Султан Акимбеков
Будущее развитие событий в Узбекистане представляет собой самую большую интригу в жизни нашего региона. Что будет происходить в этой весьма значительной стране, занимающей центральное положение в возможно самом стратегически важном регионе планеты с населением почти в 30 млн. человек и экономикой старого советского типа, остается загадкой для всех наблюдателей, включая, представителей самого узбекского руководства.
Сегодня для Узбекистана, возможно, начинается самый сложный период в его современной истории. Вопрос о том, что делать, стоит перед любыми государствами и их элитами, но для Ташкента такой вопрос особенно актуален. Потому что Узбекистан – это одна из немногих оставшихся в мире стран, где в основном сохраняется прямое государственное регулирование экономикой. Эта страна не прошла через рыночные реформы в их классическом выражении. Данное обстоятельство – это просто констатация факта, к которому можно относиться по-разному. Кто-то считает, что узбекские власти смогли сохранить доставшееся от Советского Союза наследство и приводят Узбекистан в качестве примера и возможной альтернативы для Казахстана и других постсоветских стран. Другие, напротив, полагают, что узбеки идут по пути Кубы и Туркменистана, пытаясь законсервировать бывшую советскую систему полного контроля над экономикой и обществом и что это не приведет ни к чему хорошему.
Но, в любом случае, несомненно одно, что Узбекистан не интегрирован в мировую экономическую систему, как подавляющее большинство остальных стран мира. Он живет по своим правилам, которые представляют причудливую смесь советской плановой экономики и стихийного рынка. В связи с этим возникают два вопроса. Во-первых, насколько эффективна может быть узбекская модель в условиях современного мира? Во-вторых, как долго может продолжаться ее существование в условиях фактической изоляции от мировой экономической системы? Ответы на эти вопросы очень непростые, но чрезвычайно важные, потому что без них трудно ответить на другой вопрос – каково ближайшее будущее Узбекистана и как оно может сказаться на будущем Казахстана?
Моменты в истории
Узбекистан, без всякого сомнения, занимает ключевое место в Центральной Азии. В его состав входят практически все исторические территории данного региона, от Хорезма на западе до Ферганы на востоке, от Ташкента на севере до Термеза на юге. Все остальные центральноазиатские республики находятся на периферии бывшего регионального исторического центра. Весьма характерно, что при этом они контролируют важные участки на границах с Узбекистаном, что объективно ограничивает его возможности к доминированию.
К примеру, на юг от Ташкента, в глубине Узбекистана, находится Мактаральский район Казахстана, Кыргызстан занимает часть Ферганской долины с главным городом Ош, у Таджикистана контроль над Ходжентом в южной части Ферганской долины, а территория Туркменистана распространяется на часть долины в нижнем течении реки Амударьи в непосредственной близости от Хорезма.
Такое территориальное расположение стало результатом политики центральной советской власти, которая не хотела допустить возникновения в тогда еще Средней Азии единого государственного объединения – Туркестана. Данную идею активно поддерживали представители элит всех многочисленных национальных групп региона, включая даже ираноязычных таджиков. Среди авторов идеи и активных ее сторонников был, в частности, казах Турар Рыскулов. Но для Москвы появление такого объединения было нежелательно. Российские большевики не хотели лишней самостоятельности национальных регионов, они выступали за централизацию власти в стране. В то же время они всегда поддерживали идею национальной автономии, поэтому им было непросто объяснить национальным элитам, почему они выступают против того же единого Туркестана или самостоятельности Грузии.
В результате было принято воистину соломоново решение. Свои национально-государственные объединения разного уровня получили многие этнические группы по всей территории бывшей СССР, от белорусов до ханты и манси, но вся власть оказалась полностью сконцентрирована в руках политического центра в Москве. Национальная автономия оказалась декоративной, но, собственно, по-другому, наверное, и не могло быть, с учетом имперского характера советской государственности.
В частности, в Средней Азии был образован целый ряд национальных республик по периферии от ее исторического центра. Фактически они оказались противопоставлены новой республике – Узбекистану. Эта республика формально находилась на месте Туркестана, но должна была строить свою идентичность не на общетюркской основе, как планировали сторонники туркестанской идеи, а на узбекской этнической базе. Такое решение в корне изменило ситуацию в регионе. Во-первых, естественным образом началась конкуренция между республиками, а так как вся полнота власти находилась в Москве, то конкуренция шла, в том числе и за ее внимание, которое гарантировало доступ к ресурсам, что было немаловажно при их централизованном распределении. Во-вторых, задачи национально-государственного строительства в Узбекистане потребовали сосредоточиться на формировании узбекской нации.
Последняя задача была очень сложной. Потому что до 1917 года на территории Узбекистана находилось довольно много этнических групп со своей идентичностью. Помимо собственно узбеков, к которым обычно относили тех, кто мог идентифицировать себя по племенному признаку (юзы, минги, кунграды, мангиты), в Средней Азии исторически также проживало много других тюркоязычных групп, и это не считая представителей трех крупных народов – казахов, кыргызов и туркмен. Среди таких групп были локайцы и карлуки в Восточной Бухаре, курама – в Ташкентской области, кипчаки – в Ферганской долине и многие другие. Дореволюционные переписи наглядно демонстрировали всю палитру этносов.
Однако наиболее внушительную часть населения составляли те, кого до революции называли сартами. Это были жители оседлых районов, некоторые из них были тюркоязычны, другие ираноязычны. Часть тюркоязычных принадлежала к осколкам разных исторических тюркских племен, рано перешедших на оседлость и потерявших племенную идентичность. Остальные были тюркизированными потомками древнего ираноязычного населения. В свою очередь, ираноязычные сарты в основном сохранились в южных городах – Самарканде и Бухаре, хотя встречались по всей территории Средней Азии. Для сартов, невзирая на их языковую принадлежность, была типична региональная общность по месту проживания в тех или иных оазисах – ташкентцы, бухарцы и т. д.
В любом случае объединение всех этих групп в составе одного многочисленного этноса, занимавшего к тому же практически все исторически развитые территории Средней Азии, включая большую часть торговых центров вроде Ташкента, Самарканда, Бухары, Хивы и других, делало Узбекистан наиболее важной страной в данном регионе. Очевидно, что именно национально-государственное строительство сыграло в этом огромную роль.
Собственно, это обстоятельство и стало причиной особого места Узбекской республики в СССР. Кстати, именно поэтому в 1980-х годах Москва нанесла сокрушительный удар по узбекской элите, начав так называемое «хлопковое дело». Потому что излишняя самостоятельность Ташкента и его потенциал как регионального центра могли стать опасными, особенно на фоне начала процессов политической либерализации в СССР.
После завершения острой фазы «хлопкового дела» ее архитектор первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Рафик Нышанов был переведен в Москву, а его место занял Ислам Каримов. Характерно, что в этот же период первым секретарем Туркменистана стал Сапармурад Ниязов. У обоих новых лидеров была такая отличительная особенность, как русские жены. Трудно отделаться от впечатления, что это было вопросом лояльности. В Москве могли посчитать, что это является дополнительным фактором, усиливающим лояльность к ней вновь назначенных местных лидеров.
Кроме того, Каримов был родом из Самарканда, злые языки вообще до сих пор говорят, что он наполовину таджик. Так это или нет, но самаркандская элита не могла не быть двуязычной, с учетом проживания в этом древнем городе большого числа таджиков. Естественно, это обстоятельство несколько ослабляло позиции выходцев из Самарканда в структуре узбекского истеблишмента и теоретически повышало степень их зависимости от Москвы.
Очевидно одно, советское партийное руководство после всех чисток в Узбекистане, которые затронули представителей истеблишмента, близких к бывшему многолетнему лидеру Шарафу Рашидову, в итоге привело к власти представителя периферийной на тот момент элиты из Самарканда. Среди пострадавших от чисток были многие так называемые «ташкентцы» и «джизакцы». Их влияние было ослаблено, поэтому Каримову, собственно, никто и не мешал.
Важно обратить внимание на еще одно обстоятельство, до своего назначения Каримов работал руководителем узбекского комитета по государственному планированию (Госплан). Следовательно, он, несомненно, как всякий плановик, являлся приверженцем планового хозяйства и был склонен к строгому порядку. Это обстоятельство сыграло свою роль в дальнейших событиях. Во время путча 1991 года Каримов поддержал ГКЧП, но после его поражения начал строительство независимого государства.
Сразу после распада СССР
При этом у Каримова изначально была крайне сложная ситуация. Уже с конца 1980-х годов в Узбекистане начинаются проблемы со стихийными исламскими движениями, особенно это было характерно для Ферганской долины. Здесь, в Намангане, образуется движение «Адолат», одним из лидеров которого стал Тахир Юлдашев, среди активистов был Джумабой Ходжаев, более известный впоследствии как Джума Намангани. Именно они позже создали «Исламское движение Узбекистана» (ИДУ).
Первоначально создателем «Адолата» был мелкий предприниматель Абдулхаким Саттимов, который создал добровольную народную дружину (ДНД) для охраны своего бизнеса от распространенного в то время рэкета. Однако затем охранная структура быстро приобрела религиозный характер, тогда ее лидером стал Юлдашев, а ДНД стала называться «Ислом милицияси». «Адолат» брал под защиту предпринимателей, получал за это деньги, в принципе с его стороны это был тот же рэкет, и очень быстро стал влиятельной силой в Намангане. Затем его активисты начали устанавливать законы шариата в городе, громить магазины с алкоголем, бить плетями карманников на рынке и т. д., фактически создали здесь параллельную власть. «Адолатовцы» сожгли также местную прокуратуру со всеми возбужденными против них делами.
К 1991 году «Адолат» фактически взял власть в Намангане в свои руки. 19 декабря была захвачена мэрия города и организован массовый митинг. Пытаясь урегулировать ситуацию, Каримов сам приехал в город, но ему пришлось пережить неприятные минуты, когда исламисты на площади диктовали ему свои условия. Наверняка это был поворотный момент в мировоззрении узбекского лидера. Для него стало принципиально важным решить проблему наступающего хаоса.
После распада СССР, когда Каримов приступает к строительству независимого государства, ситуация еще более накаляется. В соседнем Таджикистане острое противостояние между местными регионами приводит к гражданской войне. В Афганистане в мае 1992 года рушится режим Наджибуллы и к власти приходят различные группы моджахедов.
Особенность ситуации для Ташкента заключалась в том, что совершенно неожиданно для него и в Таджикистане, и в Афганистане образовались политически весьма активные общины этнических узбеков. В Таджикистане это были узбекские полевые командиры, самым известным из которых был наполовину узбек, хозяин Турсунзаде и местного алюминиевого завода, Махмуд Худойбердыев. В Северном Афганистане наибольшим влиянием стал обладать узбекский генерал Абдул Рашид Дустум. Для Узбекистана это была новая ситуация, и власти этого государства с самого начала своего независимого существования оказались вовлечены в политические процессы в соседних странах.
При том что процессы государственного строительства в Узбекистане еще только начались, и у Ташкента не было соответствующих институтов для проведения активной внешней политики, тем более такой специфичной, какая сложилась в Афганистане и Таджикистане. Нельзя было забывать и о сложном внутриполитическом положении с исламистами.
В январе 1992 года в Узбекистане прошли президентские выборы, после которых власти начали постепенно брать ситуацию в стране под свой контроль. Против активистов «Адолата» были возбуждены уголовные дела, в результате многие из них бежали в Таджикистан, где разгоралась гражданская война, а также в Афганистан. Соответственно перед Ташкентом встала задача оказания влияния на развитие событий в этих странах с целью нейтрализовать возможную активность со стороны изгнанных узбекских исламистов.
В Афганистане узбекские власти установили взаимовыгодное сотрудничество с Дустумом, в результате чего могли быть уверены в отсутствии проблем своей безопасности на контролируемых им афганских территориях. Ситуация в Таджикистане была сложнее, простая поддержка узбекских командиров не решала проблему в комплексе.
Если в Афганистане связи с Дустумом обеспечивали безопасность на границе, то в Таджикистане было недостаточно опираться только на местных этнических узбеков. Более выгодным для Ташкента было появление в Душанбе ответственного центрального правительства. Угроза распространения нестабильности по всей территории бывшего СССР была слишком значительной. Заинтересованность в решении таджикского вопроса легла в основу договоренностей Узбекистана с Россией, и это при том, что либеральные власти в Москве склонялись к тому, чтобы вообще отказаться от обременительного присутствия в регионе Средней Азии. Тем не менее проблема была весьма реальной, и стороны договорились. В мае 1992 года в Ташкенте был подписан Договор о коллективной безопасности.
15 сентября 1992 года по приказу министерства обороны Узбекистана в Таджикистан была направлена 15-я бригада спецназа ГРУ, которая из узбекского Термеза на 28 вертолетах Ми-8 была переброшена в Курган-Тюбе. Эта бригада была выведена из Афганистана в Узбекистан в 1989 году и размещена в Чирчике. Кадровый состав был полностью русским, здесь практически не было местных призывников. Решение об ее использовании не могло быть принято без согласия Москвы. По крайней мере, офицерский состав, скорее всего, предпочел бы уехать в Россию, чем участвовать в войне за непонятные ему интересы.
Весьма показателен рассказ генерала Чубарова, который в указанное время служил в 15-й бригаде, о том, как его назначали заместителем министра обороны Таджикистана. Чубаров писал, что его вызвал министр обороны Узбекистана Рустам Ахмедов, при этом при встрече присутствовал министр обороны России Павел Грачев. «Не успел я рта открыть, как Грачев сказал Ахмедову. Рустам, вот этот офицер – моя надежда и опора в регионе». Использование 15-й, а затем 16-й бригад спецназа ГРУ из Узбекистана сыграло решающую роль в таджикских событиях.
Характерно, что узбекского спецназа было явно недостаточно для масштабов гражданской войны, потому что в самом Таджикистане, в частях 201-й мотострелковой дивизии в строю остались только отдельные русские офицеры. В частности, в 191-м мотострелковом полку в Курган-Тюбе было 50 офицеров и прапорщиков, которые охраняли склады с оружием на 2,5 тыс. солдат. Поэтому 28 сентября, через две недели после переброски спецназовцев из Узбекистана, в Таджикистан были направлены еще два полностью укомплектованных батальона сил специального назначения из Московского военного округа.
После завершения острой фазы таджикского конфликта внешние угрозы для Узбекистана отошли на второй план и в Ташкенте сосредоточились на внутренних проблемах. Здесь задачи стояли не менее масштабные.
Экономика переходного периода?
На момент распада СССР у Узбекистана был неплохой экономический потенциал. Важно также, что в его распоряжении были весьма значительные экспортные возможности. Во-первых, это хлопок (до 75 процентов валютной выручки в 1997 году), во-вторых, газ с месторождений в Газли, в-третьих, золото с Зеравшанского горно-металлургического комбината. Производство последнего составило 63 тонны в 1992 году. Было в Узбекистане и весьма многочисленное население с хорошо развитыми торговыми навыками – 21 млн. человек в 1991 году. Напомним, все исторические торговые центры Средней Азии находились в составе Узбекистана. Причем немаловажно, что в своем большинстве это было однородное по национальному составу население, поэтому либерализация теоретически не могла грозить межнациональными конфликтами, как это произошло в Закавказье, Молдавии. Хотя пример соседнего Таджикистана, где в гражданской войне сошлись, с одной стороны, гармцы и памирцы, а с другой – кулябцы, гиссарцы, узбеки и ленинабадцы, не мог не вызывать беспокойства у узбекских властей.
В целом у Узбекистана были все возможности для реального регионального лидерства. Тем более что после 1992 года в зависимости от него оказались самостоятельные в политическом плане узбекские территории в Северном Афганистане, а также ряд полевых командиров в Таджикистане, тот же Худайбердыев из Турсунзаде. Это уже было похоже на небольшую региональную империю с огромным потенциалом. Когда все остальные государства в регионе занимались решением внутренних задач, Узбекистан единственный из всех сразу вышел на региональный уровень. При хороших отношениях с Россией именно Узбекистан выглядел как преемник бывшего СССР в регионе.
И вот в этой непростой ситуации сказался субъективный фактор – роль личности в истории. Президент Каримов, являясь выходцем из советского Госплана, явно не верил в рыночную экономику, он опасался связанных с ней рисков. Кроме того, столкнувшись с угрозой исламистов и наблюдая со стороны все те негативные процессы, которые происходили в Таджикистане, он наверняка пришел к выводу, что необходимо установить сильную власть в стране, чтобы не допустить хаоса по таджикскому сценарию.
Каждая по отдельности эти идеи были вполне естественны для ситуации начала 1990-х годов, когда рушилась советская модель государственного устройства. С одной стороны, сильная власть, с другой – сохранение советского промышленного потенциала. Под этой идеей подписалась бы большая часть населения бывшего СССР. Но объединенные вместе обе идеи оказались гремучей смесью. Потому что Каримов решил не только свернуть процессы политической либерализации, начатые в бывшем СССР, но также отказаться от либерализации экономической.
В конечном итоге многие страны в бывшем СССР вскоре после его распада отошли от либеральных проектов. В Казахстане это произошло в середине 1990-х годов, в России в начале 2000- х, в Таджикистане уже довольно давно доминирует центральная власть, даже в Украине отказались от передачи власти парламенту, что было одним из завоеваний «оранжевой революции» 2005 года. Но либерализация экономики при всех проблемах, связанных с этим процессом, была проведена во всех данных странах.
Сегодня их часто называют авторитарными, за исключением, может быть, Украины, определяют при этом разную степень их жесткости, но Узбекистан, также Туркменистан, выделяются из общего ряда нереформированностью своей экономики, консервацией старых советских принципов тотального управления экономикой и обществом. Но скорее Россию, Казахстан, Таджикистан можно назвать бонапартистскими государствами, где сильная централизованная власть существует наряду с некоторыми важными рыночными институтами, например частной собственностью.
Это очень важное обстоятельство, потому что частная собственность позволяет многим в обществе сохранять личную независимость от государства, даже если им не нравится его политический курс. Чего не скажешь о государствах типа Узбекистана и Туркменистана, где зависимость от государства все еще велика, потому что оно контролирует практически все аспекты жизни общества, как это делали в бывшем СССР.
Так что субъективное решение Каримова оказалось критически важным для развития Узбекистана. Надо признать, что результаты, которых добился Ташкент на общем печальном фоне распада советской экономики, на первых порах были весьма впечатляющими. Например, в 1997 году ВВП Узбекистана по отношению к 1990-му составил 90 проц., тогда как в России – 59, а в Казахстане 62 проц., а объем промышленного производства по отношению к тому же к 1990 году в Узбекистане – 112,7 проц., в России – 51, в Грузии – 23 проц. И это при том, что примерно за этот же период времени в Узбекистане в ряде отраслей произошло серьезное снижение производства. Например, производство минеральных удобрений упало с 1,7 млн. тонн до 0,9 млн. тонн, цемента – с 6,9 млн. до 3,5 млн. тонн, производство металлорежущих станков сократилось в 10 раз, химических волокон и нитей – с 49,3 до 6,9 тыс. тонн. Заметим, что все это происходило на фоне общего роста объемов промышленного производства.
Естественно, что в конце 1990-х в бывшем СССР Узбекистан выглядел островком благополучия. Именно его приводили в качестве примера успешного развития различные интеллектуалы и в России и в Казахстане. Но нельзя не сказать и о цене вопроса.
С точки зрения планового хозяйства узбекские власти старались решить наиболее сложные вопросы. Среди самых важных была продовольственная и топливная независимость, чтобы избавиться от импорта. Например, в начале 1990-х годов от 700 млн. до 1 млрд. долларов тратилось только на импорт продовольствия, в основном зерна. Сокращение импорта позволяло высвободить получаемую от экспорта узбекских товаров валюту для других важных проектов, главным образом в промышленности.
В Узбекистане расширяли площади посевов под продовольственное зерно. Одновременно началась эксплуатация многих небольших месторождений нефти, которые не разрабатывались в СССР из-за нерентабельности процесса. В результате добыча нефти возросла с 2,8 млн. тонн в 1991 до 7,6 млн. тонн в 1995 году. Газовые месторождения в Газли позволяли обеспечивать страну энергией. Так что Ташкент в начале 1990-х годов мало нуждался в импортных поставках.
Кроме того, отсутствие свободной конвертации валюты серьезно ограничивало импорт потребительских товаров, что было характерно для всех стран, переживающих рыночные реформы. Отсутствие свободного рынка не давало возникнуть и укрепиться мелкому и среднему торговому бизнесу, который ориентирован на рынок услуг. Нельзя также не отметить, что государство сохранило монополию на главный экспортный товар – хлопок. Основным средством извлечения государством прибыли была закупочная цена. Хлопок можно было продать только государству и по сильно заниженным ценам. Фермерам при этом платили местными деньгами – сумами, а затем продавали на мировой рынок за твердую валюту. В 1996 году государственные закупочные цены на хлопок-сырец были на 26,6 проц. ниже себестоимости его производства. Имеются данные о том, что государство в Узбекистане покупало килограмм хлопка у дехкан за два цента. Маржа для государства была колоссальная.
Как следствие всех этих процессов (сокращения импорта нефти и зерна, торговой монополии на хлопок) власти Узбекистана получили в свое распоряжение весьма значительные средства в твердой валюте. Согласно логике плановой экономики средства были направлены на промышленную модернизацию страны. Например, уже в середине 1990-х с нуля был построен Бухарский нефтеперерабатывающий завод. Но самым главным проектом Ташкента стал автомобильный, что было вполне логично. Потому что наладить производство самолетов на базе авиационного завода в Ташкенте было нереально. Автомобили же являлись наиболее распространенным методом прорыва азиатских стран в разряд промышленно развитых. Не случайно для узбекского автомобиля был выбран образец из Южной Кореи, которая второй после Японии осуществила экономический подъем, в том числе и на базе автомобилестроения.
Однако у узбекского автомобилестроения были свои особенности. Самое главное – это сама схема их производства. За твердую валюту узбеки покупали готовые машинокомплекты в Южной Корее, затем собирали их и продавали в основном на внутреннем рынке. Сложность здесь заключалась в том, что, во-первых, машинокомплекты надо было вести из Кореи через всю Россию и Казахстан, что само по себе способствовало удорожанию производства, во-вторых, отсутствие конвертируемости валюты затрудняло оценку экономической эффективности автомобильного производства. Последнее обстоятельство было очень важно.
Сами машины пользовались спросом в Узбекистане ввиду запретительных пошлин на импорт автомобилей. Кроме того, общая неудовлетворенность потребительского спроса в стране делала машины чрезвычайно востребованными на внутреннем рынке. Однако получалось, что государство дешево покупало хлопок у крестьян, продавало его за валюту, покупало на эту валюту машинокомплекты, производило из них автомобили и продавало населению за неконвертируемые сумы. Затем оно снова должно было покупать машинокомплекты за валюту, которую автомобильный завод мог покупать за вырученные внутри страны сумы по льготному курсу. Но само государство могло получить валюту для продажи заводу опять только от продажи хлопка или золота.
Фактически это был тот же импорт, но оформленный через концепцию автомобилестроения. Таким образом, государство направляло ресурсы на удовлетворение только некоторой части внутреннего спроса. В обычной ситуации рыночного общества спрос имел бы совсем другую структуру. Но самое важное, что в условиях рынка была бы понятна себестоимость производства автомобилей в Узбекистане и какова добавленная стоимость при данном производстве.
Например, в конце XIX века в Афганистане эмир Абдурахман наладил производство европейских артиллерийских орудий. Однако себестоимость их производства в три-четыре раза превышала цену, за которую их можно было купить на рынке. Все бы ничего, все-таки производство, но средства для него эмир получал от внутренних доходов страны.
Весьма показательно, насколько производство автомобилей в Узбекистане зависело от внешнеэкономической конъюнктуры. В 1997 году было собрано 64,9 тыс. автомобилей, в 1998 – 54,4 тыс., в 1999 – 58,3 тыс., а в 2000 – всего 31,3 тыс. Напомним, что с 1997 года начинается азиатский кризис, в 1998 году он распространяется на Россию, цены на нефть и другое сырье падают до минимума. Тогда золото стоило меньше 300 долларов за унцию, а нефть только 10–12 долларов за баррель. Своей нефти у Узбекистана было мало, но общее состояние мировой экономики привело также и падению цен на хлопок. Естественно, что валюты в распоряжении Ташкента стало меньше, в том числе и для производства автомобилей, что автоматически сказалось на объемах их производства.
После известных трагических событий 11 сентября 2001 года Узбекистан стал ориентироваться на США. Одним из последствий этого шага в области экономики стала предпринятая им попытка провести в 2002 году частичную конвертацию валюты. В этом вопросе на Ташкент оказали давление американцы. Однако из этой попытки ничего не получилось, и процесс был свернут, в стране сохранились разные валютные курсы, а доступ к конвертации для частных компаний по-прежнему был весьма затруднен.
Возможно, что главной причиной отказа от введения режима свободной конвертации валюты стало то, что Ташкент не смог справиться с резко возросшим спросом на нее. Огромный неудовлетворенный спрос населения и частного сектора грозил вымыванием валютных резервов. Рынки Казахстана, Кыргызстана и Таджикистана действовали практически как насос, вытягивая из Узбекистана валюту, которой и так было недостаточно.
Повторилась классическая ситуация времен позднего СССР. Ввод свободной конвертации валюты в условиях нерыночной экономики и наличия неудовлетворенного спроса, который подпитывается значительной накопленной и при этом необеспеченной денежной массой, приводит к вымыванию валюты. Это ставит государство перед трудным выбором, либо пойти на либерализацию цен и согласиться с шоковой терапией, либо в рамках действующей модели найти источники валюты для фактического финансирования потребительского спроса. Но последний вариант означал бы сокращение валютных расходов на производственные проекты, в частности на то же автомобилестроение.
В то же время Ташкент не мог согласиться и с шоковой терапией, это означало бы потерять контроль над экономическими процессами, столкнуться с недовольством населения. Кроме того, наличие по соседству с Узбекистаном соседей, прошедших рыночные реформы, означало, что бизнесмены из этих стран неизбежно станут играть большую роль на открывшихся узбекских рынках. Во-первых, в силу накопленного опыта, во-вторых, в связи с наличием у них свободных денежных ресурсов.
Поэтому у Узбекистана не было особого выбора, и политика свободной конвертации валюты была им свернута. Неудачная попытка либерализации обмена валюты наглядно продемонстрировала шокирующую для узбекской элиты вещь. После распада СССР исторические территории, входящие в Узбекистан, потеряли статус экономического центра региона. Потому что для такого статуса очень важно доминировать на региональных торговых рынках, что исторически было свойственно торговцам из Бухары, Самарканда, Хивы и Ташкента. Теперь же все эти городские центры оказались не в состоянии конкурировать в торговле с бывшими периферийными территориями Средней Азии. Потому что они находятся в состоянии искусственной изоляции от общепринятых стандартов, на которых функционирует мировая торговая система. Относительно свободно конвертируемая валюта является одним из таких очевидных стандартов.
Но самым важным следствием выбранного Ташкентом в начале 1990-х годов курса стал перенос финансово-экономического центра региона Средней Азии из ее старых городов в степи современного Казахстана. Это была настоящая революция, впервые за последние две-три тысячи лет такой центр оказался вне пределов исторического ядра региона. Главные денежные потоки и связанные с ними основные пути движения товаров теперь проходят мимо Узбекистана и его торговых городов со славной историей.
После отказа от либерализации обменных курсов положение дел было весьма неопределенным. Однако в 2005 году произошли очередные потрясения, которые изменили внешнеэкономическую ситуацию для Ташкента. Вследствие негативного восприятия на Западе известных трагических событий в Андижане Ташкент изменил вектор своей внешнеполитической ориентации с США на Россию.
В определенной степени Андижан-2005 способствовал усилению консервации узбекской социально-экономической модели. Потому что эти события наглядно продемонстрировали властям страны, что недовольство группы предпринимателей на местах (в Андижане это была так называемая группа «Акромия» из местных бизнесменов, представители которой подняли мятеж после ареста ряда их представителей) вполне способно перерасти в открытый бунт против власти. Поэтому отсюда логично следовал вывод, что нужно усиливать контроль и над бизнесом тоже. Естественно, что ни о какой экономической либерализации, результатом которой станет неизбежное появление прослойки зажиточных предпринимателей, после Андижана в Узбекистане уже никто и не говорил.
Как раз в этот момент Ташкенту откровенно повезло. С середины двухтысячных внешнеэкономическая конъюнктура постепенно изменилась в пользу Узбекистана. Выросли цены на хлопок, часть узбекского газа (около 8 млрд. кубических метров) стала поставляться в российскую систему газопроводов, что обеспечило дополнительный приток валюты в страну. Даже по льготной цене, по которой узбекский газ доставался «Газпрому» (до 100 долларов за тысячу кубометров), все равно Ташкент получал значительные объемы валютных средств (до 700 млн. долларов в год). Кроме того, узбекские автомобили могли поставляться на российский рынок, что придавало всей схеме автомобильного производства дополнительную валютную основу. То есть часть машин продавалась в России за валюту, что снимало нагрузку с узбекского государства. Меньше было нужно валюты для покупки машинокомплектов у компании General Motors, преемника узбекского Daewoo.
Но самое главное, что экономический бум в России и отчасти в Казахстане способствовал оттоку из Узбекистана значительной части лишней рабочей силы. В этой стране и так высокие темпы прироста населения, около 500 тыс. человек в год, экономика советского типа не способна создать столько новых рабочих мест. Обычно в странах с рыночной экономикой значительную занятость населения обеспечивает малый и средний бизнес, особенно на рынке услуг. Именно рынок услуг формирует также существенную долю ВВП (до 50 проц.). Поэтому, собственно, в Узбекистане такой низкий ВВП в сравнении с Казахстаном или Россией. В первом квартале 2012 года он составил 6,1 млрд. долларов по реальному курсу. Это 24 млрд. в годовом исчислении, или около 800 долларов на душу населения. Для примера, в Казахстане по итогам 2012 года номинальный ВВП составит 200 млрд. долларов при меньшем населении.
Отъезд населения на заработки, с одной стороны, позволил занять лишние рабочие руки, с другой – обеспечил приток валюты в страну за счет переводов узбекских гастарбайтеров своим семьям. Например, по итогам первого полугодия 2012 года из России в Узбекистан было отправлено 2,1 млрд. долларов.
Однако в середине 2012 года Узбекистан опять сделал резкий поворот в своей внешней политике, он вышел из состава ОДКБ, чем испортил отношения с Россией. В этой ситуации для Ташкента очень важно сгладить негативный эффект от этого шага. Потому что для него сегодня критическое значение имеет отправка гастарбайтеров на работу в Россию. Если Москва вдруг введет визовый режим или окажет давление на пару миллионов узбекских граждан в России, с тем чтобы они вернулись домой, это будет иметь для Ташкента тяжелые последствия. Нельзя забывать также и о транзите грузов, который проходит по российской территории.
Конечно, узбекским властям в последнее время сильно помогал тот факт, что цены на хлопок до начала 2012 года были весьма высоки. По прогнозу, в 2012 году среднегодовая цена по сравнению с 2011 годом упадет на 40 процентов. По прогнозу на 2013 год цена будет составлять 0,7 доллара за фунт (1,5 доллара за килограмм). При экспорте 2,6 млн. тонн хлопка (75 проц. от производства в 3,5 млн. тонн) это обеспечит узбекскому государству до 4 млрд. долларов выручки. Еще примерно 3 млрд. долларов при нынешних ценах стоят ежегодные 60 тонн золота с Зеравшана. Есть также и поставки газа в Китай.
Так что узбекская экономика имеет некоторые резервы, позволяющие поддерживать систему в неизменном виде, в том числе производить автомобили. В январе – мае 2012 года Узбекистан продал только на российском рынке 32 тыс. автомобилей. В сентябре он анонсировал выпуск модели «Шевроле Кобальт». По плану 60 тыс. машин из 120 тыс. будут продаваться в СНГ, то есть в основном в России же. Экспорт позволяет частично решить проблему валюты для покупки машинокомплектов, как и частичная локализация, но все равно государству приходится финансировать автомобильное производство за счет валютной выручки в основном от экспорта хлопка.
Стоит также отметить, что главные проблемы экономики Узбекистана связаны сейчас с неудачей планов по достижению нефтяной и продовольственной независимости. Особенно большие трудности с производством нефти. С 7,6 млн. тонн в 1995 году ее производство в 2011 году упало до 1,5 млн. тонн. Это напрямую связано с тем, что узбекские нефтяники разрабатывали множество небольших месторождений нефти, которые были признаны нерентабельными еще в годы СССР. Единственное крупное месторождение Кокдумалак в 1990-е годы страдало от обводненности и исчерпания запасов.
Проблема здесь в том, что если покупать нефть по нынешним мировым ценам, то, чтобы покрыть дефицит в 6 млн. тонн от уровня 1990-х годов, нужно потратить около 4 млрд. долларов. То есть всю выручку от хлопка. А ведь за последние десять лет количество автомобилей в Узбекистане сильно выросло, поэтому 7 млн. тонн наверняка мало для внутреннего потребления. Таким образом, хотя положение дел не выглядит особенно критическим, Ташкент в принципе способен поддерживать нынешнее состояние, но в целом его ситуация напоминает положение бывшего СССР. Пока центральные власти могут контролировать все в стране, они смогут контролировать и потребительский спрос, а значит, направлять ресурсы, в том числе и на реализацию промышленных проектов. Но, как и для позднего СССР, для современного Узбекистана критически важно получать объемы валюты. Значит, нет никаких оснований полагать, что власти в Ташкенте откажутся от своей общей государственной монополии, на хлопок, на внешнюю торговлю и все остальное.
Проблема может возникнуть в том случае, если внезапно резко упадут поступления валюты из внешних источников. Это маловероятно, но возможно в ситуации, если вдруг резко упадут цены на хлопок и вырастут на нефть и зерно, если в страну в один момент вернутся все гастарбайтеры и если вдруг Узбекистан по каким-то причинам окажется в транспортной блокаде. Но это было бы невероятным развитием событий.
В конце концов, Узбекистану всегда могут помочь тот же Всемирный банк или МВФ. Нынешний внешнеполитический курс Ташкента дает основания так думать. Вообще интересно, что перемена узбеками ориентации с России на США может иметь и экономическую подоплеку. Во-первых, узбеки могут заработать на выводе войск из Афганистана до 2014 года. Если они оставят на своей территории на хранение военную технику войск международной коалиции, а это десятки тысяч единиц, то плата за это наверняка будет весьма солидной. Во-вторых, Ташкент будет продолжать зарабатывать на поставках в Афганистан электроэнергии, продовольствия, на реализации разных проектов, вроде строительства железной дороги Термез – Мазари-Шариф. В-третьих, Узбекистан может в перспективе, в случае реализации американской программы «Новый шелковый путь», рассчитывать на открытие транспортного пути на юг, к портам Аравийского моря. Теоретически для него это самый короткий путь на внешние рынки.
Конечно, узбекская модель выглядит своеобразным анахронизмом в наши дни, но другого пути у местной элиты нет. Они упустили время для рыночных реформ и теперь должны продолжать начатое – строить государственный капитализм с сильной централизацией власти.
Большие маневры
Если с экономической точки зрения все примерно понятно, особенно что касается конъюнктуры цен на хлопок и золото, нефть и зерно, то с политической очки зрения все гораздо сложнее.
Выйдя этим летом из ОДКБ, Ташкент не только смешал главные внешнеполитические карты в нашем регионе, но и серьезно изменил акценты в своей внутренней политике. Дело здесь в том, что прежний курс преимущественной ориентации на Россию предполагал также учет ее мнения в случае смены власти в Узбекистане.
В последний год во внешний мир от Узбекистана поступило несколько сигналов, которые говорили о том, что в этой стране происходят некоторые серьезные подвижки во властной элите. Очевидно, что стоит обратить внимание на внесение изменений в систему организации власти в 2010 году. Теперь парламент будет утверждать главу правительства.
Обычно в восточных государствах с централизованной вертикалью власти такие изменения происходят в тот момент, когда власти намереваются пойти на частичную либерализацию либо под давлением общества, либо в связи с планами провести реформы сверху. Но в Узбекистане не может быть речи о каком-то общественном давлении, да и реформы сверху явно никто проводить не собирается. Иначе логичнее было бы все же начать с экономических реформ, а не с изменения политической конфигурации.
Отсюда можно сделать вывод, что изменения связаны с возникшей необходимостью урегулировать отношения среди элит. Это очень похоже не ситуацию в Китае. Местный премьер Вэнь Цзябао за последние годы несколько раз поднимал вопрос о необходимости либерализации. Для него и его сторонников смысл заключался в том, чтобы после смены власти, которая произойдет этой осенью, они таким образом смогли бы сохранить свои позиции во власти. Потому что после прихода нового человека на место главы КНР Ху Цзиньтао со всей его полнотой власти их положение неизбежно ухудшится. Проведение же частичной либерализации позволит, во-первых, ослабить вертикаль власти, она перестанет быть опасной для элитных групп, во-вторых, открывает для таких групп широкие возможности влиять на ситуацию в стране с помощью накопленных ресурсов.
Поэтому вполне можно предположить, что узбекская идея разделить правительство и парламент также может быть связана с идеей обеспечить равновесие сил местных кланов. Но это может быть необходимо только в случае скорой смены власти и желанием избежать последующей борьбы за единоличную власть между кланами.
Трудно сказать, насколько данное предположение справедливо. Но некоторые движения во власти в Узбекистане явно происходят. Чего стоит только принятие закона о незыблемости результатов проведенной приватизации. Зачем понадобилось принимать его прямо сейчас.
Если же согласиться, что такое развитие событий может иметь место, то тогда можно попытаться объяснить и некоторые моменты в узбекской политике последнего времени.
Например, зачем нужен такой жесткий конфликт с Таджикистаном. Узбекская позиция по строительству гидроэлектростанции в Рогуне вполне понятна, потому что в случае его гипотетически вероятного разрушения вода может снести все селения вниз по течению. Кроме того, таджики будут пропускать воду зимой для выработки электроэнергии, тогда как она нужна Узбекистану летом во время полива. Все это, естественно, заставляет Ташкент нервничать. Но конфликт происходит все же очень жесткий, с громкими заявлениями с обеих сторон.
При том, что изменить ситуацию узбеки не могут. Даже выход из ОДКБ не развязывает им руки, не позволяет просто заблокировать поставки грузов для Таджикистана. Потому что в этом случае Россия, которая, собственно, и строит Рогун, в свою очередь, заблокирует поставку грузов для Узбекистана и может даже ввести визовый режим. Угрозу войны также не стоит воспринимать серьезно. По большому счету, Ташкент в нынешней ситуации не способен повлиять на строительство гидроэлектростанций вверх по течению главных рек Средней Азии.
Тогда зачем может быть нужна такая риторика? Смысл здесь может заключаться как раз во внутренней политике. Близких к Каримову людей во власти принято называть «самаркандцами». Выше уже упоминалось, что самого узбекского президента многие считают наполовину таджиком. Несомненно, что подозрения в таджикском происхождении или симпатиях к соседям могут стать мощным аргументом в политической борьбе, направленной против людей Каримова – выходцев из Самарканда.
В этой ситуации жесткая риторика Ташкента, а значит и «самаркандцев», по отношению к Таджикистану, скорее всего, призвана подчеркнуть их особую приверженность интересам Узбекистана. А так как данный конфликт не может перерасти, например, в настоящую войну, то он рано или поздно закончится. Нельзя поддерживать градус напряженности слишком долго. Следовательно, он нужен именно сейчас, что может быть еще одним косвенным свидетельством приближения момента начала борьбы узбекских кланов за власть.
Выход из ОДКБ в данном контексте также весьма символичен. Потому что ориентация на Россию означала бы необходимость учитывать ее мнение в вопросе вероятной смены власти. А здесь тонкость ситуации заключается в том, что у Москвы есть свои явные фавориты в узбекском политическом вопросе. Таким несомненным фаворитом является российский олигарх Алишер Усмонов, отец которого был в советские времена прокурором Ташкента.
Усмонов является особенно доверенным лицом Кремля. Кроме участия в деликатных вопросах бизнеса, в частности с «Газпромом», он является еще и владельцем влиятельного издательского холдинга «Коммерсант». Последнее обстоятельство выделяет его из ряда российских бизнесменов, потому что не каждому можно доверить «Коммерсант». В России есть еще один олигарх узбекского происхождения Искандар Махмудов, но его значение не настолько велико. Усмонов более мощная фигура. В самом конце сентября этого года он заявил о том, что передает все свои активы в отдельный холдинг и удаляется от дел. В России много говорят о том, что это может быть связано с состоянием его здоровья, но, может быть, у него просто другие планы. В любом случае у узбекских олигархов в России есть не только деньги, но и огромный капиталистический опыт. Кроме того, они лояльны Москве.
В этой ситуации со стороны России было бы просто нелогично не использовать их потенциал для участия в будущем Узбекистана. Вполне возможно, что такие планы и существовали. Если это справедливо, то «самаркандцам» пришлось бы потесниться, например, в пользу «ташкентцев» или еще кого-нибудь. Вероятно, это не устроило в итоге Каримова и его людей.
Очередное изменение внешнеполитического курса Ташкента означает, что нынешние узбекские власти не хотят оглядываться на Москву, в том числе и в гипотетически возможном вопросе смены власти.
Что будет с узбекским государством дальше, мы не можем знать, но ясно одно, спящий гигант Центральной Азии когда-то может проснуться. Если в Узбекистане начнутся рыночные реформы, то государство перестанет контролировать его многочисленное население в советском духе. Если Россия введет визовые ограничения для узбекских гастарбайтеров, они вернутся домой и будут искать новые варианты трудоустройства. Во всех этих случаях Казахстан столкнется с большим количеством мигрантов, легальных и не очень. Это может изменить картину в нашей стране.
В целом нам выгодно сохранение у южных соседей статус-кво. Но опасность ситуации заключается в том, что невозможно бесконечно долго сохранять государственный капитализм советского образца в одной отдельно взятой стране. У Каримова это хорошо получается, но что будут делать его преемники, никто сегодня не может сказать.
публикация из журнала "Центр Азии"
сентябрь/октябрь 2012
№17-20 (75-78)