибии и Анголы, послали свои войска для участия во внутреннем конфликте.
Если достоверна периодически появляющаяся информация о действующих на территории Сирии иранских бойцах из Корпуса стражей исламской революции (КСИР) или отдельных военных из Турции и европейских стран, то противостояние уже давно вышло за сирийские границы. Вокруг Сирии накоплено много сил и оружия.
В Ираке свои армии есть у государства с центром в Багдаде, которое контролируется шиитами, у курдов – в автономном Курдистане, у арабов-суннитов – в центральных районах страны. В Ливане военные формирования есть у шиитов из «Хезболлах», алавитов из Триполи, суннитов, христиан и друзов. Многочисленные палестинские и иракские беженцы имеют хорошую военную подготовку и готовы предложить свои услуги для участия в конфликте.
Война в Сирии позволяет враждующим сторонам выяснять отношения в открытом противостоянии, не рискуя пока началом масштабного регионального конфликта. При этом очевидно, что конфликт в регионе имеет идеологический характер. На одной стороне шиитское правительство Ирана, алавиты Сирии и шииты из ливанской «Хезболлах». На другой – суннитские страны Персидского залива, сунниты из Сирии, Ирака, палестинцы. В некоторой степени и Турция выступает против режима Асада не только из-за несогласия с его политикой. Для Анкары очень важна идеологическая миссия – стать лидером исламского, а значит, в основном суннитского мира.
Единственные, кто выбивается из этого ряда, – это курды, у которых есть своя национальная идея, из-за чего они находятся в сложной системе отношений с той же Турцией. Но для курдов поддержать единый антишиитский фронт суннитских государств более важно, чем ссора с турками. Для них тактической целью является автономия на курдских землях по примеру Иракского Курдистана. Поэтому, если они получат такую автономию еще и в Сирии, а потом, возможно, что и в Иране, то это вполне отвечало бы их планам. Соответственно, они, по крайней мере, не будут мешать.
Последнее обстоятельство очень важно, потому что курдские территории занимают стратегическое положение. Например, связи между Ираном и Сирией и дальше с Ливаном, то есть создание некоего шиитского пояса обороны, могут осуществляться только через курдов. В частности в Ираке, где шииты контролируют правительство в Багдаде, прилегающие к сирийской границе юго-западные районы населены суннитскими племенами, а северо-запад контролируется курдами.
Характерно, что сирийская армия уступила повстанцам контроль над целым рядом территорий в северных провинциях Алеппо и Идлиб. Однако они всеми силами пытаются удержать Алеппо и линии коммуникации на юг, которые проходят через города Хама и Хомс. С учетом ограниченности военных ресурсов, имеющихся в распоряжении Дамаска, это вызывает сомнения в целесообразности. Особенно в связи с тем, что именно на севере сирийская армия несет основные потери. К тому же здесь нет алавитского населения, следовательно, армия не может использовать в качестве поддержки местные ополчения шабиха.
Понятно, что Дамаску принципиально важно не дать создать базу для накопления сил оппозиции и затем для наступления на юг. Напомню, именно такая схема была реализована в Ливии, где восставшие сначала захватили Бенгази, а затем западные союзники создали здесь бесполетную зону. Недавнее развертывание ракетных комплексов ПВО «Пэтриот» в Турции позволяет сделать то же самое над северной частью Сирии, без риска для западной авиации. Скорее всего, реализация этого сценария – только вопрос времени.
Но может быть еще одно обстоятельство. Дамаск удерживает север Сирии, для того чтобы сохранить статус крупного игрока. У него наверняка есть гарантии со стороны Ирана, вполне возможно, именно здесь действуют иранские военные специалисты. Пока Дамаск ведет борьбу на севере страны, Иран может рассматривать вопрос о его поддержке.
Для Тегерана продолжение войны на севере Сирии важно в контексте возможного начала открытого конфликта из-за иранской ядерной программы. В этом случае у Ирана есть стратегическая глубина, он получает возможность для интернационализации конфликта. Не говоря уже о том, что иракские курды – один из наиболее последовательных союзников США в регионе, контролируемая которыми территория разделяет Сирию и Иран, с их пешмерга (армией-ополчением), в случае начала войны против Ирана будут основными противниками иранской армии. Если в тылу у курдов будет сирийская армия, возможно, что вместе с иранскими стражами из КСИР, это будет совсем другая история.
Если вернуться к вопросу о действиях сирийских властей, то очевидно, что они никак не ожидали такого развития ситуации. Ими был упущен момент, когда можно было быстро подавить движения протеста. Когда же они начали применять силу, им не хватило политической воли завершить проблему в короткие сроки. Не решились они в итоге на то, чтобы договориться на принципах, которые были продемонстрированы в Йемене. Они, сирийские власти, все время опаздывают с любыми решениями, которые могли бы привести к завершению конфликта. Их единственная ставка – это мощь государственного аппарата и армии.
Надо отдать сирийцам должное. За все два года конфликта мы не слышали, чтобы восстание подняла бы одна из частей сирийской армии. Например, в Афганистане в 1979 году после апрельской революции 1978 года в Герате восстала 17-я пехотная дивизия. Целые полки переходили на сторону моджахедов. Но в Сирии военный аппарат крепко держит армейские структуры под контролем. Мы слышим о множестве дезертиров, офицеров и солдат, о захвате военных баз, но ни одно крупное формирование против Дамаска не выступило. Остается удивиться, какой запас прочности был у системы, созданной когда-то прежним президентом Хафезом Асадом по образцу советской государственной машины.
публикация из журнала "Центр Азии"
январь-февраль 2013
№ 1 (83)