Начало статьи можно найти по этой ссылке
Алексей Иконников
Спрос и предложение: утром деньги – вечером стулья?
Некоторые эксперты в этой связи вспоминают ситуацию 2001 года, когда было наступление талибов. Талгат Исмагамбетов в тот период возглавлял Институт России и Китая. «Тогда мы работали на энтузиазме, – говорит эксперт. – Был огромный запрос, мы по собственному почину готовили документы для МИДа, других госорганов. Но это не обеспечивало институту каких-то доходов. Доходы приносила только продажа книжной продукции института и сдача в аренду его помещений».
Изменилась ли ситуация за 11 лет? Разве что энтузиастов стало меньше, отмечает наш собеседник. В начале 2000-х аналитические центры создавались под выборы, под интересы финансово-промышленных групп (каждая из них считала необходимым иметь свои структуры для аналитического сопровождения). Но у ФПГ не было спроса на исследования долгосрочного плана и системного уровня. Для заказчиков был важен результат, причем результат им нужен как можно скорее.
Сегодня исследования стоят совсем других денег. Однако, как считает Рустам Бурнашев, подход заказчика (будь то государство или частные структуры) остался прежним: востребован «быстрый» аналитический продукт. От экспертной группы требуется как можно быстрее дать оценки того, что происходит, и рекомендации, что следует делать. «Даже годовой проект – это редкость, чаще сроки реализации ограничены тремя–шестью месяцами», – делится Рустам Бурнашев. Поэтому достойно зарабатывают сегодня только те специалисты и экспертные центры, которые занимаются краткосрочными, прикладными, локальными проектами и разработками, ориентируясь на текущую конъюнктуру заказов и грантов. Общей чертой спроса на аналитику является ориентированность на краткосрочный, текущий результат.
Известный казахстанский политолог и китаевед Константин Сыроежкин развивает тезис об издержках «быстрых» проектов в аналитике. «В Казахстане есть отдельные сильные коллективы и имена, – отмечает он. – Однако в большинстве их проектов нет фундаментальной научной основы. В результате серьезную науку замещает пиар, часто тонко и грамотно выстроенный, с подведенной исторической и прочей научной базой, но это не исследования, а именно пиар. К сожалению, и принимаемые на государственном уровне решения во многом подвержены влиянию такого «аналитического» пиара. В чем первопричина? Почему-то наши бизнесмены считают, что любая аналитическая структура, стоит дать ей деньги сегодня, завтра уже способна выдать продукт. Коммерческие проекты в данной сфере так и строятся. Хорошо, если вам нужен продукт завтра – вы его получите завтра. Вопрос только, что это будет за продукт. Для того чтобы сделать серьезную аналитическую разработку, необходима информационная база, требуется определенный исторический, регионоведческий, политико-социологический и прочий background. На создание базы необходимо много времени. А времени сегодня ни у кого нет. Вы можете, конечно, и за месяц написать сколько угодно аналитических докладов, но они не будут системной оценкой процесса. Чтобы понимать глубинные процессы – первопричины происходящего, нужны системные исследования».
По мнению Рустама Бурнашева, для серьезного исследования важен процесс, детальный сбор материала, нужны командировки, встречи, консультации. Поэтому действительно ценный аналитический результат, скажем, по проблемам внутренней миграции может получиться лишь через несколько лет работы. «При нашем состоянии институтов местного самоуправления, партий, властной вертикали мы сегодня фактически проходим те же процессы, которые многие развивающиеся страны прошли 30–40 лет назад. Причем проходим их со своей спецификой. Чтобы в этой ситуации давать качественные оценки и прогнозы, нельзя ограничиваться краткосрочным исследованием, сбором текущей информации. Нельзя сделать прогноз сразу, следует отследить и изучить процесс. Нужна системная работа, которая требует институционализации, структурной организации, создания специализированных научных групп. Однако заказчик на это не ориентируется. На долгосрочные фундаментальные исследования спроса практически нет, при их огромной ценности с точки зрения дальнейшего развития государства и общества».
Опасность поверхностного подхода
Для наглядности приведем конкретный пример из истории науки. В 1950-х годах американские политологи Габриэль Алмонд и Сидней Верба при исследовании политической культуры сербов, хорватов и боснийцев сделали в своей работе вывод: Югославия развалится. Показательно, что они пришли к такому мнению за целых полвека до этого события, ведя речь еще о титовской коммунистической Югославии. Тогда к таким оценкам в научном мире относились крайне скептически, но время подтвердило их эффективность. На чем же основывалось мнение Алмонда и Вербы? Их прогноз строился не столько на текущих реалиях того времени (Югославия периода Тито была одним из самых устойчивых государств в Восточной Европе). Выводы ученых были основаны на глубоких исследованиях всего историко-политического и историко-культурного пласта этого региона, начиная со Средневековья.
«По Казахстану таких исследований сегодня крайне мало, они практически единичны, – отмечает Талгат Исмагамбетов. – Если не считать недавно вышедший труд С. Акимбекова «История степей», где была прослежена эволюция социально-политических основ региона начиная с эпохи Чингисхана и далее, от монголов и Древнего Китая. Такие исследования позволяют выявить те тонкие нюансы, «штрихи» социально-политической эволюции обществ, которые с течением времени могут изменить всю историю страны. В целом подобных работ у нас очень мало, основной пул разработок касается узких направлений общественного, экономического, культурно-демографического развития на современном этапе. Как правило, они построены без привязки к социально-историческим, структурным, культурным основам общества. Практически нет работ, показывающих общество от прошлого – Средневековья, затем до социалистического периода и далее в контексте социально-культурной, групповой, племенной эволюции». Исследователь выделяет лишь несколько исследований такого плана. В частности, ОФ «Стратегия» во главе с Гульмирой Илеуовой провел исследование общественной организации казахов, показав социальный консерватизм двух видов – коммунистического и патриархально-традиционалистского. Но таких работ насчитываются единицы.
Что же не так в системе организации «мозговых центров»? Нужны ли радикальные изменения в аналитической среде? По мнению опрошенных нами специалистов, для проведения актуальных исследований на серьезном уровне не нужны мощные человеческие и финансовые ресурсы, сопоставимые с российскими или американскими think tanks. Казахстану нет необходимости строить десятки исследовательских центров, как в России. По мнению Константина Сыроежкина, в дополнение к действующим центрам было бы достаточно шести-семи относительно небольших, но системно организованных и независимых think tanks. Только строить их необходимо на иной качественной основе, ориентировать не на краткосрочные прикладные проекты, а на серьезную науку. Существующий потенциал экспертных групп, больше занятых выживанием, чем наукой, уже не отвечает существующим вызовам.
Однако есть ли в Казахстане спрос, способный создать соответствующее предложение? Готовы ли платить заказчики (госструктуры, бизнес-элиты, политики) за фундаментальные исследования?
Известный общественный деятель и публицист Айдос Сарым видит основную причину низкого качества аналитики в ее поверхностности, которая ведет к отрыву представлений властных и интеллектуальных элит от существующих реалий. Но поверхностность обусловлена тем, что заказчик и не заинтересован «копать глубже». «Ситуация во внутренней политике коренным образом изменилась за последние 15 лет. Возникли новые реалии, новые вызовы – национализм, трайбализм «новой формации», тот же исламский фактор, демографические изменения в регионах. Все это нужно изучать, это огромный материал для разнообразных прогнозов, для фундаментальной научной работы. Но беда в том, что во властных структурах доминирует упрощенческий подход ко всем этим процессам. А это опасно. Наши современные технократические элиты вышли еще из 1990-х годов, в то время все определялось в основном сугубо экономическими факторами. Они привыкли считать внутреннюю политику и идеологию чем-то вторичным. Поэтому и к экспертным разработкам у них бытует подход по остаточному принципу: ладно, мы полистаем, посмотрим, хотя мы и так всё знаем... Не встречая должного интереса, не видя спроса как такового, «мозговые центры» относятся к этому как к банальному освоению денег. Есть бюджет, есть заказ – надо что-то написать».
Спрос на аналитику: «новая волна»?
Как уже отмечалось, меняющиеся реалии сегодня беспокоят и власти, и общество. Практически все экспертные группы отмечают рост интереса к аналитике социологического, политологического, социально-исторического характера. Что немаловажно, аналитика востребована в том числе и в идеологическом контексте. Либерализация внутриполитической сферы создала спрос на крупные, масштабные исследования, несущие идеологическую нагрузку. Например, это вопрос о «российском колониальном периоде» в истории Казахстана, которые ставят некоторые политики и общественные деятели. Возрастает и общественный заказ на «идеологизированную» аналитику. В этих условиях государство сталкивается с необходимостью не просто управлять дискуссией, но задавать в ней тон, ведь часто намеренно поднимаются потенциально конфликтные вопросы. В целом системные, глубокие, долгосрочные исследования становятся все более востребованы.
Однако здесь возникает несколько проблем. Первая – отсутствие четкой историко-политической государственной идеологии и опасности, обусловленные этим фактом. Вторая проблема состоит в том, что заказы на социально-политические и исторические разработки формирует забюрократизированный в своей основе сегмент рынка. В результате происходит традиционный процесс освоения бюджета, к которому подключаются не независимые, а монопольные, зачастую как-то аффилированные с госаппаратом научные структуры. Главной задачей становится не создать качественный продукт, а освоить бюджет. Отсюда – третья проблема: качество исполнения столь ответственного заказа. В Казахстане есть достаточно принципиальные специалисты, которые хорошо знают проблематику межэтнических, религиозных отношений, экстремизма, исторического обществознания и при этом очень строго подходят к построению логики исследования. Но таких экспертов немного. Большинство же, как считает Талгат Исмагамбетов, при выполнении заказа не будут столь принципиальны. «Стремясь заработать денег в рамках проекта, они могут легко колебаться сообразно линии поставленных идеологических задач. А насколько корректно будут ставиться сами задачи?» – спрашивает исследователь. Данный вопрос, на наш взгляд, действительно важен с точки зрения как объективности, так и политического значения подобных исследований. Ведь не исключена ситуация, когда какой-либо влиятельный госчиновник, выступающий формальным заказчиком исследования, задаст ему такое политико-идеологическое направление, которое способно привести к серьезной напряженности в обществе.
Сегодня государство взвешенно относится к историко-политическим дискуссиям, но с учетом их активизации понятно, что нужно очень серьезно обозначить здесь позицию государства. Принцип «отдайте историю историкам» предполагает четкое разделение: чем должна заниматься фундаментальная наука, а чем – идеологический аппарат государства, а также общественные деятели, публицисты и писатели. Осуществлять данное разделение должны только авторитетные специалисты: следует понимать, что можно выносить на общественную дискуссию, а что – нет. К сожалению, готовности к этому даже на теоретическом уровне не видно. В Казахстане практически нет исследований по исламскому фактору. Говорят по этому вопросу чаще всего религиоведы от Исламского университета, либо представители ДУМК. Но у них заинтересованная позиция. Практически нет позиции нейтрального специалиста, который бы оценил ситуацию в исламском сообществе страны. Или вопрос о казахстанской и казахской идентичности. Здесь очень много эмоций, привносимых общественниками и публицистами. Но нет, как уже отмечалось, глубоких историографических, социально-исторических исследований на эту тему, как и обществоведческих оценок современной ситуации.
Здесь перед нами встает следующий вопрос. Глубокая разработка всей этой актуальной тематики возможна только в рамках мощных «мозговых центров». Сегодня мы сталкиваемся с острой нехваткой think tanks. Новая волна спроса на аналитику очевидна (ее генерируют и «арабская весна», и исламский фактор, и Жанаозен, и демографические процессы). В то же время остается вопрос, кто именно (государство, бизнес-элиты, политики) сегодня заинтересован в системных исследованиях и готов обеспечить для think tanks институциональное финансирование. Основной заказчик на аналитику – это частные структуры (в основном международные фонды) и государство. Но для частных структур предпочтительнее идти в действующие институты. Институционально строить и финансировать новые аналитические организации они не готовы. Государство же, имея в своем распоряжении ряд готовых институтов, медлит с их переформатированием в эффективные think tanks по своим причинам.
Талгат Исмагамбетов видит проблему, в том числе, в личных амбициях госчиновников. «Представьте: вы руководитель министерства и заказали, например, долгосрочную программу исследований по миграции на три – пять лет. При этом, учитывая частую сменяемость команд в правительстве, вы хорошо понимаете, что лавры от этого будет пожинать уже другой министр. Есть ли смысл тратить ресурсы? Конечно, из соображений государственных интересов кто-то из влиятельных чиновников теоретически мог бы на это пойти. Но в нашем госаппарате энтузиасты – большая редкость. Там в основном работают прагматики. А прагматику нужна уверенность, что он сможет воспользоваться результатами проекта, занести их себе в актив, «подняться» на них. Нет такой уверенности – нет и движения. Получается, что при официально декларируемой заинтересованности в качественной аналитике у госаппарата нет стимула создавать и развивать «мозговые центры». В результате бюрократических коллизий ценность конечного продукта дезавуируется, качество разработок и прогнозов государственных аналитических структур оставляет желать лучшего. Там единицы сильных экспертов и мало разработок серьезного уровня».
Из всего этого вытекают не самые оптимистичные выводы по поводу состояния экспертной среды. Тяготение аналитических центров к прикладным краткосрочным разработкам обусловлено спросом на «быстрый» актуальный продукт, а не на «длинные» по времени фундаментальные исследования. В таких условиях серьезные, системные, фундаментальные исследования не имеют экономического стимула для развития. Между тем общество и государство в текущих условиях остро заинтересованы в повышении качества и глубины аналитических работ, в формировании мощных think tanks. От этого зависят стабильность и безопасность в Казахстане.
Профессиональные ресурсы экспертной среды
Безусловно, главный вопрос применительно к качеству аналитики – это сам экспертный пул, его состав, это проблема исполнителей заказа. Кто формирует экспертно-аналитическую среду в Казахстане сегодня? Как она структурирована? Ответы на эти вопросы помогают многое осмыслить в современном интеллектуальном состоянии казахстанского общества.
Распространено мнение, что несмотря на наличие мощных «кузниц кадров», таких как КИСИ, на системном уровне ни у государственных, ни у частных институтов нет интереса заниматься подготовкой нового поколения экспертов: специалист все равно уйдет из науки в другие сферы. Сказывается отсутствие материальных стимулов. Амбиции молодого человека (на какую зарплату он готов идти), его перспективы имеют большое значение. Для многих выпускников, как считает Талгат Исмагамбетов, работа в аналитических группах изначально представляется не более чем «трамплином», этапом карьеры, позволяющим затем уйти во властные или бизнес-структуры. «Поскольку нет спроса на фундаментальные проекты, сегодня практически нет смысла готовить кадры для фундаментальных исследований. Тот, кто это делал, не получил за это ни копейки, ни морального удовлетворения. Кадры готовишь, а они уходят – либо на госслужбу, либо в бизнес. Так, например, через школу КИСИ прошли практически все видные политологи и некоторые экономисты. Но их готовили энтузиасты – лидеры в определенной области знания, такие как Султан Акимбеков, Константин Сыроежкин, Булат Султанов. В свое время я тоже подготовил несколько талантливых молодых аналитиков. И где они теперь? Барлыбаев ушел в бизнес, Карсаков сейчас в Акорде, Куприй – в Евразийском банке, Юрин – на ответственном посту в Нацбанке. Молодых можно понять: в экспертных структурах нет стабильности. У большинства частных проектов данной сферы краткосрочные перспективы. Создаются они на полтора-два года».
В то же время вместо науки мы сегодня видим много околонаучной или псевдонаучной «аналитики». Причин этому много. Слабая подготовка кадров с университета, разрыв преемственности поколений в политологической школе – все это в комплексе ведет к тому, что появляются такие публичные персоны, которые позиционируют себя как эксперты, не имея даже достаточной теоретической подготовки. Причем если в экономике такие быстро отсеиваются, ввиду наличия мощных конкурентных think tanks уровня Нацбанка или банков второго уровня, то в политологии такие самопровозглашенные псевдоэксперты получают возможность утвердиться. Они могут высказывать востребованные определенными группами в обществе интересные, ценные идеи. Но вопрос в другом. Это люди, далекие от политологии, они публицисты, общественные деятели – кто угодно, но при этом они активно стремятся позиционировать себя именно как эксперты в политологической сфере. В результате в публичном поле происходит подмена науки эмоциями и публицистикой.
Константин Сыроежкин видит проблему в крайне низком качественном уровне спроса на аналитику. Раз потребители продукта не могут отличить анализ от «голых» эмоций, они получают то, что получают. «Политология – это наука об общественных процессах. Политология существует на стыке целого ряда дисциплин и наук – истории, социологии, экономики, юриспруденции, социальной психологии и многих других. Хороший политолог должен знать хотя бы в основах экономику, социологию, историю, регионоведение, религиоведение, юриспруденцию, государство и право. Политические процессы все это в себя включают, они на этой базе формируются. И если вы не знаете теоретических основ, вы не сможете ничего понять в происходящем. Вы сможете рассуждать об этом только на уровне эмоций, как это делают публицисты-общественники, или на уровне морали, как это делают политики, или станете придумывать конспирологические теории, как журналисты. Проблема в том, что обществом все это, к сожалению, востребовано именно на таком уровне. Именно поэтому у нас так много людей, заявляющих о себе как о политологах. На самом деле это комментаторы. Когда политолог говорит о происходящем, он подводит под это научную базу. А когда говорит комментатор, он строит свои выводы на эмоциях. Тот факт, что эмоции принимаются за аналитику, – показатель того, что наука о политике потеряла свою ценность, она перестала быть востребованной. В политологии существует своя методология, есть определенные теоретические концепты, которые, к сожалению, даже среди наших докторов политических наук мало кто знает. Отсюда и те проблемы, с которыми мы сталкиваемся при управлении государством. Опустив дискуссию на уровень публицистики, мы не изучаем те внутренние процессы, которые происходят. Ученый легко отличит такую псевдоаналитику от реальной науки, проблема в том, что ее потребитель такого различия сделать не может».
Ограниченность научно-экспертной среды приводит к дилетантизму в СМИ, а через СМИ – и на уровне широких масс населения, сетует Константин Сыроежкин. Проблема состоит не только в «псевдоэкспертах», но и в том, что узкие вопросы часто комментируют те эксперты, кто специалистом по ним не является. Например, один известный специалист по Ближнему Востоку иногда комментирует для СМИ проблематику «арабской весны», арабо-израильского конфликта. Причем, по мнению коллег, комментирует вполне объективно, полно и грамотно. Но недавно одна газета предложила ему обсудить парламентские выборы в Казахстане. При всем уважении к специалисту, наши собеседники раскритиковали это интервью. «Если вы, даже зная общую теорию, беретесь обсуждать вопросы, в которых не являетесь большим специалистом, то в итоге получается, в лучшем случае, весьма поверхностный анализ. К сожалению, подобных примеров, когда наши эксперты берутся за всё, очень много», – отмечает г-н Сыроежкин.
Отдельные политологи, правда, не дают тем же публицистам и общественникам окончательно «уронить» уровень дискуссии, за что им следует отдать должное. В частности, Досым Сатпаев со своей Группой оценки рисков занял важную нишу: он работает главным образом на публичное поле, повседневно выдавая простые и доступные для понимания оценки ситуации. В этом, очевидно, и состоит секрет популярности Сатпаева – его интервью появляются практически везде, на телеэкранах, в газетах. Некоторые, правда, упрекают Сатпаева в поверхностности оценок, другие же, напротив, считают, что он фактически в одиночку выполняет важную функцию популяризации и донесения до широких слоев общества важных вопросов политического анализа. На самом деле, действительно, мало кто среди профессиональных экспертов в Казахстане может так просто и понятно разъяснять сложные вопросы.
Несмотря на все минусы, человеческий ресурс экспертной среды в Казахстане опрошенные эксперты считают значительным. Вопрос только в том, чтобы оптимально его задействовать. В первую очередь это вопрос к государству. Чтобы работать на упреждение происходящих процессов, нужно менять подходы, переходить от прикладных к серьезным исследованиям. Одними текущими «срезами ситуации» здесь не обойтись. Необходимо оптимально задействовать потенциал научных институтов, в которых, по признаниям самих сотрудников, накопился значительный «балласт» сотрудников и целых групп, не способных решать поставленные задачи.
Расслоение экспертной среды
Внутренние возможности и проблемы экспертного сообщества можно наглядно оценить с позиций его внутренней организации. Исследовательские центры, институты, экспертные группы неоднородны по своему функционалу. Проще всего их разделить структурно, в рамках такой схемы: с одной стороны, государственные «мозговые центры» – институты и экспертные группы. И с другой – частные аналитические центры и отдельные эксперты («центры одного эксперта»). Если первые ориентированы в основном на государственный заказ, то вторые зарабатывают главным образом на открытом рынке, привлекая гранты, заказы, проводя платные исследования, публикуя книги.
Впрочем, более объективным с точки зрения качественного понимания представляется разделение интеллектуальной сферы по качеству человеческого потенциала, по уровню, подходам, принципам исследовательской деятельности. Собеседники предложили нам несколько вариантов структурной классификации интеллектуально-экспертной среды, каждый из которых позволяет выделить определенные ценные черты и признаки.
Первый вариант классификации – по идеологии:
- националистически ориентированные;
- пророссийски и прозападно ориентированные, то есть имеющие близкие точки зрения к экспертам других государств;
- эксперты, оценивающие ситуацию с прогосударственных, проказахстанских позиций («центристы»).
Такое деление, возможно, было в большей степени актуально 10–12 лет назад. Хотя и сегодня в политологии отчетливо прослеживается ряд имен, чьи работы, статьи, книги четко идеологически ориентированы. Причем, по мнению опрошенных экспертов, в подавляющем большинстве работ и исследований трудно найти идеологически «центристскую», прогосударственную позицию. Чаще всего выводы в той или иной мере подпадают под влияние зарубежного взгляда – либо западного, либо (что чаще) российского. С влиянием российского интеллектуального мейнстрима на казахстанскую экспертную среду очень сложно что-либо сделать: как огромный выбор работ, так и масштабность проработки российскими «мозговыми центрами» проблематики региона приводят к тому, что казахстанские исследователи попадают под влияние коллег. Причем стратегически, с точки зрения интересов Казахстана, это довольно опасно. Опрошенные автором политологи Рустам Бурнашев, Мурат Лаумулин, Талгат Исмагамбетов, Санат Кушкумбаев сходятся во мнении, что наличие мощного интеллектуального потока, формируемого ведущими российскими think tanks, в известной степени развращает нашего исследователя. «Соблазн повторить чужую логику, тем более если она выглядит безупречной, только на первый взгляд не несет ничего опасного. Мы можем попросту не заметить, как не только на уровне исследований, но и на уровне государственных стратегий и решений окажемся «в тени» чьих-то авторитетных оценок и рецептов. Рецептов, возможно, достойных в научном плане, но не учитывающих важные составляющие местной политико-экономической почвы», – считает Талгат Исмагамбетов.
Впрочем, если говорить об идеологическом делении экспертных групп с сугубо рыночных позиций, то на сегодня оно весьма условно по ряду причин. Во-первых, все относительно. Условно говоря, идейному «националисту» пророссийски настроенными покажутся все остальные, кто не разделяет его убеждений, в том числе и «центристы». Точно так же для пророссийски настроенного исследователя «националистами» будут выглядеть все, кроме его единомышленников. А во-вторых, и это главное, исследовательские структуры сами не заинтересованы занимать какую-то определенную идеологическую позицию: их сразу могут обвинить в ангажированности, а это является ударом по имиджу и ведет к потере заказов на разработки, то есть к утрате бизнеса как такового. Жертвовать живыми деньгами в угоду высоким идеалам сегодня никто не готов. Поэтому классифицировать аналитические структуры по идеологическому признаку сейчас весьма сложно, даже несмотря на то что одни финансируются государством, а другие – частными структурами и фондами, многие из которых имеют выраженную внешнюю ориентацию. Более того, даже между государственными исследовательскими структурами заметны «идейные» различия – одни традиционно более либеральны, другие менее. Существуют примеры откровенно либеральных идеологических концептов, которых придерживаются в своих оценках эксперты солидных финансируемых государственных think tanks. И напротив, некоторые частные центры, абсолютно не имеющие отношения к государству, занимают яркую «центристскую» идеологическую позицию.
«Конечно, есть частные структуры, которые выделяются своей откровенно прозападной или либеральной позицией, но это идет не от рынка. Это оттого, что сами люди там – убежденные, что называется идейные, – отмечает Рустам Бурнашев. – Или же их коллективы привыкли к штампам 1990-х. Или же они следуют тактике: чем либеральнее я выгляжу, тем больше шансов получить грант от западного заказчика. Хотя сегодня такой закономерности уже нет. Ныне государственному институту, такому как КИСИ, вполне реально получить финансы от совершенно консервативной американской структуры, например, Фонда Карнеги. Потому что Западу нужен другой взгляд на происходящее – не либеральный, взгляд изнутри».
Второй вариант структурирования экспертной среды – с поколенческой точки зрения, исходя из уровня подготовки кадров в современной высшей школе. Имеется в виду проблема падения качества образования и слабая подготовка молодых специалистов, а также их низкая мотивация. Такого подхода придерживаются Рустам Бурнашев, Талгат Исмагамбетов и ряд других экспертов. Схема выглядит так. Первая группа – специалисты, которые прошли социализацию и вошли в науку до 2000 года. Вторая группа – это все те, кто моложе, которые, как считают большинство наших консультантов, не дотягивают до базовых требований к научной работе даже по методологии.
По мнению Рустама Бурнашева, современные выпускники вузов чаще всего «выпадают» из научной работы из-за качества, уровня своей научной подготовки и низкой мотивации. «Нет воспроизводства. Заканчивает молодой человек университет, но спроса нет. Люди идут либо в госструктуры, либо в публицистику, либо в бизнес, либо в преподавание. Ни одна из этих сфер не является исследовательской. То есть: нет рынка и спроса – теряется воспроизводство кадров. Я не сталкивался с тем, чтобы университеты готовили качественных специалистов-политологов. В лучшем случае – теоретическая база, и все. Необходимо вкладывать в этих выпускников дальше, тратить на их подготовку ресурсы. По опыту ИПР: на начальном этапе мы набирали огромное количество выпускников-магистрантов. И шел очень жесткий отсев. У нас в ИПР в отделе осталось только двое молодых, первоначально набиралось 8».
Третий вариант классификации экспертной среды предложил директор Центра актуальных исследований «Альтернатива» Андрей Чеботарев. Его подход основан на конечном продукте (проектах, исследованиях, прогнозно-аналитических разработках), который создают те или иные эксперты и группы. Схема выглядит так.
Первые – группа непубличных политологов, занимающихся фундаментальными исследованиями. «В стране есть закрытые от публики исследователи и центры, есть очень сильные специалисты из регионов, чьи имена не на слуху, – говорит Талгат Исмагамбетов. – Например, видный ученый из Западного Казахстана Хайдар Капанов. Его последняя публикация долго «висела» на сайте информационно-аналитического центра при МГУ. Его работы полностью посвящены социально-политической и экономической проблематике Западного Казахстана. И таких малоизвестных имен можно назвать несколько».
Вторые – это специалисты сферы образования, профессорско-преподавательский состав политологических факультетов вузов. Среди них есть сильные эксперты, но у них свои задачи, и они тоже не публичны. Это больше теоретики. Среди них встречаются и «прикладники» – единицы, такие как Х. Капанов, с потенциалом серьезных исследователей, но они не афишируют свои проекты. Известный политолог Нуртай Мустафаев не считает эту группу специалистов эффективной с точки зрения результата: «99 процентов дипломированных политологов в Казахстане – это вузовские работники, преподаватели, профессура. Их около тысячи. Однако преподаватели – это не исследователи, это теоретики, ретрансляторы знаний. В нашей научной среде у них совершенно иные функции, чем у исследователей. Это сильно отличает нас от Запада, где вся серьезная наука и ведущие think tanks концентрируются вокруг университетов. В Казахстане к такой модели мы только начинаем переходить, точнее, декларировали этот переход. Создаются аналитические группы при КазНУ, «Назарбаев Университете», при Университете имени Гумилева. Когда эти группы превратятся в заметные think tanks – пока еще большой вопрос. Тогда как в рамках действующих научно-исследовательских учреждений общественного направления действительно сильных специалистов единицы».
Третья группа – представители сугубо прикладных научно-исследовательских структур. Это сложившийся круг специалистов, которые реализуют проекты в рыночном поле. «Они более мобильны, как правило, широко специализированы – по крайней мере, стремятся охватить самый широкий спектр тем и направлений, – поясняет Андрей Чеботарев. – Эта группа более востребована со стороны СМИ, заинтересованных государственных и коммерческих организаций. Хотя СМИ часто обращаются «не к тем». Ведь узких специалистов в Казахстане единицы, например, Константин Сыроежкин – известный китаевед, Мурат Лаумулин – эксперт по европейской проблематике. В то же время нет структур, ориентированных на узкие сегменты – на взаимоотношения Казахстана со странами Центральной Азии, с тем же Китаем, Россией, США. Поэтому те, кто есть, комментируют все вопросы».
Наконец, четвертую группу составляют те, кто не является политологом, но пытается себя таковым позиционировать. «Среди них есть грамотные комментаторы, но они скорее публицисты, общественники, нежели эксперты, – комментирует автор классификации. – Такую тенденцию, впрочем, можно и приветствовать. Это яркий показатель заинтересованности общества в дискуссиях по злободневным темам политики и экономики. То, что в них стремятся участвовать не только профессионалы, само по себе отражает потребность казахстанцев в осмыслении и анализе происходящего на самом широком уровне».
И еще один интересный вариант классификации экспертов-политологов предложил известный общественный деятель и публицист Айдос Сарым. Он склонен делить экспертов и исследовательские группы сразу по нескольким признакам, определяя последние как «четыре разлома».
Первый разлом по А. Сарыму – ментальный. Объясняет автор классификации: «Происходит смена определенных идеологических установок, отсюда возникает разрыв между академической (вузовской) наукой, с одной стороны, и прикладной – с другой. Мы получаем два разных мира, которые друг от друга не зависят. Мнения «прикладников» чаще никак не соответствуют взгляду на те же проблемы академической науки».
Второй разлом – поколенческий. По мнению А. Сарыма: «Существует обширный слой ученых в вузах и государственных институтах, которые как эксперты сегодня не востребованы. Они остались в прошлом веке, они до сих пор грузят марксистской идеологией, точнее тем багажом знаний, которые они получили в советский период и затем, как смогли, адаптировали его к новому времени. Ничего нового они дать не смогут».
Третий разлом – культурный. А. Сарым полагает, что «у нас есть люди, которые живут больше в постсоветском и российском мейнстриме, и есть люди, живущие больше в казахстанском и казахском культурном поле. Жанаозенские события показали, что среди аналитиков имело место четкое разделение по сугубо «этнической» линии оценки. Такие, например, как Ашимбаев, Шибутов, ушли под влияние российской интерпретации событий. В их выводах присутствуют и конспирология, и заговор Запада, и Штаты как «организатор «арабской весны» в Казахстане», и те же оралманы из Узбекистана как «пятая колонна» этих прозападных сил, стремящихся раскачать лодку в Казахстане. В свою очередь, казахскоязычные, в том числе и близкие к оппозиции, специалисты (в том числе я) делают другие выводы. По нашему мнению, основная проблема Жанаозена лежит не вне, а внутри Казахстана. Это отношение власти к нуждам и трудностям жителей региона, это коррупция, это неверная модель принятия решений и т. д.».
И четвертый – языковой разлом. Поясняет А. Сарым: «Для общества лучше, чтобы в публичной сфере присутствовал весь спектр оценок. Чтобы мы могли сопоставить, в частности, русско- и казахскоязычные оценки и прогнозы по нашей ситуации. Как, впрочем, и зарубежные: китае-, англоязычные оценки, чтобы и на этой основе сделать какие-то выводы. Для этого нужны некие информационные площадки, нужно, чтобы люди могли друг друга слышать. Необходимы журналы, центры, которые элементарно отслеживают информационный поток: цитируемость, идейная сторона, выполнимость прогнозов. Этого в Казахстане никто не делает. В результате существующие оценки и анализы остаются «вещью в себе» для своих потребителей. Русскоязычная аудитория в Казахстане просто не слышит и не знает того, что транслирует казахскоязычный интеллектуальный мейнстрим. И наоборот. Получается два мира, в каждом из которых своя жизнь. Вообще в нашей общественной науке серьезный разделяющий фактор – это знание языка и следование российским штампам. Многие не самые сильные российские политологи убеждены, что всё понимают и знают о Казахстане».
На наш взгляд, классификация, предложенная г-ном Сарымом, ближе скорее к публицистической, журналистской среде и общественным деятелям, нежели к научным «мозговым центрам». Тем не менее г-н Сарым ставит важный вопрос, касающийся взаимной «ретрансляции» казахскоязычной политической и экономической аналитики на русский язык, а русскоязычной – на казахский. Тот факт, что проблема «ретрансляции» существует, отрицать нельзя. Результат – наличие двух параллельных, мало пересекающихся друг с другом публичных полей.
Но если говорить не о публицистике, а о науке, то здесь особого внимания заслуживает казахскоязычная политология. «Она только начинает развиваться, формируясь «на стыке» вузовско-академической среды и масс-медиа, – отмечает г-н Сарым. – Предпосылок у экспертных разработок именно на казахском языке сегодня много. Основной из них является бурное развитие казахскоязычной прессы, причем не только обычных газет, но и специализированных изданий, журналов, появление аналитических телепрограмм. Во многих регионах казахскоязычная пресса – это доминирующий сегмент СМИ. Поскольку пресса ставит множество важных вопросов современности и истории, ей необходимы экспертные мнения и оценки. Рынок интерпретации и прогнозов на казахском языке есть, и сейчас он быстро заполняется. Появляются новые имена, эксперты, ученые – те, кто комментирует. Если сравнивать ситуацию с тем, что было три-четыре года назад, то тогда их были единицы, а сегодня в казахскоязычном публичном поле уже десятки новых имен. Конечно, о качестве этой аналитики пока можно спорить. Но, во всяком случае, информационный запрос есть, и он стимулирует бурное развитие рынка. Через несколько лет, вероятно, можно будет говорить уже о какой-то конкуренции между русско- и казахскоязычной публичной аналитикой по качеству оценок и прогнозов. Пока идет количественный рост, тем не менее мы видим, что практически все русскоязычные специалисты в данной сфере сегодня понимают, что переводить на казахский язык свои разработки необходимо. К этому подталкивает и формирование единых дискуссионных площадок, куда приглашаются эксперты. Само сообщество политологов и экономистов сейчас быстро профессионализируется. В прошлом году было принято решение возродить Ассоциацию политологов Казахстана. В Астане видный эксперт Тулеген Аскаров организовал объединение экономистов-аналитиков. Создаются единые дискуссионные площадки, возникает конкуренция, и это постепенно двигает качественный уровень экспертных оценок вверх».
Экономические и конкурентные факторы развития экспертной среды
Безусловно, основным фактором роста уровня разработок и оценок являются рыночные стимулы. Но рыночных предпосылок для самостоятельного развития think tanks (подобно малому бизнесу) в Казахстане не видно.
Как уже отмечалось, работа рядового аналитика в сфере политологии не очень привлекательна для молодого специалиста. В сфере экономического анализа ситуация обстоит лучше, такие эксперты востребованы в банках, национальных компаниях, министерствах. Хотя предложение экономистов на образовательном рынке огромно, в десятки раз больше, чем политологов. И солидные структуры предпочитают приглашать людей с опытом и желательно с западным образованием.
В политологии, как уже отмечалось, экспертная работа рассматривается в основном как социальный трамплин. Младшие научные сотрудники (ИПР, КИСИ) сегодня (по некоторым данным) получают порядка 50 – 100 тысяч тенге. Это не так много, например, если сравнивать с образовательной сферой: преподаватель университета с ученой степенью имеет оклад порядка 150 тыс. тенге. Вывод прозаичен: ограниченный приток молодых кадров в экспертную сферу связан с высокими стартовыми запросами молодежи. «Сейчас приходит новое поколение специалистов, уже не захвативших советский «шлейф» в ментальности и образовании, и у них уже совершенно нетривиальные взгляды на многие аспекты внутренней и внешней политики, – отмечает известный ученый-политолог Санат Кушкумбаев. – Среди них есть очень перспективные. Но им неинтересно подвижничество, они не задерживаются на наших окладах и уходят». «По сравнению с 2000 годом ситуация отличается, – делится наблюдениями Талгат Исмагамбетов. – Тогда научному сотруднику 1000 долларов не предлагали. Тогда и на зарплату в 30 тыс. тенге человек вполне мог согласиться. Сейчас за оклады меньше 1000 долл. хорошего среднего работника вряд ли найдешь».
С точки зрения самоорганизации новых мощных think tanks важно, чтобы частные центры могли зарабатывать на рынке достаточные средства. Но об этом говорить сложно. После 2000 года крупные грантодатели искали структуры, имеющие собственную институциональную финансовую базу. Они были готовы платить только за проект. Это создавало своего рода отбор, планку материальной состоятельности среди аналитических структур. В результате отбора сформировалось несколько частных центров (среди них ИПР, «Альтернатива» и ряд других), но на сегодня многие из них существуют номинально – от проекта к проекту. Большинство частных центров практикует создание временных творческих коллективов под конкретный проект, но так серьезные, «денежные» темы не поднимешь, признается Рустам Бурнашев. Например, типичный грант под тему – 20–25 тыс. долларов, это с учетом выезда в загранкомандировки, проживания, исследования, хождения в библиотеки, встреч. Группа из двух-трех исследователей на таком проекте много явно не заработает.
Наш собеседник полагает, что реальное желание создавать новые аналитические структуры и «артикулируемое» не одно и то же. «Когда доходит до вопроса, кто готов за это платить деньги, то выясняется: никто не готов. Насколько вы готовы оплачивать исследования, или, скажем, финансировать политологический журнал? Еще один вопрос – есть ли люди, готовые войти в think tank и двигать его работу, есть ли специалисты, способные обеспечить процессы исследований на системном научном уровне? На самом деле специалисты-то есть, но все они при деле, они работают в каких-то своих структурах. И привлечь их на новое место не так просто. Например, когда создавался один из крупных государственных исследовательских центров – ИМЭП при Фонде первого президента, там сотрудничали Константин Сыроежкин, остававшийся в КИСИ, Канат Берентаев, одновременно возглавлявший свой центр, и другие видные специалисты. Но сотрудничали они, что называется, без отрыва от основного производства. А с точки зрения организации классического think tank это неверный подход. На постоянной основе привлечь фигуры такого масштаба в новую структуру очень проблематично, потому что никто не готов жертвовать своей стабильностью. Никто ведь не может быть уверен, что создаваемая структура просуществует долго. В данном плане наша ситуация в корне отличается от российской, где есть огромное предложение качественных кадров, и создание think tank для инвестора – лишь вопрос денег. Выбор кадров у нас крайне узкий. А деньги еще нужно «отбить». Инвестор упирается в вопрос: насколько think tank может стать самоокупаемым? Не имея на него четкого ответа, он, скорее всего, откажется от такого рискованного начинания».
В силу сказанного, по мнению наших собеседников, все надежды действующих «мозговых центров» сегодня связаны с государственным заказом. Ситуация в данном плане обнадеживает, государство готово больше вкладывать в аналитику – это обусловлено и политическими процессами, и общей либерализацией. Когда государство стало поддерживать НПО, заказы для ИПР, группы оценки рисков и других структур резко активизировались. Однако все это – по-прежнему краткосрочные прикладные проекты, ориентированные на локальные, текущие темы. Эти заказы могут поддержать экспертное сообщество, но они не способствуют эволюции действующих «центров одного эксперта» в сколь-нибудь сильные think tanks. И вопрос о том, что качество создаваемого аналитического продукта в большинстве случаев не отвечает потребностям общества и существующим социальным, экономическим, политическим вызовам, остается открытым.
Рынок исследований и роль государства
Всю аналитику, производимую казахстанскими «мозговыми центрами», экспертами и «псевдоэкспертами», следует разделить на два направления: публичную и непубличную. Нарабатывают имидж главным образом в публичной деятельности, зарабатывают деньги – в непубличной. Рассмотрим оба сегмента в их взаимодействии с государством – основным заказчиком аналитического продукта.
Несмотря на появление ряда новых вызовов и угроз, на сегодня в Казахстане пока не наблюдается обширной общественной дискуссии по текущим вопросам политики и экономики. Возможно, это само по себе и неплохо с точки зрения рисков в рамках казахстанского общества. Пример Киргизии, где такая обширная дискуссия была организована без закрытых тем, уже давно и наглядно показал, что западная либеральная традиция общественно-политической организации не применима к азиатским обществам, имеющим другие базовые принципы устройства. Но для нас важно понимать, что именно отсутствие обширной общественной дискуссии по актуальным проблемам политического и социально-экономического дискурса обусловило недостаток серьезных публичных специалистов и независимых экспертных центров (think tanks), занимающихся публичной аналитикой на серьезном научном уровне.
Постоянный запрос на публичные комментарии и оценки присутствует со стороны СМИ. Но здесь возникают другие проблемы.
Во-первых, практически все казахстанские СМИ сегодня не готовы платить за серьезные исследования и оценки. Им нужны простые и понятные комментарии, причем бесплатно, а это предполагает иной качественный уровень. Низкая планка требований при таких отношениях, как уже отмечалось, дезавуирует научные оценки. В результате комментировать берутся не только эксперты по данному вопросу, но и те, кто себя пытается позиционировать таковыми.
Во-вторых, рынок аналитики сдерживает ангажированность самих СМИ, их корпоративность, связи с элитами и финансово-промышленными группами. Естественно, что каждая ФПГ и аффилированные с нею СМИ предпочитают работать с «проверенными» экспертами, ими же ангажированными.
Ангажированность, идеологический заказ в широком смысле ведут к потере научности. Уровень проработки и анализа поверхностен. По мнению ряда опрошенных автором представителей экспертной среды, те комментаторы, которые обычно присутствуют в публичном информационном поле, чаще привлекаются заказчиками не столько для глубокой оценки и анализа, сколько для разъяснения ситуации в определенном заданном ключе (то есть с решением не столько экспертных, сколько PR-задач).
Критиковать такую практику можно, хотя в принципе Казахстан здесь не оригинален. Ангажированные заказчики – от государства до ФПГ– у публичных экспертных оценок были и будут всегда, в любой стране, даже в самой либеральной. Заказ на псевдоаналитику – это органичная часть политтехнологий. Другой вопрос, что современные либеральные общества в отличие от постсоветских стран выработали иммунитет против таких PR-технологий. Там существует спектр конкурентных экспертных мнений. На уровне интеллектуальных элит всегда присутствует спрос на независимую, объективную, действительно качественную научную аналитику, которая, собственно, и создает такой спектр.
На сегодня, как считает Рустам Бурнашев, можно констатировать отсутствие в Казахстане подобного спроса. «К сожалению, у нас нет подкрепленного соответствующим финансовым и институциональным обеспечением запроса на публичную аналитику научного уровня. Безусловно, в казахстанском обществе есть потребность понимать, что происходит. Но общество не готово за это платить на уровне, позволяющем обеспечить финансирование серьезных исследований. Не готово по многим причинам. Ограничены каналы формирования рынка через общественный интеллектуальный запрос. Гражданские институты, НПО, политические партии для этого недостаточно развиты. Издаваемые научные статьи в большинстве страдают академизмом, к тому же чаще всего они ориентированы на внешнюю проблематику (анализируется мировой финансовый кризис, темы Ирана, Ближнего Востока). Но внешние темы при всей их остроте меньше интересуют общественность, нежели внутренние».
Возможно, именно по данной причине те толстые журналы, которые издают аналитические структуры, имеют низкие тиражи и мало читаемы в отечественной интеллектуальной среде. Качество их аналитики практически никто не обсуждает, статьи – не «на слуху», полагает общественный деятель Айдос Сарым. К тому же, отмечает он, в экспертной среде нет опыта открытой научной дискуссии. А именно дискуссия, конкуренция идей формирует планку качества публикаций в научных изданиях.
Табуирование тем и тяготение к пропаганде
Наличие независимой экспертной оценки предполагает определенное дискуссионное поле, в котором не существует закрытых тем. Есть ли таковое не на уровне публицистики и общественных объединений (НПО), а общественной науки? Санат Кушкумбаев полагает, что отсутствие независимой научной дискуссии во многом обусловлено наличием на информационном поле неких «красных флажков», табуированных тем. На них нет официального запрета, но среди исследований существует общая негласная норма: данные темы не затрагивать. Причем табуированные темы вовсе не обязательно те, которые так волнуют оппозицию.
Санат Кушкумбаев считает, что отечественная политологическая среда не лишена тех проблем, которые присущи обществу в целом. «Любая общественная наука тоже является отражением общественно-политических процессов. И любые деформации в политической сфере сказываются на научно-экспертной среде. То, что не хватает ясных, последовательных, независимых комментариев, как раз и отражает в целом уровень общественного развития. Проблемой является конформизм многих экспертов. Им удобнее находиться в общем русле, занять более привычную, традиционную позицию, обходя и не затрагивая определенный круг достаточно острых вопросов. Корни этой «болезни» уходят еще в предыдущую, советскую систему общественных наук. Поскольку советские модели конформистского поведения на политическом уровне во многом воссозданы современной элитой, эти же модели воспроизводятся и в общественной, экспертной, научной среде. Несмелость в оценках ситуации, сдержанность в тех вопросах, которые должны серьезно беспокоить политическую элиту сегодня, ведут к тому, что многие стороны нашей внутриполитической и общественной жизни недостаточно изучены. В Казахстане есть лишь единицы экспертов, которые не считаются ангажированными и имеют свою ясную, четкую, принципиальную публичную позицию по этим острым вопросам».
Наглядно явление конформизма в аналитике видно в государственных экспертных структурах. Многие ученые, имея неплохой потенциал, следуют практике самоцензуры, отстраняясь от некоторых тем. Они либо вообще воздерживаются от комментариев, либо говорят то, что и без того всем хорошо известно. Причем важно отметить, что на самом деле в обществе нет запрета на эти темы, они обсуждаются, в том числе оппозиционной прессой, вокруг них формируется дискуссия. Однако в силу отсутствия серьезных оценок такая дискуссия ведется не на том качественном уровне, как это могло бы быть. Часто такие дискуссии вообще можно назвать скорее провокацией, чем плодотворным обсуждением вопроса.
Конечно, у публичных дискуссий всегда существуют свои рамки, и молчание солидных структур в данном случае может быть оправданным. «Но и в непубличной сфере – при подготовке закрытых отчетов – мы, к сожалению, часто сталкиваемся с тем же фактором самоцензуры, – констатирует С. Кушкумбаев. – Ситуация в Жанаозене стала типичным примером, когда «наверх» уходили не все имеющиеся оценки, либо они преподносились не в том ключе, как это требовалось».
Дезавуирование ценности научной оценки в публичном поле
Тот факт, что в казахстанской внутриполитической сфере есть определенные темы, которые неофициально табуированы, не является новостью. Как и то, что проблема самоцензуры исследователей касается именно внутренней политики, а экспертная среда, которая работает в сфере внешней политики, имеет большую свободу. Но дело в другом. Наличие табуированных тем означает отсутствие научного анализа в рамках этих тем – даже когда они становятся широко востребованными. А это уже несет опасность неадекватной их интерпретации обществом и элитами, со всеми возможными последствиями.
Константин Сыроежкин развивает эту мысль, соглашаясь с Санатом Кушкумбаевым и отмечая, что как итог неполной проработки тем, аналитика по важным вопросам внутренней политики и экономики в большей мере несет пропагандистскую, нежели исследовательскую нагрузку. «В настоящее время со стороны государства есть спрос в большей мере на идеологию и пропаганду, нежели на независимые, взвешенные, научно выстроенные исследования в сфере внутренней политики и экономики, – полагает он. – Возможно, что для заказчиков пропаганда, PR в публичной политологии и экономике представляются более эффективным каналом влияния на общественное мнение, чем сложная, затратная и требующая времени научная аналитика. Но увлечение пропагандой опасно, ибо можно потерять ощущение реальности. Одна из системных проблем государственного заказа на публичную аналитику состоит как раз в том, что в госструктурах больше ценится именно пропаганда, оформленная в виде аналитических построений. В частности, официальные think tanks широко востребованы не только в качестве аналитического инструмента, но и как инструмент идеологической работы, транслятор «агитпропа». Сильная аналитика там готовится в основном по международной проблематике, если же взять внутриполитический блок вопросов, то здесь представляемая государственными институтами публичная аналитика больше идет в агитационно-идеологическом ключе. Отсюда возникает предположение, что у заказчика нет потребности в системных, непредвзятых, не идеологизированных оценках».
Как уже отмечалось, пиар-заказ со стороны государства – это органичная часть внутренней политики, более того, это необходимо, особенно в ситуациях, когда в обществе возникают спорные и конфликтные позиции. Другой вопрос, что такая практика снижает ценность работы think tanks, образно говоря, «мозговые центры» используются в качестве микроскопа для забивания гвоздей. Дезавуируется ценность аналитической работы, поскольку за такое простое дело, как облаченный в аналитическую форму PR, «мозговым центрам» платят неплохие деньги. Многие группы с готовностью идут на это, работая фактически на уровне самопиара, а не научного исследования как такового.
Талгат Исмагамбетов: «Отдельные ныне известные аналитические структуры в свое время так и начинали. Когда надо показать, на что вы способны, вы прорабатываете какие-то актуальные, резонансные темы с определенной заранее заданной позиции, облачая все это в некую научно-доказательную форму. Громкие темы позволяют «раскрутиться» аналитическим структурам, другой вопрос – где их действительно серьезная проработка. Вместо качественной оценки и прогноза общество получает некую сублимацию, суррогат».
Проблема качества аналитического продукта уже анализировалась выше применительно к самим специалистам, которые его создают. Системный недостаток специалистов приводит к тому, что важные вопросы начинают комментировать и обсуждать те, кто в целом далек и от политологии как науки и от научного сообщества в целом. Появляются «широкие» специалисты, когда, например, уважаемый эксперт по Европе начинает говорить о Ближнем Востоке. Примеров «универсализма» политологических структур достаточно много. Досым Сатпаев в свое время опубликовал книгу, посвященную классификации политологов в Казахстане. Практически все опрошенные им эксперты, которые были там представлены, отнесли себя к числу специалистов «по всем вопросам», универсалов. «Все дело в том, что публичная аналитика это бизнес, – отмечает Талгат Исмагамбетов. – Поскольку существуют незаполненные ниши спроса, для каждого эксперта выгоднее иметь как можно более обширный спектр специализаций. Чем шире круг вопросов, в которых эксперт декларирует свою компетентность, тем больше у него шансов получить заказ. Но в интеллектуальном смысле это катастрофа. С точки зрения качества аналитики такая ситуация ведет к массовой профанации в тех вопросах, которые требуют очень тонкого, взвешенного и компетентного подхода. Собственно, это и есть прямой путь к ситуации, которая наблюдается в нашей экспертной среде сегодня, когда экспертами по политике или экономике именуют себя самые разные люди – от публицистов до имеющих политические амбиции общественных деятелей».
Непубличная сфера: «сами знаем»
Основной финансово подкрепленный запрос на политологические исследования и разработки сконцентрирован в непубличной сфере. Собственно, здесь и зарабатывают «мозговые центры». Здесь платить за исследования готовы несколько групп заказчиков:
- государственные структуры;
- окологосударственные (нацкомпании, ФПГ);
- местные частные структуры (политики, партии, бизнес);
- иностранные структуры.
Рассмотрим этот рынок с точки зрения его влияния на качество аналитического продукта. Начнем с того, что в Казахстане наиболее интересно частным структурам – местным и иностранным. Кроме иностранных заказчиков, местные бизнес-структуры и частные группы крайне мало интересуются аналитикой. Тому, по мнению экспертов, есть свои причины. Если политические решения не публичны и принимаются на уровне персоналий, то в бизнесе нет стимулов интересоваться аналитикой с целью защиты инвестиций, просчета бизнес-модели и т. д. Такое мнение высказывает Рустам Бурнашев. «Какой смысл мне проводить оценку рисков, если для решения всех своих вопросов и получения всех гарантий мне нужно просто иметь определенные связи?»
По мнению эксперта, любой достаточно эффективный локальный think tank, получающий заказ от бизнес-группы, востребован для того, чтобы дать определенную оценку рисков. Но оценка затем используется не так, как на Западе (основание для принятия решений), а просто как второстепенный источник, как некий информационный бэкграунд. То есть аналитике в принимаемых решениях отводится далеко не первостепенная роль, на первом месте неофициальные договоренности.
Ситуативно, сообразно текущим задачам, иногда возникает потребность в аналитике под персоналии (когда кто-то начинает создавать think tank по каким-то своим резонам). Это может быть видный политик, который хочет иметь определенный систематический срез информации. Подобные заказы – часть непубличной аналитики, ориентированной на узкий сегмент спроса (ФПГ, «агашки», некоторые влиятельные чиновники, бизнесмены). Но данный рынок в целом ограничен и узко корпоративен, во многом он выстроен по принципу «свой – чужой».
Основной источник частного финансирования think tanks – это зарубежный спрос на аналитику. Сотрудничество иностранцев с местными структурами имеет специфику. Институционально, напрямую, создавать какие-то аналитические группы иностранные государства не могут по закону. Поэтому, если это делается, то опосредованно, через местных контрагентов – структуры с местной «пропиской». Иностранцы как частные лица нанимают такие структуры здесь и уже через них осуществляют свои проекты. Институционально в стране присутствуют, как правило, американские фонды. Таким структурам институционально помогают глобальные крупные международные НПО типа фонда Сороса или фонда Эберта. Важно отметить, что сами фонды напрямую проектами занимаются крайне редко. Обычно задача фонда – передать средства местному исполнителю и координировать исполнение.
Кроме иностранных фондов и персоналий, заказ может исходить и от государственных структур зарубежных стран. Аналитики, в частности, отмечают интерес к Казахстану со стороны России, хотя у соседей не хватает культуры такого рода исследований. «Россияне думают, что сами всё знают, – говорит Рустам Бурнашев. – Они откровенно полагают, что в местной аналитике не нуждаются. На моей памяти несколько подобных примеров. Так, недавно мы с ИПР участвовали в одном из проектов российского аналитического центра, в рамках которого они решили сделать исследование по приграничному сотрудничеству. Мы написали свои предложения, предоставили блок тезисов. А вскоре пришел ответ – мол, по условиям московских грантодателей исследование проводят только россияне, у них есть вся информация. Тот факт, что российским коллегам неинтересны наши оценки ситуации, по нашему мнению, отражает их типичный великодержавный снобизм. При том, что на самом деле даже уважаемые российские эксперты не ориентируются во многих стержневых вопросах внутренней казахстанской политики, социальной стратификации, культуры, традиций ведения бизнеса».
Достаточно широко в иностранных грантовых заказах представлены европейцы. Они, как правило, предлагают финансирование на поддержку закрытых исследовательских проектов по узким темам. По Казахстану исследования чаще заказывают немцы, по Узбекистану – немцы и французы (кстати, французский политический институт IFIAC базируется в Ташкенте). Любопытно, что хотя французы сейчас ведут обширные исследования по Казахстану, но эти проекты они заказывают узбекским специалистам.
Опрошенные автором эксперты отмечают, что идеологическая составляющая в западных исследованиях на сегодня практически сошла на нет. Диктовать идеологию исследования заказчики сейчас не стремятся, в отличие от периода начала 2000-х годов. «Есть четкое понимание, что они здесь ничего особо переделывать не хотят. Их цель – просто получить спектр взглядов», – пишет об этом Талгат Исмагамбетов.
Какие темы интересуют иностранные структуры в Казахстане?
На основе опроса представителей think tanks мы составили своеобразный рейтинг.
На первом месте в тематике иностранных заказов – внутренняя политика. Социальная стратификация, идентификационно-этнические процессы, религиозные, структурное строение общества и государства (госструктур) – все, что связано с внутренней ситуацией. Миграция, государственное строительство, межэтнические и межэлитные отношения.
Второе место в спектре интересов иностранцев занимает внешняя политика Казахстана в области безопасности. Хотя с официальной точки зрения все здесь предельно ясно, этот интерес не ослабевает. Возможно, идет мониторинг соотношения официальной и внутренней генеральной линии по этим вопросам.
И на третьем месте в списке тем – региональная политика в масштабах Центральной Азии и роль Казахстана в развитии региона.
Судя по этим приоритетам, по меньшей мере очевидно, на каких направлениях сегодня должны фокусировать свой интерес исследовательские центры в самом Казахстане. Чем глубже будут прорабатываться эти темы и чем меньше останется табу и неисследованных проблем, тем будет лучше для государства и общества.
Государственный заказ
Спрос на аналитику со стороны властей не только определяет самодостаточность действующих государственных think tanks. Запрос государства на анализ и прогноз ситуации важен для понимания общего развития рынка аналитики. Знают ли госструктуры, что происходит? Обходится ли госаппарат собственными аналитическими ресурсами? Покрывают ли экспертные группы потребность силового аппарата, руководства страны в качественной интерпретации и прогнозе происходящего?
Первое, что здесь следует иметь в виду, это «монопольный» характер оценок государственных аналитических структур. При всем профессионализме и глубине, взгляд на любую проблему только с государственных позиций не охватит ее полностью. Необходим спектр взглядов и оценок. Опираясь только на собственные аналитические группы, власти получают оценку, которая будет одной из возможных. Это подтвердил Жанаозен. Известно, что уже за полгода до событий 16 декабря там с выездом работали аналитические группы, ими были подготовлены реколагают, что в местной аналитике не нуждаются. На моей памяти несколько подобных примеров. Так, недавно мы с ИПР участвовали в одном из проектов российского аналитического центра, в рамках которого они решили сделать исследование по приграничному сотрудничеству. Мы написали свои предложения, предоставили блок тезисов. А вскоре пришел ответ – мол, по условиям московских грантодателей исследование проводят только россияне, у них есть вся информация. Тот факт, что российским коллегам неинтересны наши оценки ситуации, по нашему мнению, отражает их типичный великодержавный снобизм. При том, что на самом деле даже уважаемые российские эксперты не ориентируются во многих стержневых вопросах внутренней казахстанской политики, социальной стратификации, культуры, традиций ведения бизнеса». омендации. Однако в итоге проблему пропустили. Выводы по событиям в Жанаозене предполагают, что решение должно приниматься на основе определенной аналитической оценки всех имеющихся данных. Как минимум, структур, генерирующих такую оценку, должно быть несколько. Причем, кроме государственных и ведомственных, нужны хотя бы один-два неангажированных центра.
Сегодня, после того как узость оценок стала очевидной, главный вопрос в том, насколько госаппарат готов отойти от тех схем, которые устоялись, и заказывать исследования с разных позиций. И дело здесь, по мнению известного политолога Алмы Султангалиевой, не столько в желании, сколько в реальной организационной готовности заинтересованных структур запустить такой процесс. «Все-таки основным заказчиком на аналитическую продукцию является государство, а не частный капитал. Поэтому и спрос на нее ограниченный. Если говорить в терминах маркетинга, то в условиях узости казахстанского рынка потребителей аналитических услуг он не может быть иным. Сейчас гораздо большие деньги можно заработать или «поднять» в менее трудозатратных отраслях. Как же оживить аналитическую сферу? По логике, эта узкая ниша должна вознаграждаться соответственно, но в наших условиях невостребованности экспертного знания реальной политикой все зависит от того, «кто кого знает» (who knows who). Традиция таких прямых связей крайне вредна в науке, и сегодня результат очевиден. Неудивительно, что все эти годы в данном сегменте знания представлены одни и те же люди, средний возраст которых – «далеко за 30». Практически не видно новых имен. Нет научной преемственности. В итоге мы имеем то, что имеем».
Можно, безусловно, критиковать самих исследователей и «мозговые центры», но для оживления ситуации нужен хотя бы реальный спрос на их продукцию. Между тем одна из базовых причин стагнации исследовательской сферы – это именно отсутствие заказа. Профессор Мурат Лаумулин (один из ведущих экспертов КИСИ) убежден, что в госаппарате оторванность от реалий во многом обусловлена уверенностью многих государственников в том, что они владеют ситуацией. Доминирует тот самый «технократически-упрощенческий» подход, о котором говорил Айдос Сарым. «У меня стойкое впечатление, что по очень многим позициям в госаппарате такой подход: мы уже знаем ситуацию, мы уже знаем, как надо делать, – говорит М. Лаумулин. – Даже аналитика государственных институтов здесь играет второстепенную роль. Аналитика по Жанаозену готовилась заблаговременно, как и по другим актуальным проблемам (таким как религиозный экстремизм, терроризм). Анализировались конкретные обстоятельства, делались выводы о том, что для государства опасно заигрывать с религией. Об опасности радикализма мы предупреждали давно. Но, возможно, несовершенен механизм, по которому аналитика идет «наверх».
Мнение доктора Лаумулина разделяет Алма Султангалиева. «Не скажу, что не было «предупреждающих» исследований по болевым социальным точкам, а том числе и Жанаозену. Почему же они не сработали? Два варианта. Или принимающие решения не рассматривали всерьез эти звонки, или аналитические рекомендации не были увязаны с конкретной их реализацией на практике. К сожалению, это общая беда нашей казахстанской аналитики: что она страдает обобщениями, глобальными рассуждениями, в то же время нет конкретики, местного контекста. Большинство из нас, исследователей, физически оторваны от реальности, ведь практически нет «полевых» исследований на уровне отдельных регионов, в разрезе «город – село».
Выводы из опыта Жанаозена, безусловно, будут сделаны, тем более что в связи с новыми общественными процессами потребность в многообразном аналитическом спектре оценок возрастает, считает М. Лаумулин. «Объективно государство заинтересовано в диверсификации аналитических позиций. Необходимы исследовательские срезы, замеры, оценки с разным «вектором». Разница оценок, возможность выбора между ними и сравнения – это полезно всегда».
Айдос Сарым тоже разделяет это мнение, полагая, что в условиях современного Казахстана государству необходимо как минимум несколько не зависящих друг от друга аналитических центров (think tanks). По его мнению, близость аналитических структур к тем или иным элитам очень многое значит, это непосредственно сказывается на качестве материалов. Поэтому нельзя уверенно говорить об объективности всех их разработок.
Следует иметь в виду, что существует закрытая аналитика, обслуживающая заказы госструктур. Но она не охватывает всех направлений анализа. Госструктуры, в частности силовые ведомства, решают свои утилитарные задачи, у них есть определенные внутриполитические функции. При этом нельзя забывать, что у руководства силовых структур стоят представители тех или иных элит, у которых могут быть свои взаимные интриги и противоречия. Поэтому и на этом уровне тоже нельзя ожидать исчерпывающей и объективной картины по всем направлениям жизни общества. Чтобы иметь действительно реальные срезы и оценки, нужна более глубокая научная работа, необходимы «мозговые центры», прорабатывающие каждый вопрос на глубоком научном уровне – институты, изучающие проблемы вне зависимости от конъюнктуры.
В непубличной аналитике, как и в публичной, нужна конкуренция, считают опрошенные автором эксперты. Один из них предлагает задействовать общественные рейтинговые структуры, журналы, которые могли бы делать рейтинги экспертов и think tanks на основе эффективности их прогнозов. Для чего? Важно, чтобы эксперты были объективными и не уходили полностью под влияние той или иной идеологии, как это часто наблюдается сегодня. Этому будет способствовать и оценка прогнозов по итогам: что сбылось, а что нет. Если такие оценочные структуры у нас вырастут, то качественный уровень исследований и оценок будет расти.
Напомним: последний рейтинг топ-30 аналитических центров Центральной Азии, в нем из всех лучших аналитических центров, отобранных из 1198 организаций в Китае, Японии, Индонезии, Австралии, Сингапуре, Южной Корее, Малайзии, Тайване и странах Центральной Азии, не отразил ни одного think tank из Казахстана. Узбекистан со своим Центром экономических исследований (ЦЭИ) оказался единственным представителем региона, заняв 25-е место. В глобальном рейтинге «мозговых центров» представлены Россия, Украина, Армения, Азербайджан, Узбекистан, чьи think tanks заняли разные позиции среди более 6,5 тыс. «мозговых центров». А Казахстана там тоже нет. Как повысить уровень отечественных «мозговых центров»? Многие наши консультанты сошлись во мнении, что есть смысл начать с создания внутреннего казахстанского рейтинга, это позволило бы оживить конкуренцию и повысить качество экспертного продукта. Но главное – это, безусловно, создать экономические стимулы для развития конкуренции в сфере системной, фундаментально проработанной научной аналитики.
Но насколько это реально – еще большой вопрос. Согласно одному мнению, высказанному на условиях анонимности, «наши государственные структуры и институты слишком забюрократизированы, для того чтобы делать действительно эффективные исследовательские разработки. И создание новых государственных институтов не решает проблему. Это издержки советского подхода. В тех же западных странах всю работу выполняют частные структуры. Но у них есть развитая система поддержки через гранты и конкурентная среда. У нас такой системы нет, а есть очень маленький круг специалистов, который явно недостаточен для потребностей страны. Тем более в новых сложных условиях. В такой обстановке мы все больше подпадаем под влияние (в том числе идеологическое) российских «мозговых центров», которые в принципе не владеют нашей внутренней ситуацией, но при этом постоянно что-то активно транслируют. Это – с одной стороны. А с другой стороны, по мере того как обесценивается интеллектуальный продукт, общественность оказывается под влиянием наших местных комментаторов – псевдоэкспертов. То и другое, если пустить это на самотек, может представлять самую прямую угрозу интересам страны. Особенно опасно отсутствие своей четкой позиции, когда обсуждаются важнейшие вопросы внутренней и внешней безопасности, социальной, экономической политики».
Действительно, пока большинство специалистов и «мозговых центров» занято выживанием, зарабатыванием денег, ситуация вряд ли изменится в лучшую сторону. К сожалению, ни частный сектор, ни государство пока не способствуют качественному росту аналитических разработок и прогнозов. Нет соответствующего стимула. Получается, что теоретически спрос на казахстанскую аналитику существует, но нет предложения. В то время как предложения нет потому, что в обществе и государстве нет спроса на развитие аналитических центров, а те немногие, что в состоянии работать, просто выживают, как могут. Такой вот парадокс нашего времени.
В непубличной аналитике, как и в публичной, нужна конкуренция, считают опрошенные автором эксперты. Один из них предлагает задействовать общественные рейтинговые структуры, журналы, которые могли бы делать рейтинги экспертов и think tanks на основе эффективности их прогнозов. Для чего? Важно, чтобы эксперты были объективными и не уходили полностью под влияние той или иной идеологии, как это часто наблюдается сегодня. Этому будет способствовать и оценка прогнозов по итогам: что сбылось, а что нет. Если такие оценочные структуры у нас вырастут, то качественный уровень исследований и оценок будет расти.
Начало статьи можно найти по этой ссылке
публикация из журнала "Центр Азии"
февраль/март 2012
№1-4 (59-62)