Очевидно, что предложение президента Казахстана Нурсултана Назарбаева называть Казахстан страной Великой степи помимо имиджевой задачи создания узнаваемого бренда содержит также весьма значительный идеологический потенциал. С точки зрения странового имиджа страна Великой степи теоретически должна оказаться в том же ряду, где находятся Страна восходящего солнца (Япония) или Страна утренней свежести (Корея), или Поднебесная империя (Китай).
Конечно, эти образы существуют уже очень давно, это существенная часть истории своих стран. Для нас же это новое дело. Хотя для Казахстана и его жителей в последние 25 лет, собственно, почти все в новинку. Помимо государственного строительства, которое происходит с момента приобретения независимости, должен создаваться и образ страны, а это уже задача идеологическая.
Естественно, что в условиях сильной центральной власти идеология формируется сверху, не только потому, что идет конструирование государственной модели. Но также потому, что государство должно понимать все возможные риски и стремиться извлекать всю возможную пользу. Тем более что мы находимся в весьма непростом геополитическом окружении и должны это учитывать во всех своих идеологических построениях.
Здесь надо понимать, что в общественном мнении у нас идут настоящие идеологические войны относительно как недавней, так и древней истории, возможных союзников и вероятного направления государственного развития. Поэтому у нас выбор идеологических концептов – это задача практически ювелирная. В этом смысле идея «страна Великой степи» выглядит весьма перспективной.
В первую очередь стоит отметить, что любая идеология, тем более на востоке, – это всегда амбиции. К примеру, как звучит Страна восходящего солнца в случае с Японией или Поднебесная империя в ситуации с Китаем. Самый нейтральный вариант – это корейский вариант – Страна утренней свежести. Понятно, что, находясь между Японией и Китаем, надо быть максимально нейтральным даже в таких тонких материях.
У китайцев Поднебесное государство или еще одно название – Срединное государство отражало амбицию на доминирующее положение в своем районе Азии. Для древних китайцев это, собственно, и был весь мир, в котором они занимали центральное, или срединное, положение.
Для японцев Страна восходящего солнца – это географическое определение. Солнце восходит на востоке, а восточнее Японии больше государств нет. Вернее, не было, пока Колумб не открыл Америку, а затем не образовались США. Поэтому древние японцы вполне оправданно гордились, что они единственная цивилизация на краю известного мира.
Когда же японцам удалось в конце XIX века добиться невероятных успехов в модернизации своей страны, единственной из стран Азии войти в ряды ведущих западных держав, название Страна восходящего солнца приобрело другой смысл. Правда, в момент экспансии японской империи в XX веке это название стало звучать угрожающе. Но сегодня это звучит красиво и все еще отражает амбиции Японии и японцев, на этот раз на роль одной из индустриально развитых стран мира.
Если мы посмотрим на название страна Великой степи, то очевидно, что в нем также есть серьезная амбиция. Во-первых, великая, во-вторых, степь. Такая комбинация отсылает нас к истории той огромной степи, которая раскинулась от побережья Восточно-Китайского моря до Дуная, который впадает в море Черное. В этой степи проживало много кочевых народов, они создали много великих империй. Причем не только на степных пространствах, но и на прилегающих территориях оседлых народов.
Влияние выходцев из этой степи на окружающий мир было колоссальным. К примеру, почти тысячу лет именно они составляли военно-политическую элиту многих мусульманских государств. Ко всем этим кочевникам в истории многих стран относились по-разному. Где-то их восхваляли, как это делали при дворцах различных династий, созданных выходцами из степи. Очень многие в мире оседлых народов порицали за набеги и грабежи, но равнодушных нигде не было.
Понятно, что кочевой уклад жизни постепенно прекратил свое существование, кочевые народы перешли к оседлому образу жизни. Степные пространства вошли в состав различных государств. Сегодня восточная часть степи находится в Китае. Здесь есть только одно государство, созданное бывшими кочевниками, – это Монголия. Западная часть степи вошла в состав Южной Молдавии, Южной Украины и Южной России. Характерно, что борьба за так называемую Новороссию сегодня происходит в причерноморских степях, бывших когда-то местом проживания самых разных кочевников – от скифов и сарматов до гуннов, хазар, печенегов, торков, кипчаков-половцев и ногайцев.
В центральной же части бывшей Великой степи и располагается современный Казахстан. Фактически сегодня это самое крупное государство из числа созданных бывшими кочевниками. Есть еще Монголия, но здесь вопрос даже не в том, что монголов существенно меньше, чем жителей Казахстана. Гораздо большее значение имеет месторасположение страны.
Важно то, что Казахстан оказался в эпицентре геополитического противостояния между всеми великими державами современности, и особенно то, что при этом он не просто сохранил самостоятельность, но и старается вести свою игру. Парадокс, но геополитическое соперничество между Китаем, Россией и США, а также рядом других государств, повышает значение Казахстана, его статус в современном мире. То есть Казахстан стал весьма крупным игроком на международной сцене, больше, чем он мог бы рассчитывать в обычных обстоятельствах. Все-таки мы достаточно небольшая страна.
Стоит отметить также, что Казахстан находится на границе Азии и Европы. Он располагается между исламским и христианским миром, на границе с Китаем с его богатой религиозной традицией. И, наконец, в Казахстане весьма многочисленное многонациональное сообщество. Это безусловный плюс для развития страны, ее статуса. В конце концов, все великие кочевые империи были многонациональными, и это было их преимуществом.
В мире осталось немало народов, которые ранее были кочевниками. Но только Казахстан и Монголия расположены в прежней Великой степи, имеют свою государственность. Казахстан при этом стремится быть активным игроком.
Поэтому вполне можно сказать, что Казахстан и Монголия – это наследники тех кочевых государств, которые когда-либо существовали в Великой степи. Понятно, что это идеологическая претензия на тысячи лет истории кочевых народов. Но в то же время очевидно, что современные казахи и монголы вполне могут провести свою линию преемственности по отношению к кочевникам прошлых веков.
Например, монголы очевидные наследники не только эпохи Чингисхана, но и ранее существовавших монголоязычных народов – киданей, шивей, еще ранее сяньби, дунху, ухуаней. Соответственно, казахи могут провести такую же линию не только к государству – улусу Джучи, но и к ранее существовавшим тюркоязычным народам – кипчакам, карлукам, древним тюркам, многим другим. Обе эти линии преемственности не противоречат исторической реальности. Тем более что в истории кочевых народов восточной части Азии, примерно с эпохи хуннов, всегда была конкуренция между монголоязычными и тюркоязычными народами.
Поэтому два современных государства – Казахстан и Монголия в идеологическом плане вполне могут разделить между собой историю Великой степи. Собственно, и еще одна активно пропагандируемая в Казахстане идея «Мангелик эли» явно пересекается с концепцией «вечного тюркского эля». Так определяли свои и государство и народ в Тюркском каганате.
Конечно, это очень амбициозная историко-идеологическая задача. Впрочем, можно задать еще и вопрос: а зачем, собственно, это может быть нужно Казахстану и его обществу в нынешней непростой ситуации в экономике? Возможно, логичнее заниматься, условно говоря, хлебом насущным.
Но, без всякого сомнения, идеология – это страшная сила, а историческая идеология – это еще более серьезная и часто иррациональная вещь. Можно посмотреть хотя бы на то, как большая часть российского общества реагирует на нынешний конфликт России с Западом. Несмотря на то, что Москва никак не может выиграть в противостоянии с большей частью индустриального мира, несмотря на то, что участие российских войск в операции в Сирии несет с собой серьезные риски, а уровень жизни россиян заметно упал, люди поддерживают политику официальной Москвы. Это имеет прямое отношение и к исторической идеологии, или, другими словами, к исторической политике.
В современной России активно используют историю в качестве инструмента государственной идеологии. В Москве защищают свое понимание исторического процесса, своих героев. Здесь пытаются объединить исторические модели Советского Союза и Российской империи. В настоящий момент главные битвы в области истории Москва ведет с Украиной. Хотя бумерангом они затрагивают и нас.
Отсюда и известное выступление президента Владимира Путина на Селигере, где он сказал, что у казахов не было государственности. Отсюда и последнее выступление на Валдайском клубе, где в дискуссии с американским послом он повторил свой тезис, что распад СССР был как минимум гуманитарной катастрофой, потому что 25 миллионов русских остались за пределами России. С учетом того, что по переписи 1989 года в тогда Казахской ССР проживало 6,2 млн. русских, 800 тыс. украинцев и 250 тыс. белорусов, то высказывание российского президента имеет к нам самое прямое отношение.
В таком контексте тезис о катастрофе приобретает несколько иной характер, чем это было раньше. Потому что гуманитарная катастрофа все-таки не имеет прямого отношения к государственным делам. Потому что в прежнем варианте высказывание Путина о распаде СССР выглядело как несогласие с этим событием, а следовательно, и с образованием Новых независимых государств на пространствах бывшего Советского Союза.
Если же говорить о гуманитарном аспекте, то речь идет о проблеме той части общества в Новых независимых государствах, которая была застигнута врасплох распадом СССР. Хотя несогласие с распадом СССР и здесь имеет место, но уже в несколько смягченном варианте, который теоретически не должен повлиять на межгосударственные отношения.
Данная ситуация наглядно демонстрирует, что история – это очень тонкая сфера, здесь надо быть предельно аккуратным и осторожным. Наверное, поэтому мы в казахской истории до сих видим своего главного исторического противника в джунгарах, которых уже нет больше на карте мира. Соответственно, мы никак не сможем испортить с ними отношения, особенно межгосударственные.
В этой связи обращение к образу Великой степи, к историческим государствам, которые когда-то здесь существовали, выглядит весьма перспективным идеологическим шагом. Это позволяет высказать свою претензию на богатое историческое наследство кочевых народов, особенно тюркоязычных. Мы даже сможем конкурировать с Турцией за звание лидера тюркоязычного мира. Все-таки, несмотря на то что Турция больше и влиятельнее, в центре бывшей Великой степи все же находимся именно мы.
К тому же это весьма тонкий ход, когда мы изящно обходим всю дискуссию с Россией по исторической тематике, которая активно ведется в сети на неформальном уровне и иногда выходит и на государственный уровень. Для стратегически важных для нас межгосударственных отношений с Россией в этом совершенно нет никакой необходимости. В конце концов, во времена Тюркского каганата Древней Руси еще не существовало, а свои отношения тюркоязычные кочевники тогда строили в основном с Древним Китаем.
Кроме того, созданные кочевниками государства или империи обычно были многонациональными. На службе в них бывало много выходцев из разных народов. Например, в монгольской империи Юань в Китае финансовые и налоговые дела вели мусульмане – выходцы из Средней Азии. В гвардии Юань были подразделения из аланов (осетин), кипчаков и русских. В мусульманском мире, например в Ираке, Египте, Иране, Индии, при различных тюркских династиях финансистами и чиновниками традиционно было много христиан, персов и евреев.
Так что в идеологическом плане образ Великой степи получается очень привлекательным. Он и масштабен и конкретен одновременно. В силу масштабности можно избежать обсуждения деталей, что в вопросах истории не всегда выгодно с точки зрения государственных интересов. С точки зрения конкретики это открывает богатые возможности для своего позиционирования на исторической карте.
В конце концов, стратегия выживания в большом мире, среди, условно говоря, крупных хищников, предполагает естественную тактику выживания – надо казаться выше, пусть даже в историко-идеологическом плане. История, конечно, сама по себе города не берет, но защитить может.