Евразийская интеграция подошла к очень важному моменту в своей истории. Еще в начале прошлого года явно преобладали оптимисты и сторонники безусловной интеграции без каких-либо вопросов. Однако к настоящему моменту вопросов накопилось очень много. И большая их часть связана с итогами двух с половиной лет работы Таможенного союза, а также с тем, насколько экономическая модель ТС отвечает интересам каждой страны в отдельности. А этот вопрос связан с другим – есть ли перспектива у евразийской экономической интеграции? При этом мы здесь сознательно обходим вопрос о политическом аспекте происходящего. Хотя очевидно, что именно политическая мотивация является самым главным аргументом для многих сторонников экономической интеграции.
Планы сторон
Изначально концепция экономической интеграции основывалась на идее объединения потенциалов экономик ряда стран, расположенных на территории бывшего СССР. При этом данная идея исходила из того, что распад СССР привел к разрыву прежних хозяйственных связей между республиками, что пагубно сказалось на их развитии. Восстановление связей представлялось способом решить проблему технологической и производственной отсталости.
Такая отсталость была особенно заметной, с одной стороны, в сравнении с остальным миром, с другой – на фоне технологической мощи бывшего СССР. То есть страны бывшего Советского Союза потеряли практически весь технологический потенциал этой некогда развитой промышленной страны. В мировой глобальной системе они стали периферией, которая выполняет функции рынка сбыта готовой продукции и источника сырья для ее производства.
Подобная ситуация была особенно обидной для бывших советских граждан, потому что за время, прошедшее с момента распада СССР, многие страны Юго-Восточной Азии, такие как Китай, Южная Корея, стали промышленно развитыми державами. Бывший социалистический Китай фактически является главной «фабрикой мира». Южная Корея успешно теснит на мировых рынках старые промышленно развитые страны в производстве автомобилей, торговых судов, электроники и т. д.
Поэтому вполне естественным являлось стремление части элит и общественности попытаться изменить ситуацию, уйти от сырьевой зависимости. Именно такой подтекст интеграции и вызвал энтузиазм общественности в России, Казахстане и Беларуси. То есть фактически интеграция основывалась на идее некоего «промышленного реванша», попытке совместными усилиями повысить экономическое значение территории бывшего СССР в мировой экономике.
Кроме этого, накануне начала интеграции говорилось о том, что она приведет к росту товарооборота между странами. В Казахстане указывали на то, что получат доступ к огромному российскому рынку. За счет более выгодных условий в Казахстане, связанных с низкими налогами и более комфортной средой для инвестиций, инвесторы смогут разворачивать здесь производства для последующего экспорта в Россию. Среди плюсов для Казахстана отмечалось также использование внутренних российских тарифов на транспортировку грузов через Россию.
Со своей стороны Беларусь рассчитывала получить доступ к беспошлинной российской нефти и за счет перепродажи продуктов ее переработки в Европу получать столь необходимую ей валюту. Помимо этого Минск полагал, что после введения защитных таможенных пошлин сможет увеличить экспорт своих товаров на рынки Казахстана и России. Иначе нереформированная белорусская экономика была не в состоянии продолжить свое существование в прежнем формате. Ей нужны были рынки сбыта и валютные поступления.
Интересы России были связаны с расширением товарооборота внутри стран ТС. С одной стороны, это обеспечивало преимущество для российского экспорта на близлежащих рынках, потому что высокие импортные пошлины в ТС выступали в качестве своего рода защитного зонтика, который давал преимущество российским производителям. С другой – это позволяло снизить давление со стороны неконтролируемого товарного импорта, в частности из Китая, так как более жесткий контроль на внешних границах ТС означал сокращение неконтролируемого импорта через Кыргызстан. Одновременно Казахстан, как часть ТС должен был также сократить импорт из Китая и последующий неформальный реэкспорт в Россию. Казахстан обязан был также навести порядок на границе с Китаем и Кыргызстаном.
Другой важный аспект российских экономических интересов был связан с возможностью получения компаниями из России важных активов в близлежащих странах. Такая политика реализовывалась в Украине, Армении, она является частью требований Москвы по отношению к Беларуси в обмен на преференции в торговле нефтью и газом. Можно вспомнить еще и политику Москвы в Кыргызстане.
Не все активы были равнозначны по своей цене. Некоторые из них были весьма проблемными, как Кыргызгаз или обязательство Москвы построить Камбаратинскую ГЭС в Кыргызстане и Рогунскую в Таджикистане. Часть относилась к числу стратегических, как, например, белорусская газотранспортная система. В отдельных случаях российские частные компании принимали на себя контроль за управлением весьма значительными предприятиями. Такая ситуация была с Белорусской калийной компанией, которая работала в тесном контакте с частным российским Уралкалием до известного скандала с арестом директора последнего. В других случаях российские государственные компании приобретали активы в важных для России компаниях. Например, были приобретены урановыми активами в Казахстане, часть из которых перешла под контроль Росатомпрома (Россия контролирует 20 процентов производства казахстанского урана).
Но тенденция была вполне очевидная. Россия проявляла заинтересованность в интересных и стратегически важных для нее активах в ближнем зарубежье. Например, тот же уран является для Москвы важнейшим приоритетом. Потому что собственное производство в России не покрывает потребностей. Производство урана составляет около 3,5 тыс. тонн в год. Все эти тонны добываются по старым затратным технологиям добычи. Например, в Бурятии до сих пор используется шахтный метод добычи.
В то время как ежегодное потребление в России составляет более 6 тыс. тонн и ожидается, что вырастет до 9 тыс. тонн к 2020 году. До приобретения казахстанских активов (по двусторонним соглашениям, а также по договору покупки канадской компании Uranium One), Россия покрывала дефицит урана за счет советских запасов. Однако они должны были закончиться к 2015 году.
Понятно, что ТС, в рамках которого должны были быть унифицированы требования к экономике, а часть полномочий передавались наднациональному органу, в целом способствовал созданию благоприятных условий для интересов российского бизнеса и государства.
В целом у каждой страны были свои ожидания от интеграции, они стремились решить свои экономические проблемы. Но это вполне естественно. Понятно, что классическая ситуация достижения соглашений включает оценку возможных потерь и вероятных приобретений. Но также очевидно, что каждая страна все равно стремится к балансу, чтобы как минимум не потерять больше, чем приобрести. И, конечно, страны ТС рассчитывали, что объединение экономик даст определенный мультипликативный эффект, который компенсирует их возможные потери.
Существовал и еще один важный момент. Казахстан находится в центре континента, он относится к числу так называемых land-locked countries. Соответственно, для нас критически важен доступ к мировым рынкам, как для экспорта, так и для импорта. Большая часть транспортных путей проходит через территорию России. Поэтому мы зависим как от доступа к этим путям, так и от цен за транспортировку. Этот вопрос активно не обсуждался, но все понимали его важность по крайней мере для двусторонних казахстанско-российских отношений.
12 декабря 2013 года в интервью газете «Курсив» министр Евразийской экономической комиссии Нурлан Алдабергенов сделал вполне прозрачный намек: «Мы должны понимать, что если у нас не будет ЕЭП, то возникнут трудности как в реализации, так и транзите наших товаров». Это звучит почти как предупреждение осведомленного человека. Тем более что в конце 1990-х годов у нас была квота на экспорт нефти через российскую систему трубопроводов. Она составляла всего 3,5 млн. тонн нефти. Для сравнения сегодня мы экспортируем больше 70 млн. тонн.
Еще раньше в ноябре губернатор Кемеровской области Аман Тулеев в интервью российскому журналу «Эксперт» говорил, что главная проблема Кузбасса – отсутствие рынков сбыта. Поэтому на складах лежат минимум 16 млн. тонн непроданного угля. В то время как Россия завозит из Казахстана 20 млн. тонн энергетического угля из Экибастуза. По его словам, данный уголь – «это земля» и по качеству несравнима с кузбасским углем. Если учесть, что экспорт угля из Казахстана в Россию составляет минимум 1 млрд. долларов, то отказ российской стороны от этого импорта автоматически приведет к падению казахстанского экспорта в эту страну примерно на 15 процентов.
Тема допуска к транзиту грузов через российскую территорию является весьма чувствительной. О ней редко говорят, но опыт Туркменистана показывает, что теоретически Россия может и полностью прекратить экспорт через свою территорию. К примеру, в начале 1990-х годов Газпром вообще не покупал туркменский газ и не пропускал его через свои трубопроводы. Хотя в советские времена поставки газа из Туркменистана составляли до 90 млрд. кубических метров в год. В двухтысячных годах китайцы построили газопровод из Туркменистана в Китай, так называемый азиатский газопровод. Теперь туркмены продают свой газ в основном Китаю. Можно вспомнить также, что у Казахстана в 1999 году была квота на экспорт нефти через российскую систему нефтепроводов. Она составляла всего 3,5 млн. тонн в год. Это в двадцать раз меньше, чем в 2013 году.
Поэтому двусторонние отношения Казахстана с Россией всегда имели большое значение и будут иметь в дальнейшем. Правда, министр Алдабергенов не совсем прав, когда ставит вопрос или-или. Выбор есть всегда. Например, сегодня ситуация отличается от 1999 года: функционирует нефтепровод в Китай – Атасу – Алашанькоу. Теоретически можно также использовать нефтепровод Баку – Джейхан. Хотя российское направление остается определяющим. В любом случае никогда нельзя доводить дело до открытого конфликта интересов с ключевыми партнерами. Но и партнеры теоретически не должны использовать свое географическое преимущество для давления на Казахстан.
Накануне интеграции
Следует отметить, что за двадцать лет, прошедших после распада СССР и начала работы ТС, между экономиками отдельных стран накопились существенные различия.
По мере продвижения с востока на запад нового интеграционного объединения все значительнее становится роль государства. Например, в Казахстане самые небольшие налоги, в том числе и на экспорт нефти, меньше присутствия государства в экономике, в добывающем секторе много иностранных компаний. В Казахстане в свое время провели пенсионную реформу, повысили возраст выхода на пенсию и отменили льготы. К этому можно относиться по-разному, по понятным причинам общественность относится к этому отрицательно. Но де-факто сегодня в Казахстане 1,7 млн. пенсионеров на 17 млн. жителей (10%), а в России 39 млн. пенсионеров на 143 млн. жителей (27%). Уровень нагрузки на бюджет у нас значительно ниже. Соответственно и выше возможности для маневра в трудные времена. В России, к примеру, из бюджета в 14 трлн. рублей 3 трлн. идут на дотации для пенсионной системы.
В России налоги выше, особенно на экспорт сырья. В экономике доминируют государственные компании-гиганты, иностранцев в нефтедобыче практически не осталось. Поэтому Россия способна изъять из нефтяников большую часть доходов в виде налогов. В связи с этим доходы российского бюджета больше доходов бюджета казахстанского.
В целом в России также выше уровень государственного патернализма. Это следствие инерции советского времени. Рыночные реформы здесь были проведены в более мягком формате, чем в Казахстане. В результате в обществе больше уровень ожиданий от государства. Кроме того, многие предприятия сохранили прежние многотысячные коллективы и не адаптировались к рынку. Некоторые из них продолжают существовать благодаря государственной поддержке. Например, это характерно для автомобильного производства на ВАЗе или сопутствующего производства автокомпонентов.
В России также много металлургических производств с прежним весьма значительным количеством рабочих. Это особенно бросается в глаза в сравнении с металлургическим гигантом «Арселор-Миттал», который владеет заводами в Казахстане и Украине. (В Казахстане с советского времени число рабочих на Карагандинском металлургическом комбинате снизилось с 40 тыс. до 16 тыс.). В России сокращения в процентном отношении были существенно меньше. Очевидно, что снижение мирового спроса на черные металлы все равно рано или поздно приведет российские металлургические заводы к необходимости сокращать занятость. Российский металлургический олигарх Лисин в феврале говорил о том, что многие металлургические компании в России перекредитованы и могут столкнуться с большими трудностями. Потому что российское производство в значительной степени ориентировано на экспорт. А это приводит к необходимости конкурировать с металлургическими компаниями по всему миру. В условиях падающего рынка конкуренция означает борьбу за издержки.
Точно также речь пойдет о сокращении численности рабочих на ВАЗе, где 70 тыс. человек выпускают полмиллиона машин в год. При этом производство на ВАЗе падает. В дальнейшем автомобильные заводы столкнутся с большими проблемами в условиях конкуренции, которая неизбежно будет только усиливаться в рамках ВТО. Нереформированные заводы – это проблема малых городов, таких в России очень много, а их население ориентировано исключительно на поддержку государства. Опять же можно много говорить о проблемах моногородов, но в современной истории Казахстана все плохое, что могло с ними произойти, уже произошло в середине 1990-х годов. В России во многих из них это еще только предстоит.
Преимуществом России является доминирование крупных предприятий на рынке в целом. Например, Сбербанк и другие государственные банки крупнее и мощнее соответствующих казахстанских. Это справедливо для многих бизнесов, как производственных, так и ориентированных на рынки услуг. В сельском хозяйстве у России доминируют крупнотоварные предприятия. В то время как в Казахстане на селе в основном мелкотоварное производство.
Так что в целом, у России не только экономика была крупнее казахстанской, но у нее заметно сильнее было присутствие государства. В связи с большей ролью государства в экономике Россия имела организационное преимущество над Казахстаном, несмотря на то что с точки зрения либеральных экономических реформ, Казахстан добился больших успехов. У него было меньше проблем, чем у России (в частности, по вопросам пенсионеров, налогов, нереформированных предприятий и наличия мелкобуржуазной среды в сельском хозяйстве), но и меньше уровень государственной организации.
Но все же экономики Казахстана и России при всех различиях уже давно интегрированы в мировую экономику, и этим они похожи друг на друга. Поэтому они могут быть частью ВТО. Россия уже вошла в эту организацию, Казахстан собирается сделать это в 2014 году. Но того же нельзя сказать про третьего участника евразийской интеграции – Беларусь.
Традиционно у нас в Казахстане интеллектуальное сообщество весьма позитивно настроено к белорусской модели. Считается, что в отличие от Казахстана и России в этой стране сохранили производство времен СССР и это выгодно отличает Беларусь от тех экономик, которые перешли к рынку. С учетом ностальгии по советской производственной мощи и сожалений по вопросу о сырьевой ориентации экономик России и Казахстана, белорусская модель в глазах части российской и казахстанской общественности выглядела более успешным вариантом развития.
Однако в условиях фактической консервации советской модели в Беларуси сохранились все слабые места социалистической экономики. В первую очередь это общая неэффективность производства. Конечная продукция часто производится согласно плану, без учета реального спроса на рынке. Отсюда затоваривание складов, замораживание капиталов, ухудшение финансового положения предприятий. В условиях СССР продукции белорусских заводов не надо было ни с кем конкурировать, сбыт был гарантирован. Сегодня им приходится конкурировать в первую очередь с импортной продукцией. И хотя в рамках ТС импортные пошлины защищают интересы внутреннего производителя, они недостаточны, для того чтобы решить все проблемы белорусских предприятий. Конкурентоспособность последних осложнена необходимостью поддерживать искусственную занятость, содержать социальную сферу. Они мало инвестируют в науку, поэтому их продукция уступает внешним конкурентам. И, наконец, у них слабый менеджмент, который не привык работать в рыночных условиях.
Поэтому белорусская продукция востребована в основном в рамках ТС. Здесь у нее есть некоторое конкурентное преимущество, которое обеспечивается финансовой политикой. Предприятия получают прямую поддержку от государства в белорусских рублях. Последние все время обесцениваются, потому что государство фактически осуществляет необеспеченную денежную эмиссию. В этой ситуации любая реализация товара за твердую валюту (например, за рубли или тенге) обеспечивает белорусскому предприятию возможность со временем рассчитаться с долгами.
Некоторые итоги интеграции
В первые годы работы ТС объективная оценка ситуации была затруднена. С одной стороны, потому, что государственная пропаганда во всех странах была естественным образом ориентирована на поддержку такого грандиозного проекта. С другой – потому, что проект пользовался весьма искренней общественной поддержкой, особенно в Казахстане. Это препятствовало объективному анализу.
Весьма характерно, что практически во всех выступлениях и статьях 2011–2013 годов указывалось на то, что главным результатом ТС стал рост товарооборота. При этом никто не акцентировал внимания на его структуре. Хотя на сайте Евразийской экономической комиссии такая информация была всегда доступна. Согласно ЕЭК главным результатом работы ТС стал рост импорта из России в Казахстан.
В 2009 году он составлял 9 млрд. долларов, это было самое низкое значение, обусловленное только что прошедшим кризисом. В 2010-м – 11 млрд., потом рост до 17 млрд. и в 2013 году импорт составил 18 млрд. При этом экспорт Казахстана практически не меняется и балансирует около отметки в 6 млрд. долларов в год. То есть отрицательное сальдо экспортно-импортного баланса с Россией составляет для Казахстана 12 млрд. долларов. С Беларусью объем торговли у Казахстана значительно ниже, чем с Россией, но тенденция еще более негативная.
При этом импорт из России резко вырос после начала работы ТС (50%) и остановился только тогда, когда очевидно достиг своего предела роста. Фактически это и был основной эффект от введения в ТС повышенных таможенных пошлин. Причем, с одной стороны, рост российского импорта в Казахстан частично произошел за счет перераспределения торговых потоков, например, машин и оборудования, которые теперь дешевле было покупать в России, чем на мировых рынках. С другой – российский импорт начал вытеснять местное производство.
Проблема для Казахстана обострилась в связи с тем, что большая степень либерализации экономики означала меньшее присутствие государства. В результате российская бюрократия переиграла казахстанскую, как на стадии подписания соглашений о ТС, так и потом, когда он уже начал работать. Надо признать, что россияне создали весьма эффективную систему защиты собственного рынка от казахстанских товаров с помощью различных мер регулирования – от утилизационного сбора на автомобили до дискриминационных требований по ввозу тех или иных категорий товаров.
Кроме того, российские представители в Евразийской комиссии привнесли в ее работу свое весьма значительное организационное начало, что стало причиной огромного вала документации. Наши представители просто не в состоянии проработать весь этот поток, и де-факто доминирует российская позиция. В результате многие документы проходят в российской редакции. Президент Казахстана вынужден был указать, что ЕЭК работает, как филиал российского правительства.
Как следствие российского бюрократического доминирования казахстанские товары так и не смогли попасть на российский рынок, о чем говорили инициаторы создания ТС. В то время как российские товары заполнили казахстанский рынок. Отсюда и такая диспропорция в торговом балансе.
В связи с этим любопытный аргумент был высказан некоторыми сторонниками интеграции. Они говорили, что надо думать не о казахстанских производителях, а о потребителях, для которых более выгоден дешевый импорт из России и Беларуси, чем казахстанское производство. Они апеллировали к принципам конкуренции. По этому поводу можно высказать ряд возражений. Во-первых, переход на импорт из России означает закрытие многих мелких предприятий в регионах Казахстана и снижение производства потребительских товаров. Это ведет к потере рабочих мест, сокращению количества субъектов мелкого бизнеса и снижению поступления налогов. Во-вторых, конкуренция в целом получается не совсем добросовестная, с учетом вышесказанных обстоятельств. В-третьих, в ряде случаев российская, и особенно белорусская продукция пользуется серьезными дотациями. Например, не может белорусское мясо стоить дешевле аналогичного продукта, произведенного в Алматинской области.
Еще один аргумент сторонников интеграции связан с тем, что только ТС позволит нам всем вместе преодолеть технологическую отсталость. В теории это звучит неплохо. Но на деле мы защитили высокими импортными пошлинами производство российской машиностроительной продукции. Например, 26 процентов всего российского импорта в Казахстан составляют машины и оборудование. За 2013 год это составило примерно 4,5 млрд. долларов. При этом весь машиностроительный экспорт из России за 2013 год равен 26 млрд. долларов. Это 5 процентов от всего объема экспорта. Из них 15 млрд. составила продукция военного назначения. Следовательно, почти 40 процентов всего российского гражданского машиностроительного экспорта поступает в Казахстан.
Это делает Казахстан важнейшим рынком сбыта машиностроительной продукции для России. Причем рынком, который объективно невозможно заменить. Потому что нигде больше на мировых рынках эта продукция неконкурентоспособна. Так что получилось, что концепция совместного преодоления технологического отставания стран ТС де-факто реализовалась в защите российской машиностроительной продукции от внешней конкуренции. То есть технологический прорыв планируется осуществлять на основе деятельности российских предприятий ВАЗа, Ростсельмаша и других.
Если даже Казахстану удастся пробиться на российский автомобильный рынок и реализовать свои проекты отверточной сборки автомобилей, то это все равно не будет технологическим прорывом. Все проекты отверточной сборки ориентируются на импорт комплектующих с минимальным казахстанским участием. В этом смысле Россию можно понять – зачем отдавать свой рынок казахстанским компаниям, в чем здесь российский интерес? У России достаточно собственных автомобильных производств и у них выше уровень локализации. Так что с точки зрения решения общей задачи преодоления технологической отсталости всех стран ТС логичнее развивать российское производство, которое имеет преимущество по времени начала его реализации. Но сказать об этом напрямую российская сторона не может. Это означало бы подтвердить, что она рассматривает Казахстан, как рынок сбыта готовой российской продукции. Поэтому остается только неформальным способом препятствовать казахстанским поставкам продукции в Россию.
В целом хорошо заметно, что Москву тяготит необходимость учитывать интересы Казахстана и Беларуси. Лучше всего российскую точку зрения выразил российский политолог Аждар Куртов. Он отметил, что в случае объединения двух экономик, та, которая больше, должна иметь преимущество в управлении, поэтому не совсем оправданы те равные условия, в которых сегодня в евразийских органах управления находятся представители трех стран.
Понятно, что такую позицию официальная Москва также не может озвучить. Потому что сразу возникает естественный вопрос: в чем тогда может заключаться экономический интерес Казахстана? Если следовать логике размеров экономики, тогда Казахстан будет экономической периферией огромной России. Причем станет в основном выполнять роль источника сырья и рынка сбыта готовой продукции.
Главные проблемы евразийской интеграции связаны с тем, что наши страны вместе не очень конкурентоспособны в мировой системе разделения труда. При этом идея ТС основана преимущественно на защите внутреннего рынка от внешней конкуренции и росте товарооборота внутри союза. Обе эти идеи по большому счету не работают, потому что Россия уже член ВТО, значит, либерализация внешней торговли неизбежна. В то время как Казахстан собирается стать членом ВТО. Соответственно нынешние барьеры на импорт из-за пределов ТС носят временный характер. Не произошло также и роста товарооборота внутри ТС. Казахстан столкнулся с ростом импорта из России, что в том числе привело к вытеснению местного производителя. Теперь на очереди импорт услуг, потому что дальнейшее развитие интеграции предполагает допуск компаний из ТС к внутренним государственным закупкам.
Что мы все будем делать дальше, зависит от многих факторов. Среди них цены на нефть, падение которых создаст значительные проблемы для наших экономик. Есть еще вопрос о недобросовестной конкуренции в рамках ТС, что рано или поздно вынудит Казахстан перейти к тактике симметричного ответа на российские ограничения. Последняя девальвация в Казахстане – это также метод реагирования на накопленные диспропорции в торговом балансе между нашими странами. Мы уже ведем «валютные войны», которые типичны для многих экономик. Это когда страны ведут борьбу за слабую валюту, с тем чтобы поддержать внутреннего производителя в его конкуренции с импортом. Самый типичный пример – Китай, который постоянно борется с США за курс юаня. Китайцы хотят, чтобы юань был слабым, а американцы призывают к его укреплению.
Если мы вступим в ВТО, то будущий Евразийский экономический союз приобретет странную конфигурацию. Две страны будут жить по законам большой экономической лиги, а одна страна окажется в подвешенном состоянии. В результате вся конструкция будет не очень стабильной, с учетом того, сколько противоречий существует уже сегодня.
Вместо завершения
Интеграция – это была попытка сделать шаг навстречу друг другу. Но она показала, что прежний формат был лучше, по крайней мере для Казахстана. Двусторонние отношения между Москвой и Астаной имеют большую глубину, чем даже процессы интеграции. Эти отношения существовали до создания ТС, они будут и если его не будет.
публикация из журнала "Центр Азии"
январь-февраль 2014
№ 1 (89)
