Весенний шторм в Казахстане
Весна и начало лета 2016 года в Казахстане оказались весьма богатыми на события. Для обычно достаточно спокойного и очень консервативного Казахстана все произошедшее стало настоящим испытанием. Вопрос даже не в том, что в апреле произошли несанкционированные довольно многочисленные митинги в западных городах страны Атырау и Актобе, за которыми последовали собрания в некоторых других городах. Это дало повод говорить о том, что заволновалась традиционно политически пассивная провинция. И не в том, что протестующие сформулировали идею назначить следующую дату протестов на 21 мая, что вынудило государство мобилизоваться. Возможно, потому, что ожидание какого-то события хуже, чем само событие. И не в том, что внешний фактор неожиданно стал доминирующим в оценке причин произошедшего. И не в том, что период между 21 апреля и 21 мая привел к резкому росту негативной риторики в интеллектуальном сообществе в отношении действующей власти. Причем эта негативная риторика не всегда была объективной, но всегда очень эмоциональной.
Возможно, более важным оказалось то, что в Казахстане довольно неожиданно для всех сторонних наблюдателей вдруг проявилось очень много линий внутренних противоречий и потенциальных конфликтов. Теоретически это давно известно, но на практике такое мы наблюдаем впервые за последние десять-пятнадцать лет. И даже ситуация в 1990-е годы все же носила другой характер. Стоит отметить, что противоречия не проявляются в обычных условиях сильного централизованного государства, как бы к нему ни относиться. Но взрыв эмоций в обществе из-за земельного вопроса показал, что при определенных обстоятельствах они вполне могут появиться.
Отсюда и разное отношение в обществе к событиям. Одни видят в этом проявление гражданской активности. Другие опасаются дестабилизации. Третьи пытаются понять, не стоят ли за протестами чьи-то интересы, как внутри страны, так и за ее пределами?
Кто-то полагает, что государство сработало грамотно и не только смогло без излишней жесткости остановить протесты, но и предприняло ряд шагов навстречу протестующим. Среди них введение президентом страны моратория на введение закона в действие, создание комиссии по земельному вопросу, куда пригласили войти, в том числе и лидеров общественного мнения из провинции. И, наконец, внесение изменений в сам закон, которое проходит в парламенте.
Другие, напротив, считают, что государство было излишне жестким, был задержан целый ряд активистов, некоторые получили срок ареста до 15 суток. Высказывалось также мнение, что реакция государства была чрезмерной, что оно бросило всю свою немалую мощь для решения сравнительно небольшого вопроса, что, может быть, логичнее было бы дать собраться протестующим и дождаться, пока протесты выдохнуться сами собой.
Но государство также можно понять. Ситуация была весьма непредсказуемой, не совсем очевидными были причины произошедшего, их мотивация и внутренняя логика. В подобных случаях у государства с сильной вертикалью власти, которое осуществляет процесс модернизации по азиатской модели, всегда есть дилемма – проводить жесткую линию или договариваться с протестующими на улицах.
Стоит отметить, что в жестких политических системах вроде Узбекистана, Туркменистана или СССР и Китая времен расцвета социализма никаких протестов в принципе быть не могло, как и альтернативных мнений. Протесты могут начаться, когда системы идут на модернизацию, а значит, частичную либерализацию. Соответственно, начинаются дискуссии, критика властей и любые действия воспринимаются как слабость и повод к проверке системы на прочность. В этот момент система может или уступить, или вернуться к более жесткой линии. Естественно, что в государстве есть сторонники обоих направлений.
Очень показательна была ситуация в Китае в 1989 году. Тогда протесты на площади Тяньаньмынь продолжались довольно долго, почти полтора месяца – со второй половины апреля по 4 июня. Это была реакция общества на экономические реформы в стране, которые начались десятилетием раньше. Часть общества требовала углубления реформ, перехода к политической их части. Между тем часть протестующих под флагами председателя Мао выступали против преобразований в духе капитализма. В политическом истеблишменте Китая того времени старались общаться с протестующими, их позицию в целом поддерживал генеральный секретарь компартии Китая Чжао Цзыян.
Полтора месяца нахождения протестующих на площади привели ко все большей радикализации их требований. Они ощутили свою силу, а бездействие властей воспринимали как слабость. Проблема здесь в том, что вести диалог с улицей в государстве с централизованной властью это вообще очень рискованно для обеих сторон. Потому что по мере продолжительного нахождения на улице митингующие согласны только на капитуляцию власти, а самой власти, для того чтобы остановить протесты, надо принимать чрезмерно жесткие меры.
Собственно, это и произошло в Китае. Китайские власти в итоге приняли весьма непопулярное решение и жестко подавили протест на площади Тяньаньмынь. Но идея при этом китайского лидера Дэн Сяопина заключалась в том, что это предпринято ради модернизации страны, и это в большей степени отвечает национальным интересам Китая, чем следование по пути либерализации под давлением улицы.
Конечно, многие с этим не согласились, тем более в 1989 году все смотрели на опыт СССР, там как раз в мае-июне проходил съезд народных депутатов. Собственно, этот съезд и стал важным шагом в процессе последующего падения СССР. Тогда Михаил Горбачев и его окружение были уверены, что небольшая группа либералов среди участников съезда не сможет оказать негативного влияния при подавляющем большинстве провластных депутатов. Позже последних образно назовут «агрессивно-послушным большинством». Потому что они не давали говорить либерально настроенным депутатам, прерывали их.
Но ошибка тогдашнего руководства СССР заключалась в том, что, собственно, не так важно, сколько критически настроенных депутатов на съезде, который транслируется на всю страну. Главное – это то, какие идеи они формулируют и как они это делают. Яркие, харизматичные и, что важно, грамотные представители «межрегиональной депутатской группы» при содействии депутатов из Прибалтики сформулировали очень важные вопросы о советском государстве, экономике и обществе и направлениях его дальнейшего развития. На них у советского руководства не было ответов или, вернее, они были не очень убедительными. Здесь большинство не может помочь. Идеи важнее.
Вполне может быть, что Дэн Сяопин смотрел трансляции со съезда из Москвы и сделал свои выводы. Съезд в СССР закончился 9 июня 1989 года, а приказ о наведении порядка китайские власти отдали 4 июня.
Но в итоге СССР уже нет, а Китай стал экономическим гигантом. Логика здесь в том, что модернизация в Азии – очень тонкий элемент настройки конструкции, это требует высшего пилотажа в управлении. Потому что гораздо проще ничего не менять, как это делают в том же Узбекистане или Беларуси, и слава богу, что не стали делать в бывшем СССР. Но либерализация, тем более под давлением улицы, ведет к одномоментному проявлению всей массы противоречий в обществе, которые в сильном государстве часто скрыты и отчасти регулируются. Хотя, без сомнения, либерализация очень привлекательна для интеллектуальных слоев общества.
Собственно, в Казахстане государство в весьма сложной ситуации сделало максимум возможного. Государство оказалось между силовыми решениями и некоторыми уступками протестующим. Предпочли использовать оба варианта. Мораторий на земельный закон и создание комиссии отчасти сняли повод к протестам. В то же время силовые структуры, действуя в рамках разумного, остановили сами протесты. Но при этом осадок в любом случае остался, что у государства, что у общества.
Земельный вопрос
Как известно, поводом для первых массовых протестов, которые прошли в конце апреля в Актобе и Атырау стал новый земельный кодекс. В нем предусматривались увеличение сроков аренды земли иностранцами с 10 до 25 лет и приватизация земли гражданами Казахстана.
Протест был направлен в основном против идеи перехода земли к иностранцам, под которыми подразумевались в первую очередь граждане Китая. Хотя в законе речь не шла о частной собственности для иностранцев, а об увеличении сроков ее аренды. Это обосновывалось необходимостью привлечения иностранных инвесторов, которые должны окупить таким образом свои инвестиции. К весне 2016 года был подготовлен ряд соглашений с крупными сельхозкомпаниями, в основном из КНР.
Но передача земли китайцам и иностранцам стала именно поводом. Понятно, что громкий лозунг «не будем продавать землю иностранцам (китайцам)» был более привлекателен для массового восприятия, чем обсуждение деталей земельных отношений в стране. Хотя главная причина, скорее всего, все же заключалась именно в земельных отношениях.
Сегодня земля распределена между сотнями тысяч хозяйств по всей стране. От небольших участков, где выращивают овощи, до крупных латифундий вроде компании «Иволга» кустанайского олигарха Розинова. Крупные хозяйства типичны для зернопроизводящих районов, мелкие – для скотоводческих и тех, кто производит овощную продукцию около рынков потребления в городах. К примеру, на селе живет 1 млн. 600 тыс. так называемых самозанятых, многие из которых получают доходы от ведения сельского хозяйства.
Показательно, что в Казахстане насчитывается 7 млн. голов крупного рогатого скота. Еще совсем недавно было 6 млн. При этом в советское время в Казахстане насчитывалось 9 млн. голов КРС, но все они находились в крупных производственных комплексах. Сегодня же все 7 млн. КРС распределены среди множества хозяйств. Среди них есть относительно крупные, но большинство – мелкие.
В наше время скот – это настоящий капитал, помимо КРС это лошади и овцы. С учетом натурального хозяйства у сельских жителей наличие скота при нынешних высоких ценах на мясо – это возможность получения наличных денег и часто в весьма значительных объемах. Это ставит активную часть сельских жителей в более выгодное положение в отличие от тех, кто работает в городах за одну зарплату. Более того, они часто способны поддерживать своих городских родственников.
Естественно, что в таких условиях вопрос доступа к пастбищам становится критически важным для многих сельских жителей и их городских родственников. В то же время, доступ к пастбищам является большой проблемой с учетом того, что вся земля распределена между разными владельцами.
Очевидно, что среди таких владельцев много представителей местных элит, которые получили доступ к земле во время своего пребывания у власти на местном уровне. Однако данные элиты при всех своих преимуществах, обусловленных их положением, остаются тесно связанными с обычным казахским обществом. Частью такой системы отношений является взаимопомощь. Фактически владение землей теми или иными людьми не носит критического характера для общественных отношений. Землю всегда можно взять в субаренду, зажиточные люди могут предоставить в пользование скот, поделиться продуктами и т. д. В любом случае это целая система взаимодействия, когда в рамках традиционных общинных отношений зажиточные люди и социально уязвимые слои в определенной степени зависят друг от друга.
Введение нового земельного кодекса предусматривало переход исключительно к частной собственности на землю. Все нынешние арендаторы могли ее выкупить. Кроме того, предусматривался аукционный принцип торговли землей. Считается, что именно намерение государства выставить этим летом на аукцион 1,7 млн. гектаров земли и стало катализатором протестов.
Понятно, что у многих из тех, кто сегодня контролирует землю сельхозназначения, может не быть денег для выкупа. Аукционный способ предусматривает, что тогда землю купит тот, у кого есть деньги. В результате могло так получиться, что земля перешла бы от нынешних владельцев к другим собственникам, а это означало бы вероятность потери земли местными элитами.
Кроме того, землю могли потерять массы мелких владельцев, особенно в скотоводческих районах. С точки зрения индустриализации сельскохозяйственного производства, при капитализме это естественный процесс. Вместо множества мелких собственников, не способных решить проблему производства крупных партий сельскохозяйственной продукции, должны появиться крупные товарные хозяйства. Соответственно, в случае с Казахстаном он, может, перестанет импортировать то же мясо, а наоборот, станет его экспортировать. Но с точки зрения и местных элит и мелких собственников это было бы весьма серьезной проблемой.
Стоит учитывать, что в городах сегодня большая часть казахского населения – это недавние выходцы из села. Естественно, что они сохранили самые тесные связи со своими сельскими родственниками. Поэтому они жизненно заинтересованы в их благополучии. В конце концов, село на сегодняшний момент – это их экономическая база.
Это одна из возможных причин. Стоит также отметить, что выход тысячи и больше людей в сравнительно небольших городах вроде Актобе и Атырау – это очень серьезный фактор. Потому что казахское общество состоит из сложной системы вертикальных и горизонтальных связей. Здесь и патрон-клиентские отношения, и большие семьи, и горизонтальные связи взаимных услуг в рамках рыночной экономики. Вся эта система отношений предполагает высокий уровень кооперации для участия в многотысячном митинге.
Здесь мы подходим к еще одному обстоятельству. Актобе и Атырау объединяет то, что еще совсем недавно здесь акимом последовательно был бывший затем руководителем Администрации Президента Аслан Мусин. Его преемником в Атырау потом стал Бергей Рыскалиев, который покинул Казахстан после скандала и возбуждения уголовного дела. При этом и Мусин и Рыскалиев считались весьма жесткими управленцами, связанными с Западным Казахстаном.
Сегодня акимом Актюбинской области работает выходец из Кзыл-Ординской области Бердибек Сапарбаев, тоже весьма жесткий управленец. Очевидно, что это назначение было связано с необходимостью усиливать центральную вертикаль власти, чтобы не создавать местных царьков. Поэтому, к примеру, актюбинец Нурмухамбет Абдибеков работает акимом Карагандинской области, а выходец из Шымкента Алтай Кульгинов – акимом Западно-Казахстанской области.
В другом городе, где прошли протесты, в Атырау только 26 марта 2016 года был назначен новый аким Нурлан Ногаев, уроженец Актюбинской области. До этого он работал в Западно-Казахстанской области с 2007 года, сначала замакима, затем акимом, с 2012 года. С учетом того, что в Атырау практически нет сельскохозяйственных угодий, трудно отделаться от ощущения, что это был протест вообще, может быть, в том числе и против кадровой политики, а земельный вопрос был очевидным поводом.
Хотя косвенно земельный вопрос все же сказывается на ситуации в Атырау. Потому что вокруг города отсутствует сельскохозяйственная округа. Соответственно, все продукты в Атырау привозные, поэтому дорогие. После ухудшения экономической ситуации в связи с падением цен на нефть и последующей девальвацией высокие зарплаты жителей города уже не обеспечивают прежнего уровня жизни. И рост цен на продукты первой необходимости имеет здесь большее значение, чем, например, на юге, в Шымкенте или Алматы.
Собственно, за пределами Атырау и Актобе митинги не были особенно массовыми. Например, их не было в южных областях, где, казалось бы, вопрос земли является критически важным. Здесь вся земля давно является частью сложной системы хозяйственных взаимоотношений, включающей распределение воды, что имеет критическое значения для сельского хозяйства в южных регионах. Именно потому, что здесь все в принципе определено, поэтому, возможно, и нет причины для протестов. И здесь мы подходим к очень важному моменту – вопросам теории земельных отношений и феномену частной собственности.
Из теории вопроса
Сама по себе частная собственность на землю является важным элементом отношений в мире капитализма. Более того, собственно, с этого института и начинался знакомый нам мир западной демократии. В Древней Греции первоначально влиянием обладали зажиточные слои общества, те, кто мог приобрести комплект тяжелого вооружения воина-гоплита. Это было возможно только при наличии участка земли.
Но земля в начале была собственностью общин, которые имели родовую природу происхождения. Поэтому в Афинах понадобилась административная реформа, которая создала новую структуру организации. Вместо прежних родовых общин-фратрий были созданы новые общины – филы, которые могли не иметь даже общей территории. Затем для обеспечения прав земельных собственников, от которых зависела мощь афинского ополчения и одновременно сила афинской демократии, возникла соответствующая система регулирования. Во многом отсюда возник институт частной собственности, который вместе с демократией и создали современное западное общество.
На Востоке частная собственность всегда существовала, но она не носила абсолютного характера. Здесь больше было распространено правило «власть – собственность». При этом частные земли (мульк на мусульманском Востоке) не доминировали в восточных государствах. Здесь больше использовали условные пожалования в обмен на службу. Тимары в Османской империи, джагиры в империи Великих Моголов и многие другие.
Особенностью кочевого общества было отсутствие института частной собственности. Если кочевники захватывали то или иное оседлое государство, они использовали местные правила и законы. Но в степи регулирование прав на пастбища и источники воды определялось либо силой в моменты передвижения племен, либо согласно традиционному праву.
Поэтому к моменту вхождения в состав Российской империи у казахских племен не было института, регулирующего земельные отношения. В этой ситуации российские власти объявили все земли государственной собственностью. Это решение оказало определяющее влияние на все последующие события.
Так как земли в казахской степи стали государственными, то Россия могла изымать их согласно потребностям государства. Вследствие этого в степи направился весьма значительный поток русских крестьян-переселенцев. В итоге в степи оказалось два разных хозяйственных уклада, один из которых опирался на всю мощь российской государственной системы. Именно противоречия между двумя укладами и безнадежность в связи с продолжавшимся изъятием земли у кочевников и стали одной из главных причин восстания 1916 года.
Интересно, что в аналогичной ситуации англичане в Британской Индии поступили другим образом. В середине XIX века они захватили территории проживания пуштунских племен. У кочевников-пуштунов также не было частной собственности на землю. Отдельные равнинные племена владели землей на основании джагиров, выданных им либо правительством Великих Моголов, либо сикхами, которые сменили Моголов у власти в Северо-Западной Индии.
В итоге англичане объявили государственными земли общего пользования, а прочие земли признали частной собственностью маликов пуштунских племен. Логика здесь заключалась в том, что племена де-факто – это кровнородственные общины и внутри них проще понять и определить принципы распределения земельной собственности. Одновременно англичане создали всю систему британских институтов – от армии и полиции до системы образования и систем, регулирующих земельный рынок, включая земельный банк.
Разница в подходах двух колониальных империй весьма ощутимая. В случае с Российской империей земельный вопрос развивался согласно логике ее организации. Государству нужно было расселить безземельных крестьян и получить тем самым новых налогоплательщиков. Для казахского кочевого общества эта политика не означала ничего хорошего. Его жизненный уклад в этой ситуации выглядел архаичным и являлся помехой для освоения новых территорий.
У британцев ранее кочевые пуштуны получили землю в частную собственность, был создан земельный рынок, они постепенно осели на землю. Например, в нынешнем Пакистане большую часть пуштунского населения составляют не воинственные горные пуштуны из семи пограничных агентств, а обычное население бывшей Северо-Западной Пограничной провинции, ныне Хайбер-Пактунхва.
Вопрос о частной собственности на землю остается очень сложным в своей основе. Очевидно стремление государства развить на селе товарное производство. С макроэкономической точки зрения это выгоднее для экономики страны, чем нынешнее мелкотоварное производство. Но в то же время миллионы сельских жителей и их родственников в городах обеспечивают себя за счет этого и не просят помощи у государства. Характерно, что в свое время в Римской империи после завершения завоевательных походов ландшафт Италии выглядел пустынным. Здесь не было прежних сел, их обитатели переселились в бедные кварталы крупных городов, а в сельской местности остались только латифундии.
При этом понятно и желание многих из современных элит на разных уровнях легализовать свое владение землей. Это могло бы не только закрепить свой статус в обществе, но и, возможно, получить во владение высокодоходные сельскохозяйственные производства, вроде тех, которых очень много в Америке, как в Латинской ее части, так и в Северной.
Но можно понять и массу мелких собственников, жизнь которых зависит от доступа к пастбищам, к воде, к пахотной земле. По большому счету речь идет о проблеме доверия. Люди не знают, будет им лучше или нет, но предпочитают нынешнюю ситуацию любой неизвестной в будущем. Они боятся, что новые собственники или даже старые, которые смогут легализовать землю, будут после этого представлять для них проблему.
Политический антураж
У митингов протеста в апреле и мае сразу возник серьезный политический антураж. Хотя причины могут быть объективными или не очень, но очевидно, что почти одновременный выход людей на площадь сразу в нескольких городах требует какой-то организации. Или, если предположить, что это стихийное событие, тогда произошедшее требует высокой степени самоорганизации. Интернет, безусловно, может стать важным источником самоорганизации, но все же не настолько организованно наше общество, чтобы согласовать дату выступления, наметить основные вопросы и, что самое важное, определить дату следующего массового протеста через месяц. Как известно, такой датой было назначено 21 мая.
Кроме того, в Сети появилось несколько высокопрофессионально сделанных роликов, критикующих казахстанские власти и формулирующих антиправительственные лозунги по аналогии с событиями в Кыргызстане в 2005 и 2010 годах. В одном из таких роликов был диктор с хорошо поставленным голосом, у нас таких просто нет. Он говорил на русском языке, но, что любопытно, назвал казахстанскую валюту тэнге, а не тенге. Так говорят уроженцы России, вернее, москвичи, могут и русскоязычные украинцы. Казахстанские русские никогда не скажут тэнге.
Понятно, что этот ролик, как и другие, кто-то заказал. Вместе с организацией кампании это стоило немалых денег. Заказать исполнение теоретически могли в России или в Украине, сегодня это нетрудно, были бы деньги и желание, а исполнители найдутся.
Если согласиться, что кто-то стоял за кампанией в интернете, которая во многом привела к митингам в Казахстане, по крайней мере, сыграла определенную мотивирующую роль, тогда ситуация становилась крайне сложной. Потому что одно дело, если их организовали люди с местными интересами, например, указывали на опального банкира Мухтара Аблязова. И совсем другое дело, если за этим стояла какая-то внешняя сила.
Аким Актюбинской области Бердибек Сапарбаев 30 апреля после митинга в его городе заявил: «Почему мы должны слушаться тех, кто прячется на Западе? Почему мы должны работать на деньги Запада?». Это можно было трактовать и как указание на политических эмигрантов из Казахстана, так и на страны Запада. Далее эта тема стала все больше развиваться, стали проводиться параллели с «цветными революциями». В соседней России многие прямо говорили о планах Запада по повторению украинского сценария в Казахстане.
Стоит отметить, что опыт двух переворотов в Кыргызстане весьма показателен с точки зрения внешнего влияния. Существует, естественно, ничем не подтвержденное предположение, что переворот 2005 года отвечал интересам США. Это была одна из серии «цветных революций», которые до этого прошли в Сербии, Украине и Грузии. В то время как переворот 2010 года, напротив, отвечал интересам России.
Так это или не так, сказать трудно, но очевидно, что два государства вели между собой борьбу за влияние на территории Кыргызстана. Поэтому очень важно было не допускать, чтобы геополитическое соперничество великих держав велось бы на вашей территории. Или чтобы одна из держав думала, что другая переигрывает ее на стратегически важной позиции. Поэтому имеет такое большое значение проведение многовекторной политики.
Во время кризиса с митингами в Казахстане сложилась очень любопытная ситуация. В идеологическую борьбу против возможной «цветной революции» активно включились казахстанские СМИ с устойчивой пророссийской ориентацией. В первую очередь это был «Первый канал Евразия», новостную службу которого возглавлял гражданин России Александр Замыслов.
«Первый канал Евразия» сначала заявил, что участникам митингов платили деньги, затем в доказательство этого показал весьма скандальную запись о передаче денег, которую очень многие специалисты сочли подделкой. Собственно, руководство этого казахстанского канала исходило из логики, обычной для российского телевидения, которое вот уже два года находится в состоянии идеологической войны вокруг конфликта с Украиной. В этой борьбе российское телевидение часто обвиняли в подделках даже в самой России.
Соответственно, если говорится, что митинги могут быть новыми «цветными революциями», то руководство «Первого канала Евразия» вполне могло исходить из логики, что на войне все методы хороши. Тем более если об этом очень жестко и много говорят разные люди на российском телевидении как об американском проекте.
Но проблема здесь была в том, что «Первый канал Евразия» все-таки казахстанский канал, а не российский. И он должен быть частью казахстанской идеологической машины, а не российской. А так получилось, что после скандальных выпусков этого канала начались резкие протесты со стороны активной казахской общественности. Собственно, «Первый канал Евразия» оказал властям медвежью услугу.
В то время, когда власти стремились использовать самые разные тактики, от силовых превентивных до поиска консенсуса через работу земельной комиссии, государственный «Первый канал Евразия» своей бескомпромиссностью только усугублял ситуацию. Все выглядело так, что канал просто подталкивал ситуацию к радикализации, к тому, чтобы у властей Казахстана не было другого выхода, кроме как жесткого подавления протестов. То есть просто поссорить государство с казахским обществом.
И здесь большой вопрос: кому это было выгодно? Если это просто излишнее рвение, это еще неплохо, если это кое-что другое, тогда все гораздо хуже.
6 июня, сразу после террористической атаки в Актобе, ситуация приобрела неожиданный оборот. Представители КНБ Казахстана заявили, что арестованный в январе шымкентский предприниматель Тохтар Тулешов вместе с рядом высокопоставленных отставных и действующих силовиков стоял за организацией протестов в апреле и мае.
Тулешов известен своими пророссийскими высказываниями и членством в самых разных российских организациях. Это не могло не вызвать потрясения, возникала совершенно новая ситуация, стороны должны были прояснить ситуацию. Характерно, что на следующий день в Казахстан приехал министр обороны России Сергей Шойгу.
Без всякого сомнения Казахстан и Россия при любых обстоятельствах всегда найдут общий язык, что и было продемонстрировано во время Санкт-Петербургского экономического форума, где президент Нурсултан Назарбаев был одним из главных гостей президента Владимира Путин
Вместо заключения
Любой кризис когда-то заканчивается. Главное – иметь возможность извлекать уроки из произошедшего и проводить работу над ошибками.