Неожиданный уход из жизни президента Ислама Каримова стал причиной больших волнений и в самом Узбекистане, и у той части международного сообщества, которая интересуется ситуацией в этой стратегически важной стране Центральной Азии. Главной проблемой было возникновение неопределенности относительно дальнейшего развития этой страны. По аналогии с известным высказыванием французского короля-солнце Людовика XIV «государство – это я», без всякого сомнения, можно утверждать, что современный Узбекистан был детищем Ислама Каримова. Он создал это государство в таком виде, в каком оно есть, со всеми его плюсами и минусами и этим заслужил себе место в истории.
В то же время вполне естественно, что после его ухода не мог не возникнуть вакуум во внутренней политике и, понятно, что это не могло не вызывать беспокойства, слишком важное значение имеет Узбекистан с его 30-миллионным населением и стратегическим местоположением. Причем, какие бы меры не были предприняты заранее, все это не имеет особого значения, потому что внезапный уход из политики такой глыбы, как Каримов, автоматически ставит всех в неопределенное положение.
В основном общее беспокойство было связано с неясностью ситуации и опасениями относительно сохранения стабильности и в Узбекистане и в регионе в целом. Больше всего говорили о возможной угрозе политического ислама, упоминая при этом об «Исламском движении Узбекистана» и Андижанских событиях в 2005 году. Меньшее внимание уделяли возможностям начала внутриполитической борьбы, в первую очередь из-за недостатка информации о реальном состоянии дел.
Так что первая реакция была крайне обеспокоенной, но при этом весьма неопределенной, а отсутствие достоверной информации по поводу происходящего лишь усиливало всеобщее волнение. При этом все понимали, что главные решения принимаются в тиши ташкентских властных кабинетов, жесткий характер политической власти в Узбекистане не оставлял другого варианта событий. Но вот, что именно происходит, никто точно не знал, можно было только догадываться.
Потому что все заинтересованные лица хорошо помнили те события, которые происходили в Туркменистане в декабре 2006 года после смерти президента Сапармурада Ниязова. Тогда по конституции его место должен был занять спикер парламента Овез Атаев и в двухмесячный срок должны были быть проведены выборы. Но против Атаева возбудили уголовное дело и и.о. президента стал на тот момент вице-премьер и министр здравоохранения Гурбангулы Бердымухамедов.
Очевидно, что дело против Атаева отражало борьбу группировок внутри туркменской элиты. По разным данным, ключевую роль тогда сыграли начальник службы безопасности Акмурад Реджепов и министр обороны Агагельды Маметгельдыев, бывший секретарем государственного совета безопасности. Высказывались мнения, что оба силовика поставили Бердымухамедова в качестве не слишком самостоятельного политика, полагая что смогут его контролировать. Однако оба они были затем отстранены от власти, а Реджепов арестован.
Интересно, что все указанные лица относились к туркменскому племени текинцев, к нему относился и президент Ниязов. Более того, Атаев, Бердымухамедов и Маметгельдыев были выходцами из ахальских текинцев, проживавших в столичном регионе. То есть налицо был внутренний конфликт внутри текинской элиты. В то время как другие крупные туркменские племена, в частности, иомуды и эрсари, не были широко представлены во власти. Хотя в туркменской оппозиции, что характерно, преобладали именно выходцы из иомудов и эрсари. При этом эрсари проживают преимущественно в восточной части Туркменистана, где добывают весь туркменский газ. Показательно, что выходцем из эрсари был Мухамедназар Гапуров, первый секретарь Туркменистана в брежневские времена.
В контексте событий в Узбекистане вся эта история, несомненно, представляла определенный интерес. Хотя в Узбекистане нет племен, при этом сто лет назад они имели большое значение, но, как и во всяком восточном обществе, здесь имеют значение общины. Например, коммунистический лидер советских времен Шараф Рашидов был выходцем из Джизака, соответственно, его земляки джизакцы имели влияние. Затем борьбой с рашидовским наследием занимался преемник Рашидова Инамжон Усманходжаев, выходец из Ферганы. Потом его сменил ташкентец Рафик Нишанов, а уже его – самаркандец Ислам Каримов.
Для нашего региона Азии, от Ирана до Восточного Туркестана, исторически оседлые оазисы обладали своей собственной идентификацией. Поэтому их население обычно называлось по имени оазиса и того города, который являлся его центром. Поэтому на западе были ираноязычные герати, восточнее – в основном ираноязычные кабули, севернее – смешанные ирано- и тюркоязычные самаркандцы, северо-восточнее – тюркоязычные ташкентцы, а на восток от Самарканда – ферганские общины, как тюрко-, так и ираноязычные, а затем через перевал – кашгарцы, яркендцы, хотанцы и другие. Между всеми оседлыми оазисами проживали кочевые племена туркмен, узбеков, кыргызов и отчасти казахов, а также целый ряд малых племен, например, ферганские кипчаки или карлуки, или локайцы, до того момента, пока они не слились с более крупными этническими объединениями.
Общинная солидарность играла большую роль и в советские времена. Все попытки Москвы справиться с общинами и представляющими их кланами среднеазиатской элиты заканчивались неудачей. Любая чистка, например, таковой было так называемое «узбекское дело» в середине 1980-х годов, заканчивалась появлением нового лидирующего клана.
В этой ситуации выбор Москвой самаркандца Ислама Каримова выглядел как наиболее оптимальное в ситуации конца 1980-х годов решение. Во-первых, Каримов долгие годы был председателем Госплана Узбекской ССР, он был хорошим управленцем советского типа. Соответственно, он мог справиться с узбекской экономикой, которая находилась в сложном положении из-за несбалансированной структуры экономики, где доминировала монокультура – хлопок и был острый недостаток сельскохозяйственной продукции, в основном зерна. В ситуации так называемого хозяйственного расчета, когда каждая советская республика в первую очередь стремилась к защите своих интересов, это оборачивалось большими сложностями для уже тогда перенаселенного Узбекистана.
Во-вторых, Каримов был выходцем из Самарканда. Этот оазис занимал пограничное положение между преимущественно тюркоязычной и в основном ираноязычной частями нашего района Азии. Здесь жители использовали два языка – узбекский и таджикский, при общей самаркандской идентичности. Данное обстоятельство способствовало тому, что самаркандцы в целом и Каримов в частности не должны были иметь отношения к узбекскому национальному движению. Хотя бы потому, что самаркандцев в узбекской политике их оппоненты часто обвиняют в том, что они вовсе не узбеки, а этнически они являются таджиками.
Здесь надо напомнить, что в двадцатых годах XX века в Средней Азии среди местных интеллектуалов была очень популярна идея Туркестана. Его центром должен был стать Ташкент. Однако для Москвы это означало бы появление мощного объединения, управлять которым извне было бы крайне сложно. Поэтому в ходе национально-государственного размежевания в 1924 году были образованы национальные республики. При этом Самарканд и Бухара со значительным ираноязычным населением отошли не Таджикистану, а Узбекистану. В то время как Ферганскую долину разделили между узбеками, таджиками и кыргызами. Смысл был в том, чтобы постараться ослабить исторический и географический центр региона, здесь теперь располагалась Узбекская республика. Одновременно были созданы заведомо проблемные вопросы в отношениях между новыми союзными республиками, чего только стоят Ферганская долина, граница Узбекистана с Казахстаном. Естественно, что большое количество проблем в межреспубликанских отношениях ослабяло возможность республик к кооперации и требовало наличия посредника, в роли которого выступала Москва.
Но проблема новой Узбекской советской республики заключалась в необходимости формирования заново узбекской этнической идентичности. В отличие от казахов, кыргызов, туркмен, идентичность которых в начале XX века была связана с племенной структурой, у узбеков этого не было.
Население центральной части Средней Азии, которое вошло в состав Узбекской республики, состояло из большого количества разных групп народонаселения. В первую очередь это были собственно узбеки, к ним относились те, кто мог идентифицировать себя с одним из исторических узбекских племен – минг, юз, кунград и другие. Во вторую очередь это были сарты – самаркандцы, ташкентцы, бухарцы, хивинцы, которые делились на тюрко- и ираноязычных. Кроме этого, здесь проживал целый ряд тюркоязычных групп с собственной идентичностью – карлуки, кипчаки, локайцы, каракалпаки. В Ташкентской области была любопытная отдельная самостоятельная группа курама, состоявшая из осколков казахских и узбекских племен, перешедших к земледелию.
Немаловажно также, что в новой республике была самая разнообразная и при этом весьма разношерстная элита. С одной стороны, получившие европейское образование бывшие жители российского Туркестанского губернаторства, в основном из Ташкента. С другой – выходцы из Бухарского эмирата и Хивинского ханства, а затем соответствующих самостоятельных Бухарской и Хорезмской республик. В новом Узбекистане на ранней стадии его существования были сильны позиции движения джадидов, близких к младотуркам и младоафганцам, они входили в правительства Бухарской и Хорезмской республик. Кроме того, сохранялось влияние религиозной элиты, представленной улемами, принадлежащими к суфийским тарикатам накшбандийя, ясауийя и отчасти кадирийя.
Естественно, что при всем своем немалом потенциале, потому что Узбекская республика находилась в историческом центре региона, сформировать новую государственность, пусть даже весьма условную, а к тому же еще и идентичность, было весьма непростой задачей. К моменту распада СССР она была в целом решена, но многие вопросы оставались открытыми.
Тот факт, что лидером Узбекистана после приобретения независимости стал именно Каримов, несоменно, сыграл большую роль в выборе дальнейшего пути развития для этой страны. Как выходец из советского Госплана, Каримов явно скептически относился к рыночной экономике, он был приверженцем планового хозяйства. В результате сформировалась весьма своеобразная узбекская экономическая модель государственного капитализма.
Кроме того, Каримов в 1991 году столкнулся с сильными движениями под исламскими лозунгами в Ферганской долине с центром в Намангане. Здесь власть на время перешла к местным авторитетам, среди которых выделились религиозные лидеры Тахир Юлдашев, Джумабой Ходжаев (Намангани). При этом узбекские власти тогда были беспомощны, силовые структуры еще подчинялись Москве. Каримову пришлось пережить неприятные часы на митинге в Намангане, где он вынужден был находиться под давлением толпы и давать обещания. Этот опыт сыграл важную роль в последующем усилении узбекских силовиков. В следующих ситуациях вроде Андижана Ташкент уже действовал крайне жестко. Собственно, использование методов полицейского государства в Узбекистане в основном является следствием тех событий в Намангане.
Именно Каримову Узбекистан обязан такой интересной государственной идеологией. Известно, что современная идеология Узбекистана опирается на его преемственность к государству Тимура, создавшего последнюю великую империю, центр которой находился в Средней Азии. Парадокс заключается в том, что Тимуриды вели долгие войны с узбеками из степей Казахстана, когда под этим названием выступали еще все племена левого крыла улуса Джучи. Затем, когда данные племена разделились на узбеков и казахов, Тимуриды воевали с теми и другими. Но в конечном итоге степь осталась за казахами, а узбеки направились в Среднюю Азию, где в войне за тимуридское наследство разгромили Тимуридов и вынудили тех, кто остался, покинуть Среднюю Азию. Самым известным из потерпевших поражение Тимуридов был Бабур, завоеватель Индии. В написанной им книге Бабур очень нелицеприятно отзывается об узбеках.
Еще более парадоксальным выглядит ситуация с теми тюркоязычными племенами чагатаев, выходцем из которых был Тимур. Он принадлежал к племени барлас. Узбеки разбили чагатаев и заняли их место военного сословия в централизованном государстве в Средней Азии. Большая часть чагатаев покинула регион, а те, кто остался, перешли в податное сословие и растворились в массе зависимого от узбеков тюркоязычного населения.
Но у Каримова в таком выборе государственной идеологии была своя мотивация. С одной стороны, центром государства Тимура был Самарканд. Соответственно, это подчеркивало значение этого города в жизни Узбекистана. С другой стороны, государство Тимура было империей, где активно использовался и среднеазиатский тюрки (чагатайский) и иранский язык. Это было актуально и для Узбекистана, который мог претендовать на позицию региональной империи, и для самаркандцев, которые все же исторически были связаны одновременно и с тюрками и с таджиками.
Причем региональная империя на базе Узбекистана в начале 1990-х годов была не иллюзией, а вполне вероятной реальностью. В соседнем Афганистане узбекский генерал Дустум контролировал шесть северных провинций и располагал армией в 60 тыс. бойцов. В Таджикистане Ташкент сыграл ключевую роль в разгроме местных исламистов и оказывал поддержку этническим узбекам и проузбекским полевым командирам, которые контролировали некоторые территории, как, например, Махмуд Худайбердыев – город Турсунзаде. Плюс Узбекистану досталась внушительная часть наследства бывшего Туркестанского военного округа. Так что Ташкент мог теоретически рассматривать себя как доминирующую силу в регионе.
Так что в первой половине 1990-х годов Узбекистан вполне реально претендовал на статус наиболее мощной державы региона. Причем не только в бывшей советской Азии, но и соседнего Афганистана, что сразу делало Узбекистан активным игроком международного уровня.
Все данные обстоятельства привели к тому, что Узбекистан взял курс на создание мощного централизованного государства, которое способно вести активную политику, в том числе и за пределами своей страны. Для явного апологета плановой экономики и сильного государства Каримова это было лучшим доводом против экономической либерализации. Поэтому в независимом Узбекистане первым делом свернули все элементы либеральной экономики, которые появились в последние годы перестройки. Целью при этом являлась концентрация ресурсов в руках государства. Затем в Ташкенте сформулировали главные задачи развития страны и приступили к их реализации.
Здесь надо еще раз отметить, что в советские времена у Узбекистана были очевидные трудности. В первую очередь это высокая зависимость от импорта продовольствия в связи с тем, что большая часть земель использовалась для производства хлопчатника. Поэтому узбекские власти поставили задачу увеличения производства зерна. Для этого часть земель была переориентирована на производство пшеницы.
Второй проблемой был недостаток собственного производства нефти. Для решения этой задача узбеки начали разработку небольших месторождений, которые во времена СССР были признаны нерентабельными. Это позволило увеличить производство нефти с 2 млн. тонн до 7 млн. тонн в год.
Еще одна сложность была связана с теми советскими производствами, которые были завязаны на кооперацию с предприятиями в других частях бывшего СССР. Например, в Узбекистане долгое время пытались сохранить производство военно-транспортных самолетов Ил-76 на Ташкентском авиационном заводе. Но в конечном итоге производство было закрыто и перенесено в Россию.
Многое, конечно, сохранить не удалось. Но темпы падения промышленности в Узбекистане были гораздо ниже, чем в других республиках бывшего СССР в процессе их трансформации к рыночным отношениям, например, в России и Казахстане. Это стало одной из причин большой популярности узбекской модели среди интеллектуальных кругов бывшего СССР. Опыт Ташкента рассматривался ими как альтернативная модель реформирования постсоветской экономической действительности.
Однако понятно, что чудес не бывает и избранный Ташкентом вариант развития все-таки в первую очередь это попытка законсервировать советскую модель в новых исторических условиях. С разной степенью успеха эта попытка была осуществлена в трех странах, образовавшихся на территории бывшего СССР – в Беларуси, Туркменистане и Узбекистане. Общим для них было сохранение государственного контроля над экономикой и принципов планирования экономического развития.
Если рассматривать конкретный пример узбекской модели, то в ее основе находится политика контроля и ограничения внутреннего спроса как со стороны населения, так и предприятий. Это осуществляется за счет разных курсов обмена валют и дополнительно с помощью ограничений доступа к валютным операциям. В результате спрос замыкается в пределах страны, потому что свободный импорт становится недоступным ни для населения, ни для предприятий. Государство планирует импорт, исходя из наличия валютных ресурсов и собственного понимания стоящих перед экономикой задач. Например, для строительства тех или иных заводов.
Таким образом государство обеспечивает спрос для государственных предприятий внутри страны. В том числе тех, которые оно создает в рамках политики импортозамещения. В качестве классического примера можно привести автомобильное производство в Узбекистане.
Ташкент первоначально создал предприятие для сборки автомобилей южнокорейской корпорации «Дэу». Одновременно в государстве были введены запретительные пошлины на импорт автомобилей. Соответственно, для нового завода был создан довольно внушительный рынок сбыта. Однако машинокомплекты для завода покупались у корейцев за валюту, затем их везли через всю Россию и Казахстан в Узбекистан. Логистика была очень дорогой, к тому же опять же оплачивалась в валюте.
После сборки машины продавались узбекскому населению и предприятиям за неконвертируемые сумы. В результате очень сложно было посчитать, насколько выгодна такая схема. Конечно, государство могло купить за полученные сумы столько валюты, сколько посчитает нужным, и снова приобрести машинокомплекты. Но в этом случае государству нужно было иметь источник валютных поступлений.
Теоретически с этим у государства в Узбекистане не должно было быть проблем. У Ташкента было несколько стабильных источников экспортных доходов. Во-первых, это хлопок, производство которого достигало 3 млн. тонн. Во-вторых, золото с комбината в Зеравшане, здесь добывали до 90 тонн золота в год. Еще у Узбекистана был газ с месторождений в Газли, но он практически весь уходил на внутреннее производство. Кроме того, Россия в 1990-х годах практически закрыла свои трубопроводы для экспорта туркменского и узбекского газа в Европу, а других вариантов ни у Ашхабада, ни у Такшента не было.
Таким образом, хлопок и золото были двумя столпами узбекского экспорта. При этом именно ситуация с хлопком была самой показательной для понимания принципов работы узбекской экономической модели. Хлопок производили как крупные государственные хозяйства, так и мелкие фермеры. Общим было то, что государство обладало монополией и скупало хлопок по очень низким закупочным ценам. Параллельно оно сохранило модель принудительного труда студентов, школьников, служащих по уборке хлопка, принятую во времена СССР.
Затем государство перерабатывало хлопок-сырец в хлопковолокно, которое затем поставлялось на экспорт. Соответственно, Ташкент получал разницу между закупочной ценой, которую он платил дехканам, причем делал это в сумах, и экспортной ценой в валюте. На этой операции прибыль была весьма существенной.
В результате получалось, что государство фактически обеспечивает внутренний спрос, в данном случае на автомобили, получая валютные доходы главным образом за счет внеэкономического принуждения товарного сельского хозяйства.
В этой схеме ключевым было сохранение контроля над спросом в целом. Потому что если бы в Узбекистане не было контроля над валютными операциями, то спрос со стороны населения и предприятий на внешние поставки мог быть более разнообразным, в том числе и на автомобили. И тогда модель производства узбекских автомобилей оказалась бы нерентабельной. Но речь идет не только об автомобилях.
В Узбекистане в целом весьма неудовлетворенный спрос. Тем более это опасно при быстро растущем населении. В момент распада СССР в этой стране проживало 19 млн. человек, в настоящее время 30 млн. Но производство хлопка не увеличилось, даже сократилось, производство золота на Зеравшане также не выросло. Поставки газа на экспорт в Китай гарантируют незначительный доход, к тому же они обеспечиваются за счет сокращения потребления внутри страны.
Кроме того, попытка перейти к импортозамещению по зерну завершилась неудачей. Растущее население вынуждает Ташкент закупать до 2 млн. тонн зерна в год. Помимо этого импортируется 1,15 млн. тонн муки, такие оценки даются на 2016 год. Аналогичная ситуация по обеспечиваемости нефтью. После пика добычи в 8 млн. тонн нефти в 1999 году ее производство упало примерно до 1,5 млн. тонн. Еще миллион тонн жидких углеводородов получают за счет газового конденсата. Соответственно, Ташкенту необходимо импортировать или нефть или топливо. Импорт 7 млн. тонн нефти по ценам этого года потребует до 2 или 2,5 млрд. долларов в зависимости от цены закупки. Для импорта 1 млн. тонн муки и 2 млн. тонн зерна нужен минимально еще один миллиард долларов.
В Узбекистане в 2014 году экспортировали товаров на 6,1 млрд. долларов, а импортировали на 12,7 млрд. долларов. Дефицит торгового баланса составил больше 6,5 млрд. долларов. Интересно, что в структуре импорта 2 млрд. долларов приходится на Южную Корею. Собственно, это как раз в значительной степени отражает поставки для нужд узбекской автомобильной промышленности.
В целом экономика Узбекистана явно находится в трудном положении. И во многом это результат того выбора в пользу консервации советской модели в форме государственного капитализма, который был сделан президентом Каримовым 25 лет назад. Государство вынуждено обеспечивать потребности общества, контролировать его перемещения, например, из села в город, контролировать спрос, который становится все более неудовлетворенным. Кроме того, Ташкент должен усиливать полицейскую и военные составляющие, не только потому, что существует проблема исламского радикализма, но и потому, что общее положение в экономике становится все нестабильнее.
Понятно, что рыночную модель в Казахстане и России с ее приватизацией, деиндустриализацией и многими другими спорными моментами в наших странах довольно часто критикуют. Многие приводят в качестве альтернативного варианта как раз Узбекистан. Но проблема с узбекской моделью заключается в том, что сегодня она демонстрирует, насколько ограничены возможности директивного планирования в современном мире. Но и самое главное – никто из критиков рыночной модели не захотел бы жить в государстве, которое построил Ислам Каримов.
Вместо эпилога
Теперь проблемами Узбекистана будет заниматься новый лидер Шавкат Мирзияев. Именно он стал в итоге тем узбекским политиком, который унаследовал власть в Ташкенте. Наверняка его избрание стало результатом определенного компромисса, как минимум, со всесильным руководителем узбекских спецслужб Рустамом Иноятовым. Но определенное беспокойство у Мирзияева все же есть, иначе не было бы необходимости убирать с политической сцены формального преемника Каримова Нигматаллу Юлдашева, спикера верхней палаты. По закону именно он должен был быть и.о. главы государства до проведения выборов. Однако Юлдашев отказался от этой миссии и и.о. стал сам Мирзияев. Очевидно, что он опасается действий возможных конкурентов и даже партнеров, за три месяца до выборов все может произойти. Поэтому он решил заранее исключить все риски.
Но что любопытно, так это то, что президента Каримова похоронили не в Ташкенте, а в Самарканде. Это выглядит очень символично. Потому что для централизованного государства более логичным является столица Ташкент, как место захоронения главы государства. Но выбор Самарканда при всей возможной личной мотивации семьи, выглядит как политическое действие. Это фактически демонстрация влияния этого города и выходцев из него, читай самаркандского клана, в политической жизни Узбекистана.
Хотя сам Мирзияев уроженец Джизака, как, кстати, и Шараф Рашидов, он все же работал хокимом в Самарканде. К тому же Джизак находится по соседству с Самаркандом, а еще южнее, в Сурхан-Дарьинской области лежит родной город Иноятова.
Понятно, что правящий клан сохранит свою власть и влияние, но вот дальше начинается другая история. Кто бы ни пришел к власти в Узбекистане, ему придется решать сложные вопросы. И самым трудным будет вопрос о реформах и нужно ли их вообще делать. Может, стоит оставить все как есть или пойти на реформирование со всеми вытекающими рисками и последствиями. Узбекистан сегодня напоминает сжавшуюся пружину, за которой скрываются 30 млн. человек. Они продолжают жить под опекой государства, а государству все труднее выполнять свои функции.
По большому счету и государство и общество должны вернуться назад в будущее, практически в начало 1990-х, когда мы все проходили курс выживания, но, что еще важнее, адаптации к рыночным условиям. Можно только пожелать Ташкенту удачи, потому что в случае возникновения проблем у такого большого государства мало никому не покажется.