После так называемой «арабской весны», которая началась в 2011 году, на небосклоне ближневосточной геополитики зажглись новые яркие звезды. На фоне бурных событий, охвативших ряд стран Ближнего Востока, лидирующие позиции среди них естественным образом заняли внутренне более стабильные и экономически успешные королевства Персидского залива. Причем они наравне с Западом активно поддержали процессы преобразований в арабских государствах, оказывая моральную, финансовую и военную помощь тем, кто выступил против многолетних правящих режимов. Таким образом, монархии Персидского залива, с одной стороны, способствовали трансформации политических систем арабских республик, где на первое место выдвинулись сторонники политического ислама, с другой – привели к изменению прежней расстановки геополитических сил в регионе. Тем самым они объективно стали движущей силой, стоящей за переменами на Ближнем Востоке. Кто-то даже называет это попыткой создания новой ближневосточной реальности.
При этом довольно странным и, казалось бы, совершенно нелогичным выглядело то, что элиты неограниченных абсолютных монархий вдруг выступили с заявлениями о необходимости проведения демократических реформ в таких республиках, как Египет или Тунис. Не менее удивительным было и превращение Катара, до сих пор практически незаметного на политической карте мира, в региональную державу, способную оказывать влияние на ход событий в той или иной стране и в целом в регионе Большого Ближнего Востока, куда с недавнего времени относят страны от Северной Африки до Южной Азии.
Поразительно, но именно небольшой по территории и численности населения Катар сыграл важную роль в развитии «арабской весны» в Египте, Ливии и текущей ситуации в Сирии. На катарский эмират опирались победившие в результате парламентских и президентских выборов египетские «Братья-мусульмане» и тунисские исламисты из религиозной партии «Ан-Нахда». Злые языки говорят, что сотрудники катарских спецслужб непосредственно принимали участие в штурме дворца Муамара Каддафи в Ливии, а сегодня передают оружие и все необходимое для продолжения вооруженной борьбы противникам режима Башара Асада в Сирии. Кроме того, всемирно известный и весьма влиятельный телеканал «Аль-Джазира», базирующийся в Катаре, стал одним из важнейших идеологических и информационно-пропагандистских инструментов «арабской весны».
В связи с этим чрезвычайно интересно, почему Катар, который по своим размерам почти в двадцать раз меньше Алматинской области Казахстана и с коренным населением всего в 300 тысяч человек, занял ведущее место среди арабских государств? Почему о революционных завоеваниях «весны», о политической и экономической либерализации арабского общества заговорили представители довольно консервативного даже по меркам стран Персидского залива государства, которое не разрешает мусульманкам выходить замуж за немусульман, а в браках с иностранцами лишает будущего ребенка катарского гражданства? Какими внутренними или внешними факторами можно объяснить появление у крошечного эмирата региональных амбиций, присущих скорее крупным странам, а главное – его способность формулировать политическую повестку дня в самом неспокойном на сегодня регионе планеты?
Арабская сказка
Государство Катар в своем нынешнем виде появилось относительно недавно – осенью 1971 года, хотя представителям правящей династии аль-Тани еще полтора века назад удалось объединить часть враждовавших между собой племен и проводить сравнительно самостоятельную политику в составе Османской империи. После ее распада в начале XX века Катар оказался под британским протекторатом. На протяжении нескольких десятилетий Лондон осуществлял контроль над эмиратом, его внешними отношениями и извлекал прибыль от добычи жемчуга и рыбы, до того как были обнаружены внушительные по запасам нефти месторождения.
Получение суверенитета и последовавшая за этим национализация нефтяной промышленности должны были самым коренным образом изменить жизнь Катара и его общества, но выстроенная британцами система продолжала исправно работать. Британские советники еще долгие годы контролировали деятельность различных министерств, включая, до конца 1980-х годов, силовые структуры и армию. Даже сегодня многочисленные консультанты из европейских стран заполняют ведомства и государственные учреждения Катара.
Добыча углеводородного сырья к 1990-м годам сказочно обогатила Катар, выведя его в экономические лидеры среди других нефте- и газодобывающих соседей. К этому времени завершилась холодная война. Политический ландшафт мира менялся на глазах. На месте Советского Союза и Югославии образовались новые государства, в том числе и с преобладающим мусульманским населением. У Пакистана появилась первая «мусульманская» атомная бомба, а крах социалистического лагеря и идей коммунизма позволил политическому исламу выступить в роли альтернативы государственного и общественного развития. Поэтому в процессе либерализации и демократизации религиозные организации стали довольно популярными в Турции и в центральноазиатских Таджикистане и Узбекистане. Тогда же Фронт исламского спасения убедительно победил на первых демократических парламентских выборах в североафриканском Алжире.
Исламский фактор постепенно становился неотъемлемой частью международной политики. Именно в этот период, чтобы подчеркнуть значение Организации Исламская конференция, о ней стали говорить как об аналоге ООН для мусульманских стран.
Разумеется, богатые и успешные мусульманские государства хотели вести за собой остальные страны уммы. На глобальной и региональной арене, где раньше доминировали два блока стран с возглавлявшими их США и СССР, неожиданно появилось сразу несколько активных игроков, которые пытались устанавливать совершенно новые правила игры на евразийском пространстве. Саудовская Аравия, Иран, Пакистан и Турция вступили в соперничество друг с другом и Россией за влияние в Афганистане и новых государствах бывшей советской Средней Азии. Очевидно, что помимо прочего они, опираясь на историческую, культурно-религиозную или языковую общность стран обширного региона, предлагали центральноазиатским государствам свою модель общественно-политического и экономического развития. Кроме того, Саудовская Аравия и Турция пытались использовать финансовые инвестиции в геополитических целях, рассчитывая тем самым повысить свое значение во всем мусульманском мире. Для того же Эр-Рияда это было принципиально важно, поскольку он конкурировал с ведущими арабскими государствами, в том числе с Египтом, за влияние в решении ключевых проблем ближневосточной политики.
В какой-то момент у катарской элиты тоже появилось желание конвертировать накопленные материальные богатства в политический капитал. Не случайно летом 1995 года, свергнув с престола собственного отца, эмир Хамад бен Халифа аль-Тани первым делом заявил о формировании нового имиджа Катара. Отныне эмират, по его мнению, должен был стать не просто поставщиком нефти и газа, но «одним из наиболее прогрессивных арабских государств, активно участвующих в разрешении важнейших региональных конфликтов».
Прежде всего имелось в виду палестино-израильское урегулирование, которое после подписания соглашений в Осло вновь стало пробуксовывать. Однако посредничество оказалось не самой сильной чертой дипломатии Хамада аль-Тани. При нем политическая Доха усилила критику в адрес Израиля, обвиняя его в срыве переговоров, и увеличила поддержку экстремистского крыла палестинских организаций ХАМАС и ФАТХ, которые отрицали право Государства Израиль на существование. Временами могло сложиться впечатление, будто палестинскую политику эмирата определял египтянин Юсуф аль-Кардави, нашедший приют в Катаре. Аль-Кардави – один из наиболее влиятельных религиозных деятелей в суннитском исламе, президент Международного союза мусульманских ученых и духовный лидер египетских «Братьев-мусульман» по-прежнему называет палестинских террористов-смертников мучениками и призывает «не жалеть сил и средств в борьбе с Израилем».
Позиция Катара относительно палестинской проблемы не у всех нашла понимание. Возможно, его правителем двигала идея повысить популярность эмирата на «арабской улице». В любом случае в деле урегулирования затяжного конфликта и защиты интересов палестинцев внимание международной общественности больше привлекла саудовская дипломатия. В 2002 году наследный принц Абдалла выступил с инициативой признания Израиля мусульманским миром и установления дипломатических отношений в обмен на возвращение к границам 1967 года, создание Палестинского государства и решение проблемы беженцев. Данный тезис к неудовольствию Катара стал основой общеарабского подхода в урегулировании арабо-израильского конфликта.
Доха с подозрением следила за тем, как саудиты постепенно усиливали свою активность в регионе Большого Ближнего Востока. По мере увеличения цен на нефть и получения сверхприбылей от экспорта энергоресурсов, Саудовская Аравия проводила внешнюю политику на всех направлениях, постепенно превращаясь в незаменимый элемент всей ближневосточной геополитической архитектуры. Эр-Рияд установил более доверительные отношения с палестинцами и радикальными организациями в Сомали. Саудиты оказывали помощь чеченским сепаратистам и одновременно принц Абдалла, посещая с визитом Москву в сентябре 2003 года, «заложил основы стратегического партнерства между двумя странами». Именно саудовские власти поддержали желание Москвы вступить в ОИК в качестве наблюдателя. В итоге зимой 2007 года российский президент Владимир Путин посетил Саудовскую Аравию и договорился о «начале военно-технического сотрудничества» с королевством.
Внешнеполитическую активность Эр-Рияда некоторые арабские эксперты склонны объяснять исключительно стремительным ростом цен на нефть и нефтедолларами, без которых монархия была бы менее заметной на региональной арене. С данным тезисом трудно не согласиться. Нечто подобное в те годы происходило и с Ираном. Не в последнюю очередь именно дополнительные финансовые средства, полученные в результате повышения цен на углеводородное сырье, позволили Тегерану стать одним из главных экономических спонсоров в Афганистане, что дало ему возможность заручиться поддержкой среди родственных в религиозном и языковом плане афганских таджиков и шиитов-хазарейцев. В период высоких цен на нефть иранские власти увеличили финансирование шиитской ливанской организации «Хезболлах», а также радикальных палестинских группировок, взамен получив действенный инструмент для оказания своего влияния в стратегической зоне арабо-израильского противостояния.
Отсюда неудивительно, что как только Катар стал самым богатым государством мира (по оценкам делового издания Forbes, эмират в 2012 году занял первую строчку по показателю «средний доход на душу населения», который составил 88 222 долл. США) он сразу начал исполнять одну из главных партий в геополитической симфонии Ближнего Востока.
Однако, похоже, политическому возвышению Катара способствовало сочетание внутренних и внешних экономических и политических факторов. Сами по себе огромные доходы, конечно же, не могли открыть ему дверь в высшую лигу международных акторов. Но «арабская весна» и вовлеченность в нее различных заинтересованных сил предоставили Катару отличную возможность это сделать. Некоторые эксперты утверждают, что к 2013 году Доха получила больше дивидендов от «арабского пробуждения», чем какое-либо другое государство Запада или Востока.
Во-первых, прошедшие через «весну» Египет, Ливия и Сирия, перестали быть теми арабскими «тяжеловесами», с мнением которых всегда приходилось считаться Персидским монархиям в рамках таких объединений, как Лига арабских государств или Организация Исламская конференция. На текущий момент Катар наряду с Саудовской Аравией является локомотивом всех инициатив в ЛАГ, и пример с Ливией и Сирией – тому подтверждение. Именно под давлением представителя Катара члены Лиги приняли постановление о вмешательстве в ливийский конфликт, что в конечном итоге привело к отстранению Каддафи от власти. Аналогичное решение позднее было принято и в отношении сирийского режима Башара Асада.
Более того, арабские республики, еще недавно задававшие тон в региональной политике, сегодня оказались в экономической зависимости от монархий Персидского залива. Саудовская Аравия и Катар могут удержать Египет и другие страны на плаву. Естественно, элиты данных стран отдают себе отчет в том, каким рычагом воздействия они сегодня обладают.
Во-вторых, приход к власти в результате демократических выборов религиозных партий увеличил влияние Катара в регионе. Потому что исламистские организации Египта, Туниса и Ливии испытывают серьезное финансовое и идеологическое влияние со стороны Дохи.
Таким образом, после «арабской весны» о Катаре впервые заговорили как о самостоятельном и могущественном игроке. Он вышел из тени Саудовской Аравии, которая все эти годы была неформальным лидером стран Персидского залива и в этом статусе конкурировала с арабскими республиками и Ираном. Теперь Катар требовал к себе серьезного отношения. В его арсенале были идеологический рупор «арабской улицы» телеканал «Аль-Джазира», сверхприбыли от продажи нефти и газа, идущие на поддержку новых режимов в арабских республиках, подготовленная и вооруженная современным оружием армия, способная действовать за пределами государства. Но самое главное, эмират всерьез проявил готовность играть по-крупному, невзирая на обстоятельства и прежние авторитеты.
Семейный раздор
Стремительный взлет Катара на ближневосточный олимп не мог остаться незамеченным в Саудовской Аравии. Эр-Рияд всегда ревностно относился к желанию других мусульманских государств говорить от лица всей исламской уммы. В этой связи можно вспомнить, что первый Всемирный мусульманский конгресс прошел еще в 1926 году в Мекке при активном участии основателя Саудовской Аравии Абдель Азиз ибн-Сауда. В непростых условиях между Первой и Второй мировыми войнами, в разгар национально-освободительной борьбы восточных стран, глава молодого государства явно стремился возглавить процесс объединения мусульман и перехватить инициативу у популярных и влиятельных богословов Египта и Палестины. Для этого понадобилось время. Только в 1962 году по инициативе саудитов была создана Лига исламского мира – первая международная организация, объединяющая государства по религиозному принципу. Ее можно считать предшественницей Организации Исламская конференция, которая появилась в 1969 году при содействии Эр-Рияда.
В ОИК, переименованной 28 июня 2011 года на саммите в Астане в Организацию исламского сотрудничества (ОИС), Саудовская Аравия всегда пыталась играть важные роли. По мнению ее сторонников, это было оправдано тем, что монархия претендует на особый статус в мусульманском мире, поскольку на ее территории находятся Мекка и Медина, а глава государства обладает титулом «Хранитель двух святынь». Впрочем, позиция Эр-Рияда подкрепляется его финансовой мощью и экономическим потенциалом. Не случайно саудитам принадлежит 25 проц. уставного капитала Исламского банка развития – важного финансового органа ОИС.
После 2011 года Катар вольно или невольно начал оспаривать первенство Саудовской Аравии в международных организациях и в регионе. Катарцы первыми выступили против президента Египта Хосни Мубарака, призвали к свержению Каддафи и Асада, а корреспонденты «Аль-Джазиры» умело создали необходимый фон для проведения подобной политики. Неудивительно, что незадолго до потери власти Хосни Мубарак назвал телеканал «источником проблем Египта».
К немалому удивлению Эр-Рияда представители Катара все чаще перехватывали у него инициативу на заседаниях ЛАГ, в Совете сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) и предлагали собственную повестку дня. Такое положение вещей не могло не привести к более или менее открытому противостоянию Дохи и Эр-Рияда. На практике оно вылилось в соперничество за влияние в той или иной стране, где стороны поддерживали и продолжают поддерживать разные силы. Так, в июле этого года Катар сделал ставку на то, что главой Национальной коалиции оппозиционных и революционных сил Сирии, борющихся против режима Асада, станет Мустафа Саббага, но победила креатура Эр-Рияда – Ахмад аль-Джарба. Интересно, что он не только вождь арабского племени из сирийской провинции Хасака, но еще, как указывают некоторые СМИ, родственник одной из жен саудовского короля.
Но, конечно, наиболее отчетливо сложные отношения двух самых богатых и амбициозных монархий Персидского залива проявились в ситуации в Египте и вокруг него. После того как в начале июля египетские военные сместили с поста президента Мохаммеда Мурси, Саудовская Аравия поддержала их, в Катаре, напротив, назвали свержение военным переворотом и обвинили армию «в расстреле мирных демонстрантов, вышедших на защиту избранного демократическим путем президента».
Очевидно, что политическое доминирование организации «Братьев-мусульман» и их сторонников в Египте и других странах, прошедших через «весну», беспокоит саудовское руководство. Возможно, поэтому они пытались компенсировать растущее влияние «братьев», поддерживая другие религиозные партии и организации, стоящие иногда на более радикальных позициях. Как это, к примеру, произошло с египетскими салафитами, которые ориентируются преимущественно на Саудовскую Аравию.
Может показаться, что основная проблема заключается в нежелании саудитов дать возможность Катару добиться политического или идеологического превосходства. Отсюда понятно, что их протеже из организации «Ан-Нур» в какой-то момент встали на одну сторону баррикад с египетскими военными в противостоянии последних с президентом Мурси. Не случайно также и то, что свой первый официальный зарубежный визит Мурси совершил не в Катар, а именно в Саудовскую Аравию. Видимо, он понимал, что ему следует заручиться поддержкой саудитов, в то время как в отношении политики катарцев у него не было никаких сомнений.
Здесь принципиально важно подчеркнуть, что Саудовская Аравия в отличие от Катара изначально не приветствовала «арабскую весну» в Египте. Более того, как указывается на сайте российского Института Ближнего Востока, в конце января 2011 года король Абдалла назвал массовые акции протеста и демонстрации на каирской площади Тахрир «разгулом анархии, использующей в качестве предлога демократические лозунги».
Примечательно и другое. Эр-Рияд демонстрировал уверенность в том, что Мубарак удержит власть, даже после того как Вашингтон фактически одобрил революционные изменения в Египте. Например, в феврале 2011 года пресса и интернет-ресурсы государственных органов Саудовской Аравии выразили «надежду на то, что существующее в Каире положение будет разрешено мирным путем, исключающим попытки изменения внутренней ситуации, при этом сам Египет продолжит играть свою историческую роль в арабском мире и на международной арене».
Судя по всему, это была официальная позиция Эр-Рияда. 10 февраля 2011 года глава внешнеполитического ведомства Саудовской Аравии принц Сауд аль-Фейсал повторил ее, выступая в столице Марокко Рабате. Там же он особо подчеркнул, что Египет стал жертвой «беспрецедентного вмешательства некоторых государств во внутренние дела, что противоречит обычным нормам дипломатии и первой статьи Устава ООН, требующей уважать суверенитет и независимость государств».
В конечном итоге саудовскому руководству пришлось смириться с отставкой Мубарака, но в то же время они поддержали египетский генералитет, отметив «важность создания контролируемого армией нового правительства». Весьма символично, что когда летом этого года военные поместили Мурси под домашний арест, Эр-Рияд солидаризовался с госсекретарем США Джоном Керри, который 2 августа заявил: «Египетская армия восстановила демократию в стране, отстранив от власти Мурси, и это было желанием миллионов египтян».
Не исключено, что в Саудовской Аравии каким-то образом предвидели гипотетический провал социально-экономического и политического эксперимента по либерализации арабских республик, где у власти оказались религиозные организации. Так это или нет, сказать сложно. Но как бы то ни было, в Египте президент Мурси и его сторонники из организации «Братья-мусульмане» не смогли грамотно использовать полученные административные ресурсы, чтобы предложить и реализовать эффективную программу по выводу страны из тяжелой социально-экономической ситуации. Общество все более критически относилось к любым попыткам нового правительства решить комплекс проблем по повышению уровня и качества жизни. Но больше всего египтян не устраивало желание религиозных организаций регламентировать различные сферы жизнедеятельности государства и общества, а также доминировать в политической жизни страны. Не случайно поводом к массовым выступлениям против Мурси стал его указ о назначении новых губернаторов в ключевые провинции Египта. Причем из семнадцати новых руководителей регионов тринадцать были представителями «Братьев-мусульман» и их политических партнеров, а провинцию Луксор возглавил один из лидеров радикальной группировки «Аль-Гамаа аль-Исламийя», членов которой обвиняют в громком теракте в 1997 году против иностранных туристов.
Сложная ситуация наблюдается и в Тунисе. С июля в этом государстве не прекращаются акции протеста. В конце августа лидеры светской оппозиции, требующие отставки правительства, сформированного религиозной партией «Ан-Нахда», отказались от компромиссного предложения создать переходное правительство и потребовали проведения новых выборов на всех уровнях. Самый популярный лозунг на улицах сегодня: «Мы попробовали вас, вы не справились, уходите».
Но, пожалуй, показательнее всего нынешняя ситуация не в бурлящих очередными революциями Египте и Тунисе, а в Марокко и Кувейте. В Марокко, напомним, в ноябре 2011 года на парламентских выборах тоже победила религиозная Партия справедливости и развития. Набранных 27 процентов голосов оказалось достаточно, для того чтобы ее лидер Абд аль-Илах бен Киран был назначен премьер-министром страны. В его правительстве члены ПСР получили более трети портфелей, включая посты министров иностранных, внутренних дел и юстиции. Однако придя во власть, исламисты не смогли воспользоваться случаем и предложить эффективные методы решения острых социально-экономических вопросов. В июле этого года пять из шести министров от правоцентристской партии «Истикляль» подали в отставку, обвиняя ПСР в неспособности справиться с экономическими проблемами. Кроме того, они заявили, что глава кабмина бен Киран действует на своем посту «больше как лидер политической партии, чем как глава правительства, который представляет весь народ».
Осенью 2011 года так называемые исламисты и их сторонники одержали победу и в Кувете, заняв, по некоторым оценкам, от 23 до 34 из 50 парламентских мест. Однако когда в декабре прошлого года прошли внеочередные выборы в Национальную ассамблею представители религиозных партий получили всего четыре кресла.
Между тем политические неудачи египетских «Братьев-мусульман», туниской «Ан-Нахды» и исламистов других стран, опирающихся обычно на Катар, недоброжелатели Дохи могут рассматривать и как ее политическое поражение. Отчасти это вполне логично. По крайней мере, лидер тунисских исламистов Рашид Ганнуши недвусмысленно дал понять, кто ему более важен с точки зрения будущего развития государства. Когда в начале июля президент Франции Франсуа Олланд посетил с визитом Тунис и пообещал выделить 500 млн. евро на демократические реформы в стране, которая «может стать моделью для остальных арабских государств, показавшей, что ислам и демократия совместимы», Ганнуши демонстративно вылетел в Катар для встречи с руководством эмирата. В свою очередь, французское посольство, как указывает зарубежная пресса, якобы намеренно не пригласило представителей «Ан-Нахды» на официальный прием, и вышло так, что Олланд общался в основном с представителями светских политических сил и оппозицией.
Реакция французских дипломатов, безусловно, должна была стать тревожным звоночком для Дохи и ее союзников. Зато Саудовская Аравия, занимавшая противоположную Катару позицию относительно хода и последствий «арабской весны», могла уверенно добавлять себе очки. В то же время остается непонятно, почему Эр-Рияд не желает прихода к власти в ряде арабских стран политиков-исламистов, в то время как сам финансирует куда более радикальных деятелей, чем Мурси или Ганнуши?
Интересы превыше всего
Что касается Египта, то здесь, видимо, нужно исходить из того, что данное государство является ключевым для всего арабского мира. Крупнейший по численности среди арабских государств, один из важнейших духовных центров всех мусульман, Египет всегда оказывал определяющее влияние как в выработке идеологии для арабских стран, так и в векторе их общественно-государственного развития. Египет одновременно – это и родина политического ислама, в том виде, в каком его понимают современные сторонники исламизма, и цитадель арабского социализма, густо замешанного на исламе и арабском национализме. Наконец, Каир на сегодня единственный, кому удалось воплотить в реальности, пусть и ненадолго, идею объединения арабских государств. Речь идет об Объединенной Арабской республике Египта и Сирии, существовавшей с 1958 по 1961 годы. Офицеры многих соседних государств, такие как Муамар Каддафи или Хафез Асад, вдохновленные политикой египетского президента Гамаля Насера, создали современные арабские республики, изменив привычный ближневосточный мир, а исламисты, почерпнув знания у основоположников «Братьев-мусульман», в свою очередь, мечтают о строительстве единого Халифата.
В этой связи Египет всегда был и остается серьезным конкурентом для Саудовской Аравии, которая также хотела сплотить вокруг себя мусульманские, и прежде всего арабские государства. При этом они могли вступать в конфликты, как это было в Йемене, где одни поддерживали юг, а другие – север. Или же совместно отстаивать интересы, как это произошло в 1991 году из-за вторжения Ирака в Кувейт или в 2004 году, когда Каир и Эр-Рияд выступили против идеи Вашингтона о демократизации Большого Ближнего Востока, предупреждая, что это может привести к самым непредсказуемым последствиям для всего региона. Саудиты могли поддержать изгнание Египта из Лиги арабских государств за то, что он подписал мирные договоренности с Израилем, а затем поддержать его прозападную политику и курс на углубление военно-технического сотрудничества с США, что стало особенно актуально, после того как в Саудовской Аравии появились американские военные базы.
В основном же вопрос, видимо, заключался в том, что прежнее руководство Египта, хотя порой и было неудобным для саудовской элиты по тем или иным соображениям региональной политики и безопасности, все же со временем стало более предсказуемым и понятным. И в этой связи нужно четко понимать, что для Саудовской Аравии поддерживать идеологически близких ей салафитов и призывать к приходу к власти в Египте исламистов – это не одно и то же. Оказывая помощь радикалам из других стран, Эр-Рияд решает две важные задачи – внешнего и внутреннего характера. С одной стороны, он руководствуется геополитическими мотивами, а с другой – что называется, выпускает пар. Нечто подобное Эр-Рияд и Каир делали во время советской интервенции в Афганистан. Они поощряли переброску арабских радикалов на помощь афганским моджахедам, в том числе и потому, что избавлялись от возможных внутренних политических противников.
Поэтому когда к власти в Египте пришел Мурси, в Эр-Рияде долго наблюдали за ним, пытаясь понять, будет ли он действовать как ответственный государственный деятель, отстаивающий интересы Египта и арабского мира, или будет исходить из интересов его родной организации, в чем недавно обвинили также марокканского премьер-министра бен Кирана. Судя по довольно резким шагам Мурси в отношении палестино-израильской проблемы, его осторожности по поводу иранской ядерной программы и неопределенности по другим вопросам региональной безопасности, в Эр-Рияде вполне могли сделать вывод о том, что новое руководство Египта может отказаться от негласных договоренностей, взятых государством в эпоху Мубарака. Причем с молчаливого согласия главного своего спонсора – Катара, египетские «Братья-мусульмане» постепенно высказывали все более радикальные взгляды по вопросам не только внутренней, но и внешней политики.
Все это добавляло дополнительный элемент напряженности в систему непростых межгосударственных отношений в регионе. Иначе говоря, благодаря в том числе катарским властям политическая жизнь Ближнего Востока становилась непредсказуемой с каждым днем.
И вот здесь начинается самое интересное. В конце июня эмир Катара Хамад аль-Тани неожиданно отрекся от власти в пользу своего сына Тамима аль-Тани. Первым делом новый глава эмирата отстранил главного министра и по совместительству министра иностранных дел Хамада бин Яссема аль-Тани, призывавшего ввести в Сирию арабские войска, и намекнул о возможности «смягчения внешней политики». Видимо, подразумевалось помимо прочего ограничение контактов с религиозными организациями в республиках Северной Африки. Так, Тамим аль-Тани поначалу не высказался однозначно против действий египетских военных, сместивших Мурси. Официальный Катар заявил, что «уважает волю египетского народа». Жесткое заявление Дохи об «убийстве военными мирных граждан» последовало лишь в августе, после того как Саудовская Аравия, Кувейт и Объединенные Арабские Эмираты выделили Каиру 12 млрд. долл. помощи. Примечательно, что саудовский король Абдалла прокомментировал это решение следующим образом: «Египетская армия ведет борьбу с терроризмом, необходимо прекратить вмешательство других стран во внутренние дела Каира».
Вероятно, таким образом Абдалла хотел поставить точку в споре с Катаром о том, кому именно следует помогать в Египте. Однако Доху неожиданно поддержал премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган. Он сравнил египетского министра обороны Абдель-Фаттаха ас-Сисси с президентом Асадом – «и тот и другой потеряли совесть и убивают людей».
Эрдогана понять можно. Он нервно реагирует на любые проявления политической нелояльности со стороны военных, даже если речь идет о других государствах. К тому же именно в эти дни он нанес очередной серьезный удар по политическим амбициям собственных генералов. В июле парламент Турции внес изменения в закон о вооруженных силах страны. Согласно им отныне вместо «наблюдения и защиты республики», что, собственно, давало основание военным совершать перевороты, армия должна «защищать турецкий народ от внешних угроз». Несомненно, поддержка Вашингтоном и ключевыми странами мусульманского мира военного переворота в Египте обеспокоила Эрдогана, испытывающего с июня этого года серьезный политический кризис и наверняка примерившего египетскую ситуацию на себя. Но речь все же идет и о другом важном моменте.
На протяжении последнего десятилетия Турция под управлением эрдогановской Партии справедливости и развития считалась образцом умеренного политического ислама. ПСР провела значительные по масштабам и глубине либерально-демократические реформы, преобразившие турецкое государство и общество и приблизившие их к европейским стандартам жизни. Турецкий опыт считался едва ли не идеальным в деле демократизации и модернизации арабских государств и вообще всех стран с традиционной восточной организацией общества.
Действительно, интеграция сторонников политического ислама в систему государственного управления Турции не выявила серьезных проблем для ее светского режима. Но в арабских странах после «весны» произошло в точности до наоборот. Опыт республиканских Египта, Туниса, Ливии и даже монархического Марокко показал, что представители религиозных партий видят в демократии лишь средство для достижения своей главной цели, а именно получения власти. Их приверженность к политическому плюрализму, готовность идти на компромиссы и искать взаимовыгодные консенсусы испаряется по мере того, как они начинают контролировать парламент или правительство. Они неизменно пытаются получить дополнительные преимущества для полного превосходства на политическом поле страны. Даже наиболее просвещенного и умеренного исламиста Эрдогана турки сегодня обвиняют в авторитаризме и нежелании учитывать мнение и интересы оппонентов.
Такое положение вещей не может не настораживать светские режимы всех арабских государств. Конечно же, светские власти монархий Персидского залива – не исключение. Поддержанная Катаром в лице «Братьев-мусульман» «исламская альтернатива» в средне- и долгосрочной перспективе может стать серьезной угрозой для той же Саудовской Аравии и ее соседей. Уличные волнения в монархиях весной и летом 2011 года, где были представлены разные силы от либералов до религиозных (шиитских) меньшинств, отчетливо продемонстрировали, что королевства Залива отнюдь не гарантированы от внутренних политических и социальных вызовов. Поэтому им так важен пример либерализации Египта, ставший чем-то вроде лакмусовой бумаги. Он наглядно показал, что демократизация и либеральные преобразования в этом государстве привели не к экономическому процветанию, но дестабилизации обстановки, а усиление внутриполитической конкуренции вызвало не повышение качества государственного управления, а ужесточение борьбы за власть, когда с определенного момента все средства становятся хороши. Неудивительно, что в Тунисе развернулась самая настоящая охота за светскими оппозиционерами, в Ливии продолжается гражданская война между племенами, Египет расколот между сторонниками Мурси и их противниками, светскими консерваторами и либералами, мусульманами и христианами-коптами.
В этих условиях сторонникам политического ислама становится сложнее говорить о нем как об альтернативном векторе государственного развития того или иного мусульманского государства. Более того, условный «исламский проект» пока не может стать универсальным инструментом для модернизации ближневосточного государства по западному типу. Эксперимент, который в той или иной мере удался в Турции, проваливается в Тунисе, Ливии и Египте. Это серьезный удар и по региональным амбициям Анкары, которая пыталась играть лидирующую роль в исламской умме, демонстрируя свои экономические и политические успехи. Не случайно религиозные партии арабских стран именно ее использовали как образец для подражания, даже названия политических партий были созвучны с турецкой Партией справедливости и развития.
Не менее существенно и то, что ситуация в Египте дала повод для углубления раскола в мусульманском мире. Теперь Саудовская Аравия разошлась во взглядах с Катаром, при этом обе арабские монархии настороженно следят за «политикой неоосманизма» Турции, а вместе с ней выступают против шиитского Ирана. В этом клубке больших и маленьких противоречий государств Ближнего Востока, в отсутствие единой стратегии и тактики, которые тем не менее могут временами совпадать, объективно больше всего выигрывают Запад и Израиль.
Арабы с подозрением относятся к туркам и «неоосманизму», Анкара выступает против ваххабитов Эр-Рияда и сочувствует «Братьям-мусульманам» Египта и Сирии. Соперничество Катара и Саудовской Аравии ставит крест на попытках Эр-Рияда превратить ССАГПЗ из клуба арабских монархий Персидского залива в межгосударственное объединение, которое могло бы выступать с единой позицией по тем или иным актуальным проблемам региональной и международной жизни. Они понимают, какие экономические и политические преимущества гипотетически может предоставить объединение государств, но политическая конкуренция тормозит процесс интеграции. На данный момент их объединяет только общая угроза – Иран и его ядерная программа.
В итоге все это является хорошим сюрпризом для Запада в целом, поскольку в регионе нет предпосылок для сплочения государств и, следовательно, для появления серьезного игрока, который смог бы диктовать американцам, европейцам или израильтянам свои условия или правила игры. Плохая новость состоит в том, что бороться с политическим исламом уже невозможно, тем более в условиях, когда мусульманский мир переживает бурный рост и пришел в движение под воздействием «арабской весны». Но любые противоречия в арабском мире, особенно между крупными и влиятельными государствами, позволяют отчасти нейтрализовать энергию международного религиозного движения. Если раньше монархии Залива финансировали религиозных радикалов по всему миру и параллельно тратили нефтедоллары в основном на вооружение и модернизацию армии, инвестиции в западную инфраструктуру, покупку предметов роскоши, яхт и футбольных клубов, то теперь, соперничая за влияние в арабских республиках, им придется выделять огромные средства еще и на их экономическую поддержку.
По сути, оплачивая эксперименты по демократизации арабского общества исходя из собственных интересов, богатые монархии Персидского залива, сами того не желая, выступили в роли удобного инструмента ближневосточной политики Запада. Во многом руками арабских королевств США и Европа избавились от давних недругов из числа авторитарных режимов эпохи арабского национального социализма 1960–1980 годов. И неважно, что лучшим средством этой борьбы оказались религиозные организации. Как показывает опыт, они могут стать реальной угрозой западным стратегическим интересам в регионе только тогда, когда Катар, Саудовская Аравия или кто-то другой пытаются проводить самостоятельную политику. Но после того как в июне этого года прежний эмир Катара неожиданно передал власть своему сыну, возникает вопрос: насколько эмират и соседние с ним богатые амбициозные государства самостоятельны в выборе и проведении своей внешней политики и, что немаловажно, каков предел их политических и экономических возможностей?
публикация из журнала "Центр Азии"
июль-август 2013
№ 4 (86)