Совершенно новая для Казахстана структура – комиссия по земельной реформе в августе завершила свою работу в Астане. 18 августа президент Казахстана Нурсултан Назарбаев по итогам работы комиссии ввел пятилетний мораторий на поправки в земельное законодательство. Он отметил, что надо продолжать разъяснять народу смысл реформы. «Существующие фантомные страхи необходимо убрать, а сделать это можно только путем грамотного разъяснения населению».
Очевидно, что с учетом накала общественного протеста весной этого года в связи с новым законом о земле такое решение было оптимальным. Власть продемонстрировала тактическое мастерство, проявив и жесткость и гибкость одновременно. Для обсуждения реальной проблематики была создана комиссия, в то же время страсти остудили, продемонстрировав решительность и уверенность в своих силах. Для восточного общества и государства это очень важно, особенно когда государство ориентировано на модернизацию. Потому что на постсоветском пространстве существуют примеры, когда никакие дискуссии общества с властью в принципе невозможны, а все вопросы решаются только силовыми методами
В то же время сами по себе предложения комиссии весьма любопытны. Они отражают доминирующие в обществе точки зрения. Одновременно они показывают те моменты, которые интересуют ту часть общества, которая имеет отношение к земле. Например, среди прочих предложений комиссии самым интересным выглядит пункт об определении территории вокруг населенных пунктов для пастбищ и сенокосов.
Это имеет значение в первую очередь для казахского сельского населения, которое держит значительную часть скота в стране. Известно, что в Казахстане мало крупнотоварных хозяйств, ориентированных на производство мяса. Большая часть скота находится у частников. Скот стал настоящим капиталом сельского казахского населения, это его подушка безопасности, копилка на все случаи жизни и источник наличных денег для финансирования не только своих нужд, но и образования детей и даже поддержки городских родственников. С учетом роста цен на мясо в последние годы ценность обладания скотом резко возросла. В этой ситуации доступ к пастбищам стал стратегическим вопросом.
Собственно, это может объяснить столь резкую реакцию на новый закон о земле. Городские жители вышли на площадь, потому что отражали интересы своих сельских родственников. Все они опасались, что приватизация земель затронет и пастбища вокруг населенных пунктов, что сделает невозможным содержание скота на частных подворьях.
Причем, их в целом устраивает большая неопределенность ситуации с сохранением аренды земли. Потому что не дает возможности кому-то со стороны сделать землю частной и резко ограничить доступ к ней. При этом свои собственные влиятельные люди из местной сельской элиты их беспокоят в меньшей степени, так как отношения с ними строятся в рамках местных общин со многими взаимными обязательствами. Отсюда требование «установить запрет на их предоставление в землепользование физическим и юридическим лицам Республики Казахстан». Речь идет о том, чтобы оставить земли в общественном пользовании, что фактически означает в общинном, потому что какое-то регулирование пользования пастбищами все равно необходимо.
Очевиден был пункт о том, что «Министерству сельского хозяйства предложено организовать работу по расширению действия моратория на нормы предоставления сельхозземель совместным предприятиям, имеющим в уставном капитале долю иностранного капитала». Это такая мягкая формула, которая оставляет возможность для государства сохранить гибкость в вопросах землепользования иностранных компаний, которые уже есть на рынке, но при этом ставит вопрос о привлечении новых.
Очень любопытный пункт о приграничных территориях, государству предлагается «ужесточить требования к предоставлению сельхозземель» в определенном радиусе от государственной границы. Этот пункт может затрагивать весьма значительные территории с учетом линии протяжения границ Казахстана.
Достаточно интересный пункт был связан с предоставлением участков для ИЖС. Акиматам предлагается предоставить право на выкуп земель под ИЖС для государственных нужд. То есть государство в этом случае сможет выкупать у собственников земли по фиксированным ценам. Примерно так, как сейчас выкупают земли под строительство дорог.
В связи с тем, что вся земля вокруг крупных городов, которая имеет ценность для индивидуального строительства, уже раскуплена, то выделение участков встречает трудности. И многие из тех, кто из провинции желает перебраться поближе к городу, не могут этого сделать. Интересно, что здесь фактически, пусть косвенно, но признается, что частный собственник земли вокруг городов изменил ситуацию с самозахватами земли, которая имела место в 1990-е годы и позднее. Действительно, одно дело захватить землю практически ничью и совсем другое дело – у частника.
И здесь мы подходим к главному пункту. Комиссия предлагает «сохранить институт аренды сельхозземель для физических и юридических лиц Республики Казахстан сроком до 49 лет». То есть речь идет об отказе от частной собственности на землю, общество не хочет этого. Во многом потому, что не доверяет, опасается, что земля перейдет в собственность влиятельных лиц и станет недоступной, в том числе в виде пастбищ.
Активисты говорят о недопустимости создания латифундий, но общество этого не знает, его больше волнуют свои интересы. А это доступ к пастбищам, к воде, проходам в горы и всего другого, на что собственники обычно в наших условиях практически не реагируют. Чья-то собственность в наших условиях – это всегда чьи-то ограничения.
Парадокс, что получается, общество не доверяет государству, что оно сможет регулировать его отношения с частными собственниками, латифундистами латиноамериканского образца. Но при этом общество предпочитает оставить все земли в руках государства, полагая, что государственная собственность на землю сельхозназначения будет более справедливой.
В истории Казахстана это уже второй случай, когда остро встает вопрос об институте частной собственности на землю. Первый раз это было в момент вхождения казахских племен в состав Российской империи. Отсутствие института частной собственности привело к тому, что вся земля в степи была объявлена государственной собственностью. Затем ее стали предоставлять российским казакам и крестьянам-переселенцам, что во многом стало причиной восстания 1916 года.
Сегодня частная собственность на землю опять стала острой проблемой в нашем обществе. Но теперь этот вопрос решается в рамках государства Казахстан. Наверное, одно это уже неплохо.
Совет безопасности для Казахстана и всего мира
Без всякого сомнения, тот факт, что Казахстан стал одним из непостоянных членов Совета Безопасности ООН, стал большим внешнеполитическим успехом Астаны. Все-таки Совет Безопасности объективно находится в самом центре обсуждения наиболее актуальных проблем всего человечества. Конечно, эффективность Совета Безопасности ограничена правом вето, которым обладают пять стран – основателей организации: Великобритания, Китай, Россия, США и Франция. Поэтому какие-либо решения данная организация в состоянии принять только в случае, если достигнут консенсус между великими державами. Если же такого консенсуса нет, то и решений нет.
В частности, во время холодной войны СССР и США взаимно блокировали практически все решения СБ ООН за очень редким исключением. Правда, был один интересный случай, когда в июне 1950 года СССР после начала Северной Кореей войны против Южной Кореи по одной версии бойкотировал заседание СБ ООН, по другой версии отозвал свою делегацию к моменту голосования. В любом случае предложенная США резолюция была принята девятью голосами, воздержался представитель Югославии.
В результате США и их союзники отправили свои войска в Корею под флагом ООН. До сих пор неизвестно точно, почему Москва тогда совершила такую ошибку. Традиционно упоминают бойкот СБ ООН в связи с тем, что место коммунистического Китая в этой организации занимал Чан Кайши, который к 1950 году оказался на Тайване. Но ничто не мешало СССР вмешаться в заседание СБ и наложить свое вето.
Возможно, причина была связана с суперцентрализацией системы принятия решений в СССР. Так, только лично Иосиф Сталин мог приказать советской делегации вернуться в СБ для голосования по вопросу о Корее. По каким-то своим причинам он мог этого не сделать. Интересно, что во время войны Георгий Жуков, который в начальный период был начальником Генерального штаба, так объяснял Сталину причину медленного реагирования на ситуацию.
По его словам, он получал сводку в 9 утра каждый день, затем ехал в Кремль и дожидался приема у Сталина, который приходил на работу только к 11–12 часам, потому что работал допоздна. В итоге решение принималось только к двум-трем часам, а к этому моменту оперативная обстановка могла кардинально измениться.
В случае с Кореей вопрос мог быть в расстоянии, между Москвой и Нью-Йорком была большая разница во времени или могли быть другие причины, но в любом случае лично Сталин или не захотел, или не посчитал нужным принять решение о вето. В результате СССР, Китаю и Корее пришлось фактически воевать с США и их союзниками, которые выступали под флагом ООН.
Собственно, особенность СБ ООН в том и заключается, что эта организация все равно находится в эпицентре любого противостояния между великими державами. Они выносят свои противоречия в СБ, для того чтобы в зависимости от обстоятельств или получить, или продемонстрировать поддержку мирового сообщества. Достаточно вспомнить недавний конфликт вокруг Украины.
Сегодня имидж в мировом сообществе имеет большее значение, чем во времена Корейской войны. Все, что происходит, сегодня немедленно становится известным всему миру. Поэтому СБ ООН – это в том числе площадка и для ведения информационных войн.
В этом смысле положение малых стран, таких как Казахстан, в СБ ООН, безусловно, очень почетное, но в то же время потенциально весьма затруднительное. Им порой приходится принимать трудные решения перед всем миром и, что, может быть, еще сложнее, совсем рядом с соперничающими великими державами.
Тенге тревоги нашей
В июле и августе колебания курса тенге снова привлекли внимание широкой общественности. Тенге неожиданно упал в июле. Причем все специалисты отметили, что это произошло при небольших объемах торгов и пассивности Национального банка. То есть регулятор, как минимум, не препятствовал падению курса национальной валюты. В самом Нацбанке это объяснили падением цен на нефть и сложившейся ситуацией на рынке, в которую банк не вмешивается. Но в ответ специалисты опять отметили, что в период повышения цен на нефть весной этого года Нацбанк препятствовал укреплению тенге, но при этом совершенно не мешал его падению.
По сути, речь идет о сознательном проведении политики слабого тенге. Понятно, что Нацбанк в данном случае несколько лукавит, когда говорит о том, что рынок все определяет. Но это тоже можно понять, проще все списать на рынок, чем признаться в осознанных действиях по ослаблению тенге.
Здесь надо иметь в виду, что политика слабой валюты сегодня весьма актуальна в ситуации все более жесткой конкуренции в мировой экономике. Ослабляют свою валюту многие страны, от Китая и Японии до Турции и Беларуси. Это делают страны с профицитом торгового баланса, как Китай, который стремится поддержать экспорт и ослабить импорт. Но у Пекина руки связаны постоянным давлением со стороны США, которые имеют большой дефицит в торговле с Китаем и все время настаивают на укреплении китайской валюты. Поэтому Китай ослабляет свою валюту медленно, на небольшие величины, но неуклонно. Если же у страны дефицит внешнеторгового баланса, то ослабление валюты становится неизбежным.
В то же время, у тех стран, экспорт которых состоит в основном из сырья, таких как Азербайджан, Казахстан и Россия, несмотря на сохранение торгового профицита, более слабая национальная валюта – это способ решить проблему выполнения бюджета. Другой, часто не менее важный аспект связан с лобби со стороны экспортеров. Для них слабая валюта – это способ снизить издержки, связанные с падением цен на их продукцию.
Характерно, что 19 июля президент России Владимир Путин обратил внимание на чрезмерное укрепление рубля и предложил правительству и Центробанку подумать, что делать с этим в ближайшее время. Интересно, что именно в этот самый день на торгах в Казахстане тенге начал свое падение. 19 июля тенге еще стоил 339 за один доллар, а 27 июля – уже 352.
Конечно, Нацбанк при этом действовал исходя из своих соображений. В конце концов, торги в Казахстане проходят утром, а встреча Путина с премьер-министром Дмитрием Медведевым в Сочи, на которой и было высказано мнение о излишне крепком рубле, состоялась позднее, а еще есть разница во времени. Но совпадение получилось символическим и очень показательным. Потому что слабый тенге – это своего рода защитный механизм экономики Казахстана против более сильной экономики России. Таким образом, государство объективно защищает свой рынок от российских товаров. Поэтому де-факто мы поддерживаем соотношение 5,5 тенге – один рубль, хотя более традиционным было соотношение 5 к одному. Потому что в период крепкого тенге и одновременно слабого рубля в рамках Таможенного союза в 2014–2015 годах казахстанская экономика несла существенные убытки.
Похоже, что Нацбанк беспокоится именно об этом обстоятельстве. Если рубль стал слишком крепким, то при слабом тенге у нашего бизнеса более комфортная обстановка. Но если Москва начнет ослаблять рубль, об этом и призывал задуматься Путин, то его соотношение с тенге снова изменится. Так что июльское ослабление тенге можно расценивать и как превентивную меру со стороны Нацбанка.
Возможно, председатель Нацбанка Данияр Акишев таким образом хотел заложить запас прочности (или, наоборот, слабости) к казавшемуся неизбежным падению рубля. Потому что по итогам первого полугодия дефицит бюджета России превысил запланированный уровень и достиг суммы в 1,4 трлн. рублей. Следовательно, финансовым властям в Москве необходимо принимать срочные меры для наполнения бюджета. Для этого у них есть две возможности – или использовать больше средств из Резервного фонда, или провести девальвацию. Последнюю процедуру лучше всего делать в конце года, когда экспортеры платят налоги, а бюджет закрывает свои обязательства.
Вполне вероятно, что у Нацбанка были все вышеуказанные основания, для того чтобы спокойно наблюдать за внезапным июльским падением тенге. Но на экономику и общество это произвело весьма тягостное впечатление. Они еще не успели отойти от прошлогодней шокирующей девальвации. Но самое главное – неожиданное падение тенге на небольших объемах торгов просто кричало, что это следствие политики Нацбанка при неочевидных для этого обстоятельствах. Конечно, с 5 июля 2016 года, когда цена на нефть достигала 50 долларов за баррель, к 20 июля цена снизилась до 47 долларов, но это было некритично, тем более что цены на нефть оказывают влияние на экономику не напрямую. Цены сильно упали позже, к концу июля. Правда, уже к 17 августа они снова вернулись к отметке 50 долларов.
Непредсказуемость – самая главная претензия и специалистов и населения к политике Нацбанка. Кроме того, естественно, возникают вопросы о том, что если бы кто-то заранее знал о том, что Нацбанк не будет вмешиваться 19 июля в торги, то он мог неплохо заработать. Собственно, задача центральных банков и заключается в том, чтобы сглаживать слишком резкие колебания курсов, которые возникают, в том числе в случае атак финансовых спекулянтов. А так получается, что любой банк, если он имеет сравнительно небольшую сумму в несколько десятков миллионов долларов, способен двигать курс туда, куда ему в данный момент выгодно, а Нацбанк за этим будет равнодушно смотреть.
Очевидно, что это не государственный подход. Потребовалось вмешательство президента страны, чтобы сгладить ситуацию. После этого Нацбанк понес на рынок доллары, чтобы сбить ажиотажный спрос, который возник, когда все осознали сложившуюся ситуацию. Ситуация выглядит еще печальнее, если учесть, сколько усилий было предпринято с прошлого года для дедолларизации экономики, для повышения доверия к тенге.
Борьба и единство политических противоположностей
Этим летом газета Central Asia Monitor опубликовала заочную дискуссию между Мухтаром Тайжаном и Олесей Халабузарь по очень острой теме с элементами провокации. «Каким будет Казахстан, если у его руля встанут националисты?» Дискуссия получилась весьма интересной, потому что оба участника являются активными общественными деятелями со своей позицией и готовностью ее отстаивать в публичной дискуссии.
Кроме того, такая дискуссия – это своего рода микромодель общественной дискуссии, которая могла бы иметь место в случае начала политической либерализации. Напомним, что один из известных тезисов либералов в Казахстане связан с тем, что если бы мы пошли по либеральному пути 25 лет назад, то уже находились бы на уровне, по крайней мере, государств Восточной Европы. В связи с этим стоит отметить, что оба участника дискуссии – и Тайжан и Халабузарь как раз и призывают к либерализации как важному условию улучшения жизни в Казахстане.
Понятно, что Халабузарь и Тайжан представляют принципиально разные общественные позиции, и можно предположить, что их взгляды разделяют многие. Они в первую очередь расходятся в отношении к России. Мухтар Тайжан заявляет о том, что в случае если его единомышленники придут к власти в Казахстане, то они выйдут из ТС и ЕАЭС, закроют все российские военные полигоны и запретят гептил, а значит, и ракеты «Протон» на Байконуре.
В свою очередь Олеся Халабузарь во внешней политике придерживается весьма радикально выраженной пророссийской позиции, критически относится к Западу в целом, считает, что Украина, Литва и Латвия находятся в кризисе и «ведут против русских геноцид», стали «сателлитами Европы и пустили чужую армию к себе на территорию» и сделались врагами России.
С одной стороны, естественно, что одна только перспектива реализации всех озвученных Тайжаном планов приведет к катастрофическому ухудшению отношений с Россией. В этом случае эйфория быстро пройдет. Потому что радикально испорченные отношения с ближайшим соседом и по совместительству великой державой могут привести к серьезным проблемам как минимум в экономике, и, возможно, не только в ней.
С другой стороны, Халабузарь явно находится под впечатлением от весьма эффективной российской пропаганды, особенно в последние годы, во время кризиса вокруг Украины. Собственно, в России есть представители самых разных точек зрения, от крайне правых до крайне левых, от умеренных консерваторов до прозападных либералов. Позиция Халабузарь ближе к российским крайне правым и одновременно к крайне левым. Эти полярные друг к другу силы в России сходятся в критическом отношении к Западу и в ностальгии по погибшей империи. Для крайне левых это Советский Союз, для крайне правых это и СССР и Российская империя одновременно.
Поэтому в нашем случае мы видим изначально радикально противоположные позиции. На этом в принципе можно было бы остановиться, потому что начало дискуссии в таком контексте способно привести к самому жесткому противостоянию. Одна сторона настроена на жестко антироссийскую политику, другая, напротив, – на радикально пророссийскую. Очень сомнительно, что они смогут найти общий язык.
Но в данном случае стоит отметить и то, что их объединяет – это призывы к политической либерализации. И Олеся Халабузарь и Мухтар Тайжан считают, что свободные выборы являются непременным условием к развитию Казахстана. По мнению Тайжана, должна быть одна палата парламента, 20 процентов депутатов избираться по мажоритарным округам, а 80 проц. – по партийным спискам. Причем партий может быть много, их можно будет создать, имея десяток сторонников.
В то время как Халабузарь считает, что «в Казахстане проблема заключается не в национальном вопросе, а в необходимости изменения политической системы. То есть в переходе от авторитарного режима к либеральному, от суперпрезидентской формы правления к парламентской, от чисто формальных институтов демократии к реальным. Архиважно, чтобы этот переход сопровождался сохранением мира в межнациональной сфере! Для этого нужна сильная интернациональная оппозиция!»
Интересно, что у Халабузарь есть определенные сомнения, что этот переход будет мирным. Но она уверена, что реальная парламентская республика будет лучшим вариантом для Казахстана и что гарантией этого будет интернациональная оппозиция, которая и возьмет ответственность за переход на себя.
Стоит обратить внимание, что Тайжан говорит только о 20 процентах мест для мажоритарных округов. Хотя этот тезис выглядит странно, почему 20 процентов, почему не 50. Но здесь как раз и понятна мотивация. Потому что мажоритарные округа приведут в парламент своих представителей. Если половину депутатов избирать по таким округам, то понятно, кто будет избран преимущественно в узбекских районах Шымкентской области или в северных районах Восточно-Казахстанской, Северо-Казахстанской и других областей. По крайней мере, это будут те, кто не разделяет взглядов Тайжана и его сторонников. Возможно, что им будут ближе взгляды Халабузарь. Кроме того, мажоритарные округа в чисто казахских районах выберут местных авторитетных людей, весьма консервативных по своим взглядам. Для наиболее активной части казахских патриотов, которые в основном придерживаются либеральных и модернизационных идей, как сам Тайжан, они будут не очень удобными партнерами.
Понятно также, что выборы по партийным спискам сильно удивят многих в Казахстане, исходя из демографической ситуации и склонности населения голосовать за своих. По этому вопросу можно много спорить, но главное заключается в том, что в таком гипотетически возможном парламенте встретятся условный Тайжан с условной Халабузарь.
Такая ситуация кое-что напоминает. В первую очередь выборы в парламент в Боснии в 1990-м году. В этих выборах участвовали около ста партий. Хотя в выборах участвовали и левые, и правые партии, и интернационалисты, последние делали ставку на общие югославские ценности, победу одержали три этнические партии – боснийская мусульманская, сербская и хорватская. Фоном для выборов было то, что в Боснии к этому моменту функционировали сотни СМИ. В том числе свободно распространялись СМИ из соседних Сербии и Хорватии, в том числе транслировались телеканалы из этих двух стран. Как ни парадоксально, но абсолютная свобода печати и слова в многонациональном обществе привела к тому, что население, даже изначально консервативно настроенное, оказалось в ситуации выбора между своими и чужими.
Союз угля и стали
В июле в Казахстан приезжал Олег Сосковец, на самом деле легендарная личность. Он был многолетним директором Карагандинского металлургического комбината в Темиртау. Затем сделал карьеру в позднем СССР. После распада Советского Союза он вернулся в Казахстан, был здесь первым вице-премьером. Затем снова отправился в Москву, где стал первым вице-премьером уже российского правительства. Сосковец входил в весьма влиятельную при президенте России Борисе Ельцине группу вместе с руководителем службы президентской охраны Коржаковым и главой ФСБ Барсуковым.
В России тогда говорили, что Сосковец рассматривается данной группой влияния в качестве возможного преемника Ельцина. Однако в 1996 году Коржаков, Барсуков и Сосковец проиграли в конкурентной борьбе либералам в окружении российского президента и были отстранены от власти.
При этом важно отметить, что Сосковец был ярким представителем и одновременно выразителем интересов группы так называемых «красных директоров». Это были руководители бывших советских предприятий, их еще называли «хозяйственниками». Они не были против рынка в целом, потому что он обеспечивал им самостоятельность принятия решений в рамках их предприятий. В том числе и в вопросах распоряжения ресурсами. Но в то же время они хотели большей роли государства как основного заказчика и потребителя их продукции.
Уход государства из экономики воспринимался ими как трагедия. По сути, им было некомфортно в рыночных условиях. Потому что они привыкли к тому, что государство обеспечивает их заказами и предоставляет для этого необходимое сырье. Лучшие из «красных директоров» в основном работали в оборонной промышленности, где вообще не считали затрат и большее значение имела важность выполнения поставленной стратегической задачи, нежели эффективность производства. Фактически «красные директора» хотели прежнего государственного планирования, но все же не директивного. То есть не предприятия для государства, как в прежнем советском формате, а государство для предприятий. Это было парадоксальное условие в момент перехода к рыночной экономике. В этом была причина противоречивости поведения «красных директоров» во время слома общественно-экономической системы.
Но при этом, по большому счету, «красные директора» были ключевыми фигурами в момент перехода от советского планирования к рынку. Потому что они руководили трудовыми коллективами, которые могли насчитывать тысячи и десятки тысяч сотрудников. У того же Сосковца на Карагандинском металлургическом комбинате в Темиртау было в подчинении около 40 тысяч работников. В это же время в соседней Караганде, в объединении «Карагандауголь» числилось 120 тысяч человек. Понятно, что не было полного контроля директора над коллективом, но все-таки влияние было весьма значительным. Директор был как своего рода отец-командир, а в ситуации, когда прежнее советское государство уже не функционировало, директор был единственной властью, которую знали его рабочие.
Можно представить, какая сила была в распоряжении «красных директоров» в момент распада СССР. Хотя они были аполитичны, их больше интересовали собственные предприятия, но все же. По крайней мере, хорошо известен прецедент, когда такой «красный директор» Смирнов в Тирасполе Молдавской ССР в ситуации острого конфликта с либеральным молдавским националистическим движением возглавил процесс образования Приднестровской Молдавской республики со всей атрибутикой и практикой советской эпохи. Поэтому такие фигуры, как тот же Сосковец или Смирнов, имели большое значение в переходный период от СССР к новым независимым государствам, от выбранной ими модели поведения, несомненно, очень многое зависело.
Во время своего визита в Караганду Сосковец сделал несколько интересных заявлений. Он покритиковал нынешних индийских владельцев комбината в Темиртау, особенно за политику сокращений рабочих мест. Он заявил также, что в России аналогичные металлургические предприятия остались в российской собственности и посетовал, что комбинат утерял связи с Россией.
Очевидно, что вполне логично ожидать такую оценку со стороны бывшего «красного директора». Естественно, что переход завода, к которому он имел прямое отношение, в руки иностранцев не вызывает у него энтузиазма, точно так же, как сокращение численности работников. Ему наверняка ближе модель, которая реализована в России. Здесь металлургическими комбинатами в основном владеют люди, которые имели отношение к этой индустрии, и они в определенной степени сохраняют преемственность с советским производственным прошлым.
В частности, в России на металлургических заводах не производили масштабных сокращений. Здесь сохраняются прежние подходы к занятости. Новые владельцы российского происхождения инвестируют в производство, но делают это на старой базе. Именно такой подход ближе бывшим генералам черной металлургии бывшего СССР.
Однако у индусов из «Арселор Миттал» явно другие методы. У них нет и не может быть ностальгии по советскому прошлому и его производственной базе. Они смотрят на показатели эффективности производства, на себестоимость продукции, рынки сбыта и наверняка сравнивают с аналогичными производствами в других странах мира. У «Арселор Миттал» есть такие возможности, компания имеет металлургические производства во многих странах мира, от Европы до Латинской Америки и Индии.
Здесь стоит сразу отметить, что на мировом рынке черных металлов сегодня существует перепроизводство продукции. Это обостряет конкуренцию за рынки сбыта. К примеру, против российских компаний этим летом были введены защитные пошлины в связи с подозрением в демпинге экспорта. Но самые большие претензии сегодня предъявляют Китаю, который за последние годы резко увеличил производство продукции черной металлургии. В результате Китай перестал быть импортером черных металлов, а стал одним из главных их поставщиков на мировой рынок. Сейчас в рамках ВТО на Китай оказывается давление с целью вынудить его вывести с рынка производственные мощности на 80 млн. тонн стали в год. Это примерно 30 годовых объемов производства Карагандинского металлургического комбината.
Естественно, что у Кармета есть свои преимущества. Во-первых, это собственный уголь с Карагандинского угольного бассейна. Во-вторых, своя железная руда. И, в-третьих, относительно дешевая рабочая сила. Это звучит обидно для казахстанских рабочих, но для рыночной экономики тут нет ничего личного. Рабочая сила – это одна из определяющих себестоимости производства продукции.
Понятно, что рабочие в Казахстане или в Украине, здесь у «Миттал груп» есть еще один металлургический завод – «Криворожсталь», получают меньше, чем рабочие в Европе. Но это одна из причин, почему Миттал закрывает заводы в Европе, при этом сохраняя их в далекой Центральной Азии. Даже, несмотря на более высокую производительность труда у европейских рабочих, чем во всей Азии, производство металла в Европе обходится дорого. Европейцы не выдерживают здесь конкуренции с теми же китайцами и россиянами. Потому что у них высокие зарплаты, соответственно, большие налоги, а цены на металл падают.
В нашем случае главная проблема Кармета – это рынки сбыта. В этом смысле местоположение комбината очень невыгодное. Севернее Караганды расположена целая группа российских металлургических заводов, главным конкурентом является Магнитогорский комбинат. На востоке в Китае очевидное перепроизводство металла. На западе находится Украина, где даже после частичной потери Донбасса сохранилось значительное металлургическое производство.
Важным рынком сбыта до введения санкций был Иран, теперь санкции сняты и поставки в Иран могут восстановиться. Но в любом случае внешние рынки сбыта для завода, расположенного в центре континента, вдали от морских портов, весьма ограничены. Поэтому продажи «Арселор Миттал Темиртау» во многом зависят от системы сбыта всего холдинга. В то время как для продаж необходимы конкурентные цены.
Вот индусы и ведут себя соответствующим образом. Они заинтересованы в сокращении издержек, в том числе поэтому сокращают количество работников. С 40 тыс. работников Кармета времен Сосковца уже снизили численность занятых примерно до 14 тыс. человек. При этом объемы производства снизились примерно вдвое.
В угольном департаменте «Арселор Миттал Темиртау» сокращения также довольно большие. Потому что коксующие угли Карагандинского бассейна привязаны к доменному производству. Данная технология в современном мире выглядит несколько устаревшей. Сегодня металл плавят в электропечах, пока в основном из металлолома. При этом естественно, что экспорт коксующихся углей весьма затруднен из-за все тех же логистических проблем, слишком далеко Караганда от морских портов и от любых возможных рынков сбыта. При этом на расположенных по соседству рынках, скажем, в России, существует большая конкуренция. К примеру, Кемерово может удовлетворить все потребности российских металлургических заводов в коксующихся углях. Так что угля Караганда также производит много меньше, чем во времена СССР. На пике производства в 1980-х угля здесь добывали больше 45 млн. тонн в год. В наше время угольный департамент «Арселор Миттал» производит в районе 10 млн. тонн.
Здесь существует важная дилемма для государства. С одной стороны, можно оставить производство крупной корпорации, отдавая себе отчет, что она в первую очередь думает об издержках, рынках сбыта и прибыли. С другой – можно попытаться продолжать управлять производством в прежнем советском духе, как это делают в Беларуси.
Белорусское государство оказывает давление на предприятия, чтобы они производили продукцию, даже если на нее нет спроса. Логика государства в данном случае понятна, оно обеспечивает занятость, экономические показатели, имеющие отношение к ВВП. Но в результате склады оказываются забитыми из-за низкой конкурентоспособности и отсутствия рынков сбыта, а предприятия оказываются на грани банкротства. Потому что они потратили средства на закуп сырья, производственный процесс и оплату труда и налогов. Неважно, являются ли они собственными средствами предприятий или кредитами банков, конец все равно один. Если, конечно, государство не спишет кредит или не обеспечит рынок сбыта. Последняя задача обычно является невыполнимой, а списание кредитов ведет к росту необеспеченной денежной массы и инфляции. Потому что списанные деньги были выплачены поставщикам и работникам и уже попали на рынок.
Собственно, все претензии к «Арселор Миттал» связаны с тем, что капиталисты-индусы плохо распоряжаются с масштабными советскими производственными проектами, что в казахстанском Темиртау, что в украинском Кривом Роге. Но время этих проектов объективно ушло в прошлое. Поэтому понятно, что капиталисты подгоняют под свои условия. Производят угля и металла ровно столько, сколько смогут продать, сокращают издержки, рабочих и все такое. Это может не нравиться, но альтернативой является самостоятельное управление завода государством, то есть возврат в прошлое. Следовательно, нужно будет самостоятельно искать рынки сбыта, обеспечивать сырьем и делать многое другое.
В этом смысле краткий визит бывшего «красного директора» Сосковца это как голос из прошлого. Он утверждал, что у российских металлургических заводов лучшие собственники, что на этих заводах выше зарплата, что нужно восстанавливать связи с российской промышленностью. И эти слова не могли не понравиться металлургам в Темиртау, которые наверняка с ностальгией вспоминают советские времена.
Хотя понятно, что это вопрос именно ностальгии. В реальности же для российских промышленников Карагандинский металлургический комбинат – это прямой конкурент при сокращающихся внешних и внутренних рынках сбыта. Точно так же, как коксующиеся угли Караганды – конкурент для угольщиков Кемерово. Собственно, это и неудивительно. Потому что во времена СССР Карагандинский металлургический комбинат создавался как запасной для Уральского промышленного района на случай повторения войны подобной Второй мировой. Очевидно, что в плановой экономике СССР вопросы рынков сбыта, логистики и издержек производства были несущественными.
К тому же, когда мировая экономика находится не в лучшем состоянии, не следует ожидать прежних темпов роста экономики Китая и развивающихся стран, при наличии лишних производственных мощностей, выживание бывшего Кармета напрямую зависит от его способности продавать свою продукцию на внешних рынках.
Но на слова Сосковца все равно стоит обратить внимание. Он апеллировал к ностальгическим чувствам работников металлургического завода, которые еще помнят былую славу советской промышленности. Он противопоставлял российскую практику деятельности иностранцев. В этом смысле Сосковец выступал именно как «красный директор» из начала девяностых. А это уже почти политический момент. Хорошо только, что сейчас не девяностые и коллективы уже не те, и время реанимировать советскую промышленность и плановую экономику уже утеряно, даже в России, где эти идеи очень популярны.