Ровно в середине лета, в ночь с 15 на 16 июля, турецкие военные попытались выхватить власть из рук президента Турции Реджепа Тайипа Эрдогана и его правящей Партии справедливости и развития. Группа заговорщиков действовала решительно и с размахом, достойным высокобюджетного голливудского боевика. В пятницу вечером боевые истребители мятежников F-16 нанесли ракетный удар по зданию турецкого парламента, их танки въехали в Анкару и Стамбул, а спецназ штурмовал отель в курортном Мармарисе, который незадолго до этого принимал главу государства.
Начало путча впечатлило всех, даже турков, которые в принципе знают, на что способна их армия, уже четырежды смещавшая гражданское руководство. Впрочем, на этот раз никому не пришлось сильно волноваться. Развязка наступила быстро и очередного государственного переворота не произошло. Лидеры мятежа успели объявить в стране военное положение, но не смогли захватить президента или ключевых членов кабинета министров. Вне их контроля оказались и стратегические объекты крупнейших городов страны, те же аэропорт, почта, банки и государственные средства массовой информации.
Оставшийся на свободе президент Эрдоган сумел вывести своих сторонников на улицы, переломил ситуацию и мгновенно овладел инициативой. И тут выяснилось, что он не только способен цепко удерживать власть, но и умеет использовать возникший кризис в собственных интересах. В качестве ответного удара уже на следующий день были арестованы сотни военнослужащих, которые приняли участие в заговоре, а 21 июля в Турции объявили о введении чрезвычайного положения сроком на 90 дней.
Стоит отметить, что наиболее интересными в постановлении правительства о введении ЧП были два момента. Первое, государство фактически переводилось в режим ручного управления, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И второе. Официальная Анкара обвинила в попытке переворота, унесшего жизни более двухсот человек, Фетхуллаха Гюлена, который с конца 1990-х годов проживает в США. Так, в первом же документе, принятом в рамках чрезвычайного положения, ответственность за 15–16 июля была возложена исключительно на FETO-PDY и его членов. Эта сложная аббревиатура, которую, видимо, теперь часто можно будет встретить в турецких и мировых СМИ, расшифровывается как «террористическая организация Фетхуллаха Гюлена – структура параллельного государства».
Появление подзаконного акта было действительно сильным ходом со стороны турецких властей. Дело вот в чем. Хотя Гюлена считают идейным вдохновителем объединения «Хизмет» (служение) и «Джемаат» (община), публично он не признает связь ни с одним общественно-политическим движением или, тем более, тайным политико-религиозным орденом. А это значит, что Эрдогану, после того как он поссорился с Гюленом, сложно было выявлять сторонников последнего во властных коридорах страны и армии.
Теперь полумифическое «параллельное государство» Гюлена, о котором лидеры правящей в Турции партии говорили в последние годы, приобрело «плоть и кровь» и прочно вошло в обиход турецкой юриспруденции как «террористическая организация». Следовательно, из области мировоззренческого конфликта разногласия Эрдогана и Гюлена превращаются в острое политическое противостояние, где уже есть «линия фронта и бойцы», а также конкретные средства и методы борьбы.
Данное обстоятельство, судя по всему, и позволило турецкому президенту потребовать от Вашингтона выдачи Гюлена, а также жестко поставить ребром вопрос о турецких лицеях в Пакистане, Индонезии и странах Центральной Азии, в частности в Казахстане. Не секрет, что определенная часть преподавательского состава таких лицеев может в той или иной степени разделять взгляды Гюлена, а некоторые учебные заведения в свое время получали финансирование от благотворительных организаций, аффилированных с известным религиозным деятелем.
Отсюда, собственно, неудивительно и то, что если раньше в Турции под ударом оказывались те, кто открыто критиковал Эрдогана и его ПСР, и к тому же признавался в своих симпатиях Гюлену, то сейчас, чтобы прослыть «гюленистом», нужна самая малость. Среди критериев, по которым власти будут определять принадлежность подозреваемого к FETO-PDY, есть такие, как учеба в школах, патронируемых «Хизмет», посещение хостелов «Джемаата», подписка на близкие к Гюлену газеты, журналы, сайты и телеканалы, наличие счета в банке Asya и пожертвования в благотворительную организацию Kimse Yok Mu.
В свою очередь, ручной режим управления государством позволил максимально упростить юридические процедуры и наделить правоохранительные и судебные органы рядом дополнительных полномочий, которые, по мнению турецких властей, обеспечивают более эффективную борьбу с «внесистемной оппозицией».
В итоге всего за месяц после путча Эрдоган существенно изменил военно-политический ландшафт современной Турции. К середине августа чистка достигла таких масштабов, что местные и зарубежные эксперты заговорили о катастрофическом падении уровня управления армией, судебной ветвью власти и госаппаратом в целом. Аресты и увольнения в вооруженных силах сравнивают «с потерями от долгой и кровопролитной войны».
Всего ко второй декаде августа было арестовано без малого три тысячи военных, включая 103 генералов и адмиралов. Работы лишились более трети всего судебного корпуса страны – 2745 судей, из них 755 – арестованы, в том числе и двое членов Верховного суда. Уволено около 50 тысяч служащих госсектора, половина из них преподаватели различных учебных заведений страны. К «параллельному государству» отнесены свыше двух тысяч частных школ и университетов, больниц и фондов, общежитий и торгово-промышленных союзов. Закрыты три новостных агентства, 16 телевизионных каналов, 23 радиостанции, 60 газет и журналов, 29 издательств.
За последние три недели в Турции около ста тысяч человек потеряли работу, и возможно, это еще не предел. По оценкам тюрколога В. Надеина-Раевского, которого цитирует российский журнал «Деньги», «приверженцами Гюлена в Турции являются до пяти миллионов человек». Однако для Эрдогана, видимо, это не проблема. На одном из митингов, который прошел в его поддержку в начале августа в Стамбуле, президент Турции заявил, что готов «строить государство с нуля».
Что именно имел в виду Эрдоган, пока не совсем понятно. Но в контексте последних событий в стране его слова приобретают особое значение как для самой Турции, так и для всего Ближнего Востока и соседних с ним регионов. К примеру, в Казахстане очень пристально следят за тем, что там происходит не только представители деловых и политических кругов или потенциальные туристы. Трансформация современного турецкого государства и общества у многих вызывает неподдельный интерес по целому ряду причин.
Новая Турция
Уже очевидно, что главным итогом неудачного выступления военных, стали отнюдь не беспощадные чистки в армии, госаппарате и сфере образования, а резкий отход Турции от кемалистского наследия, ставящего во главу угла светский характер развития турецкого государства. Триумф Эрдогана, сумевшего противостоять некогда самой грозной политической силе Турции – генералитету – это еще и победа его умеренно религиозной Партии справедливости и развития. И ее избирателей, которые не побоялась выйти на улицы и выступить против вооруженных солдат.
Июльская эйфория может вскружить голову не только Эрдогану, желающему в корне изменить политическую природу государства, но и определенным кругам его электората. Уже появилась информация о том, что представители либеральной части турецкого общества испытывают давление со стороны радикально настроенных приверженцев ПСР. В Стамбуле появилась некая религиозная милиция, члены которой следят за нравственностью на улицах города. В частности, они убеждают женщин отказаться от чрезмерно открытой одежды, а мужчин призывают не употреблять спиртные напитки. Кое-где это привело к неприятным эксцессам. Так, 3 августа беременную сотрудницу газеты Evrensel Хазаль Олмез избили за неподобающий внешний вид.
10 августа один из высокопоставленных турецких офицеров, служащий в структурах НАТО в США, отказался возвращаться домой и попросил политическое убежище. О нежелании возвращаться на родину в своих интервью европейской прессе нередко признаются турецкие ученые и студенты. Несомненно, все эти примеры делают общий фон менее радужным.
Но, похоже, имиджевые потери и репутационные издержки, связанные, например, с давлением турецкого МИДа на своих внешнеполитических партнеров из-за лицеев, якобы близких к Гюлену, являются той необходимой жертвой, которую нынешнее руководство Турции готово принести. Потому что ставки слишком высоки. Именно сейчас власти страны и Эрдоган лично оказались близки к реализации давно намеченных планов по кардинальному изменению Турции в соответствии со взглядами и идеологией религиозной Партии справедливости и развития.
В этой связи вполне понятно, почему попытку переворота Эрдоган назвал «милостью Аллаха» и «подарком для очищения нации». Турецкий президент получил от общества карт-бланш на продолжение своей политики и развязал себе руки. Теперь ему не нужно оглядываться на светскую оппозицию и армию, предлагая те или иные реформы по превращению Турции из парламентской в президентскую республику, или переписыванию конституции. За пределами страны он может мириться со вчерашними врагами и налаживать отношения с кем угодно.
Интересно, что свой первый государственный визит после 16 июля Эрдоган совершил в Россию к президенту Владимиру Путину, с которым был на ножах с осени прошлого года, когда турки сбили российский бомбардировщик. Не менее любопытно и то, что один из первых телефонных разговоров Эрдогана после путча состоялся с президентом Ирана Хасаном Роухани. Причем в переговорах со своими коллегами Эрдоган недвусмысленно намекал им на необходимость создания некоего тройственного союза Анкара – Москва – Тегеран. По его мнению, такой альянс нужен для решения насущных региональных экономических вопросов, и прежде всего для выработки совместных подходов в отношении актуальных проблем безопасности. Например, по сирийскому треку.
Пикантность ситуации здесь заключается в том, что взгляды Турции, Ирана и России в отношении гражданской войны в Сирии расходятся диаметрально. Тегеран и Москва поддерживают режим сирийского президента Башара Асада, а турки сделали ставку на вооруженную оппозицию, воюющую с официальным Дамаском.
В данном случае наиболее любопытно не то, что Москва и Анкара, как пишут западные журналисты, «смогли помириться захватывающе быстро». Здесь как раз все понятно. Сближение между странами было продиктовано обоюдными экономическими и геополитическими интересами. И Путин и Эрдоган все это время скорее жалели о том, что им пришлось разругаться в ноябре прошлого года из-за сбитого самолета, поскольку конфликт обернулся потерями и упущенными возможностями.
Поэтому в изменении отношения Турции к России, Ирану или, например, Израилю, с которым турецкое внешнеполитическое ведомство также спешно налаживает испорченные несколько лет назад связи, важно другое. А именно готовность Эрдогана действовать быстро из тактических соображений, пренебрегая долгосрочными национальными интересами государства. Запад беспокоит, что завершение «ледникового периода» с Россией нужно Эрдогану только для того, чтобы шантажировать США и Евросоюз. Очевидно, что несмотря на скепсис в турецком обществе относительно перспектив Турции на вступление в ЕС, данный вектор будет по-прежнему оказывать серьезное влияние на ход политической жизни страны. В большинстве своем турки вряд ли откажутся от идеи гипотетического вступления в Евросоюз. Поэтому Анкаре было так важно решение об отмене визового режима с Европой. Отсюда и столь нервная реакция по поводу признания Германией геноцида армян в 1915 году.
Конечно, в условиях конфликта между Западом и Россией, Москва становится для Анкары удобным рычагом в игре против западных партнеров. Дружба с Россией и Ираном существенно увеличивает пространство для маневра. Это касается и политической поддержки на региональном уровне. И, например, возможного строительства газопровода «Турецкий поток». Благодаря ему Турция может стать главным хабом, через который будет идти российский газ европейским потребителям. Напомним, идея данного проекта родилась в декабре 2014 года, когда из-за давления Европейской комиссии Болгария отказалась от строительства через свою территорию газопровода «Южный поток».
Видимо, из соображений насолить Западу Эрдоган исходил и тогда, когда предлагал иранскому коллеге Роухани построить стратегический тройственный союз. Слишком уж неожиданным и странным выглядело его предложение, учитывая сложный клубок серьезных противоречий между Анкарой и Тегераном. Причем не только по Сирии, но и по другим региональным вопросам.
К тому же не следует забывать, что политические, военные и экономические контакты Турции с коллективным западом по-прежнему гораздо сильнее и глубже, нежели ее связи с Россией и Ираном. И большой вопрос: может ли турецкое государство позволить себе пересмотреть их в пользу своих новых друзей?
Впрочем, не исключено, что Эрдоган приступает к какой-то своей долгосрочной комбинации, природу, суть и общие контуры которой мы пока не можем себе четко представить. Если это так, то многое станет понятно лишь спустя время. Но одно ясно уже сегодня – в Турции происходят самые значительные по своему характеру, масштабам и глубине политические изменения. Они, безусловно, несопоставимы с теми реформами, которые были проведены при Кемале Ататюрке – создателе и первом лидере современной Турецкой Республики, но вполне могут изменить и государство, и представления о нем в мире. Поэтому главный вопрос, который тревожит сегодня всех без исключения, звучит следующим образом: какой Турция будет завтра и как с ней выстраивать отношения?
Конец или начало?
Действия турецкого руководства в первые недели августа и его политические решения отчетливо продемонстрировали, что главной целью чисток в структурах власти и армии является не столько борьба с «гюленистами», сколько выдавливание инакомыслящих из всех сфер, важных для жизнедеятельности государства.
Кроме того, Эрдоган последовательно усиливает вертикаль власти, смещая акценты в сторону авторитарного правления. При этом обвинения в авторитаризме выглядят вполне естественно на фоне стремления президента консолидировать в своих руках гражданскую власть и получить полный контроль над вооруженными силами. К примеру, командующие родов войск из компетенции генштаба переданы в подчинение министерства обороны, которое лояльно премьер-министру и президенту.
С точки зрения сторонников правящей ПСР глава государства все делает правильно. Он пытается не допустить повторения ситуации, когда генералы могут менять власть по своему усмотрению. Фактически, он защищает турецкую демократию и ее завоевания последних лет. В этом отношении на его стороне оказывается та часть общества, которая не поддерживает ПСР, но которой претит сама мысль о военном перевороте и не нравится чрезвычайно высокая политическая роль армии в турецком государстве. Несколько лет назад именно благодаря их голосам Эрдогану удалось провести референдум по конституционным изменениям, ослабившим политические позиции военных в стране.
Вместе с тем, политическая эволюция Реджепа Тайипа Эрдогана может поставить под сомнение успешность так называемого глобального исламистского проекта. Или «исламистского эксперимента» в самом широком смысле этого слова. Потому что на нынешнем этапе развития истории именно Турция и ее Партия справедливости и развития были тем маяком, который освещал путь для всех приверженцев политического ислама в мусульманском мире.
Безусловно, ислам всегда был и остается самой политизированной и социальной религией в мире. Пророк Мухаммед вел борьбу за право ислама на существование и одновременно создал первое исламское государство. В дальнейшем его последователи не раз призывали вернуться к корням и строили жизнь государства и общества в соответствии с представлениями ранних мусульман. Между тем политический ислам, как правило, не обладал большим влиянием в мусульманской умме. Даже во второй половине XX века, в эпоху расцвета политического ислама на Ближнем Востоке и появления его основных идеологов, политическая борьба преимущественно шла между националистическими кругами, придерживавшихся левых взглядов, и традиционной светской консервативной элитой. В этих условиях исламизм был либо запрещен, либо оставался маргинальным течением, отброшенным на периферию политической жизни. Даже исламская революция в Иране в 1979 году мало что изменила.
Переломным моментом стал распад Советского Союза, дискредитация социалистических идей и завершение холодной войны. Идеологический вакуум позволил посмотреть на политический ислам как на некую альтернативу общественному и государственному развитию, а процессы либерализации быстро сделали различные религиозные партии чрезвычайно популярными среди населения. Исламисты предлагали простые и понятные лозунги. Они обещали повысить качество жизни, бороться с коррупцией и произволом властей и многое другое из того, чего от них хотели услышать избиратели. В итоге в Алжире в 1990 году в первом туре парламентских выборов победил Исламский фронт спасения. Примерно в это же время появились религиозные партии в Таджикистане и Узбекистане, которые активно стали вмешиваться в политические процессы своих стран. В 1995 году на демократической волне в Турции одержала верх Партия благоденствия Неджметтина Эрбакана, а за год до этого его ученик Реджеп Эрдоган был выбран мэром Стамбула. В 1996 году Эрбакан стал первым премьер-министром страны, который возглавлял религиозную партию.
Однако первая серьезная попытка прихода к власти исламистов провалилась. В Алжире армия испугалась взлета популярности ИФС и не дала провести второй тур, что вылилось в многолетний кровавый конфликт. В 1997 году турецкие генералы сместили Эрбакана. В других странах Ближнего Востока и Центральной Азии власти усилили давление на религиозные организации и движения.
Политический ренессанс религиозных партий пришелся на начало нулевых. Отчасти это было связано с активной военной политикой США на Ближнем Востоке и разговорами о конфликте цивилизаций. На этом фоне Вашингтон продвигал идею демократизации стран Большого Ближнего Востока, охватывающего страны от Северной Африки до Южной Азии. Частью этого процесса стала общественно-политическая либерализация и кооптация религиозных партий через демократические процедуры во властные структуры.
В результате религиозные фундаменталистские партии одержали победу в ключевых пакистанских провинциях, где сформировали коалиционные правительства с участием правящей партии президента Первеза Мушаррафа. В Палестине в секторе Газа на первых демократических выборах победила радикальная религиозная организация ХАМАС. Одновременно в Египте представителям запрещенной ранее организации «Братья-мусульмане» дали возможность избираться в парламент страны, где они сразу стали заметной фракцией.
Победа на парламентских выборах 2002 года эрдогановской Партии справедливости и развития, в создании которой участвовал Н. Эрбакан, тоже было в этом ряду. Однако главное отличие заключалось в том, что турецкая ПСР довольно быстро стала демонстрировать впечатляющие успехи в деле государственного строительства и решении экономических проблем. Возможно, это объяснялось тем, что турецкая ПСР как преемница Партии благоденствия все же имела определенный опыт в принятии управленческих решений и в общенациональном и в местном масштабе, тогда как египетская «Братья-мусульмане», палестинская ХАМАС и ливанская «Хезболлах» только вышли из подполья и в политике были просто дилетантами. Не исключено также, что ПСР не была отягчена грузом связей с радикалами и экстремистами, что давало ей преимущества в диалоге с Западом. Все-таки несмотря на официальную позицию лидеров ХАМАС или «Хезболлах», эти организации имеют боевые отряды, которые зачастую не разбирают средств при ведении политической борьбы.
Но основной ингредиент успеха турецкой ПСР заключался скорее в том, что умеренная религиозная партия сумела объединить вокруг себя разнородные политические силы Турции. К середине нулевых ее поддерживали «гюленисты» и консервативные религиозные круги из сельскохозяйственных регионов страны, светские националисты и городские просвещенные либералы, правые и левые. Партия справедливости и развития постепенно смещалась в центр политического поля и объективно играла в Турции примерно такую же роль, как, например, христианско-демократические партии в Германии, Дании или Бельгии. Религия становилась всего лишь одним из идентификационных признаков, не более того. Главным оставалось стремление ПСР в Евросоюз, проведение необходимых для этого либеральных реформ в общественно-политической и социально-экономической сферах, повышение уровня и качества жизни в стране, превращение Турции в современное, динамично развивающееся государство.
Фактически ПСР объединила всех тех, кто хотел перемен в Турции. Поэтому они поддержали премьер-министра Эрдогана, когда он пошел на серьезные реформы, в том числе и по изменению традиционно высокого статуса армии. Эффективная экономическая политика ПСР, направленная на решение целого комплекса стоящих перед Турцией проблем, позволила партии неизменно побеждать на местных и парламентских выборах.
Правление религиозной ПСР и неизменный триумф на нескольких голосованиях создавал впечатление, что турки смогли найти самый оптимальный вариант прихода исламистов к власти демократическим путем. Со временем правящая партия Эрдогана стала лицом новой Турции и образцом для подражания для всего исламского мира. Именно так характеризовали ПСР в середине 2000 годов в Соединенных Штатах. Харизматичный Эрдоган и его партия должны были олицетворять новую эпоху развития религиозных партий, которые становились умеренными, эффективными и ответственными за ситуацию в своей стране и регионе. Для Запада ПСР была куда более лучшей альтернативой ХАМАС, «Хезболлах», «Исламскому джихаду» или Фронту спасения.
И именно такой же ПСР хотели видеть сторонники политического ислама в арабских республиках. Поэтому неудивительно, что в ходе «арабской весны» подражатели турецкой ПСР сразу же обнаружились в Египте, Тунисе и Марокко.
Все это имело чрезвычайно важное значение еще и потому, что в современных условиях распространение политического ислама происходило не только из-за местных социальных или политических условий или особенностей развития, но и в связи с происходящими изменениями на глобальном уровне. Процессы политизации ислама уже давно не касаются только отдельных стран или регионов, а носят общемировой характер. Из просто религии ислам объективно превращается в один из политических факторов, определяющих дальнейшее развитие значительной части мирового сообщества.
Естественно, что «исламистский эксперимент» в Турции все это время находился под пристальным вниманием. И проблема заключается в том, что за пятнадцать последних лет многое изменилось. Эрдоган уже не тот и Турция не та, и внешние обстоятельства сильно поменялись.
Эрдоган из умеренного, трезвого прагматика, уверенно и последовательно проводившего внутреннюю и внешнюю политику, превратился в непредсказуемого лидера государства, чьи личные амбиции могут доминировать над интересами государства. В 2008 году Эрдоган обрушился на Израиль с критикой за военную операцию в секторе Газа. Затем был инцидент с «Флотилией свободы», которая пыталась прорвать блокаду сектора Газа и доставить палестинцам гуманитарный груз. Дипломатический скандал между Тель-Авивом и Анкарой надолго испортил отношения двух стран.
Таким образом, Эрдоган с легкостью отказался от тесного военно-технического, политического и экономического сотрудничества с Израилем ради призрачной надежды усилить свои позиции на арабской улице. Осенью прошлого года ситуация повторилась с Россией.
Причем, как показывает опыт, Эрдоган так же легко идет и на примирение. Мотивы такого поведения – это отдельная тема. В настоящее время принципиально важной является не внешняя политика Эрдогана, а эволюция его политических взглядов. Потому что, выстраивая вертикаль власти, замыкая полномочия на себе, он тем самым дискредитирует главную идею «исламистского проекта». Вольно или невольно своей нынешней политикой турецкий лидер еще раз подтверждает тезис противников исламистов о том, что главной их целью является захват и удержание власти.
Победив на волне либерализации и посредством демократических инструментов, Эрдоган теперь, похоже, совершенно не хочет делиться властью. Это сильный удар по всем тем, кто надеялся, что исламисты не только могут использовать демократию для прихода к власти, но и развивать демократические ценности и институты.
Сегодня ситуация в Турции все больше напоминает то, что происходило после «арабской весны» в Египте. Там, напомним, на президентских выборах победил кандидат от «Братьев-мусульман» Мохаммед Мурси. Вместо того чтобы проводить непопулярные, но насущные реформы в экономике страны, Мурси на деньги внешних спонсоров, прежде всего Катара, начал процесс форсированной исламизации Египта. Он переписал конституцию, ограничил полномочия египетских военных, активно боролся со светской оппозицией и в конечном итоге пал жертвой заговора генералов. Египетские военные, в свою очередь, приняли собственную конституцию, запретили все религиозные партии в стране, а «Братьев-мусульман» объявили террористической организацией.
Исламистский эксперимент в Египте продолжался ровно год. Вполне возможно, что в Турции он будет продолжаться еще какое-то время. Вероятно, если не произойдет еще одной попытки переворота, Эрдоган будет находиться у власти и не один срок. Он все делает для того, чтобы в стране никто не смог бросить ему вызов. Но если его партия не сможет обеспечивать эффективное управление страной и обществом, если не найдет новые точки экономического роста, проиграет и Эрдоган, и ПСР, и все те, кто поддерживает политический ислам. Потому что исламизм в Турции был во многом ответом на общественный запрос, а не только сторонников религиозных партий.
В Турции, как и в арабских странах, полагали, что новые элиты страны, представленные религиозными организациями, смогут дать правильные ответы на те вызовы, которые существуют в этих государствах. В конечном итоге турки или палестинцы голосовали не за ПСР или ХАМАС, а против старых светских партий, не способных дать то, чего от них ожидали.
Но оказывается, что и новые элиты не панацея. Исламисты охотно используют демократию для прихода к власти, но тут же отказываются от нее, если она угрожает их положению. Они также подвержены коррупции и могут использовать общественные настроения в собственных целях, даже если это противоречит национальным интересам.
Поэтому турецкий опыт – это серьезный сигнал всем государствам с традиционной восточной организацией общества. А для арабской элиты, желающей использовать популярность религиозных организаций, это очень тревожный звонок. После Египта и Турции они вряд ли дадут возможность исламистам выхватить власть из своих рук. С одной стороны, это может означать окончательное завершение «исламистского эксперимента». Закручивая гайки в стране, Эрдоган в конечном итоге загоняет ПСР и ее сторонников в ловушку, поскольку своими действиями сужает социальную базу партии. На следующих выборах ему наверняка придется мобилизовывать свой электорат, прибегая к образу внутреннего или внешнего врага, или, возможно, использовать административный ресурс.
С другой стороны, если у одной части общества иллюзии относительно политического ислама окончательно развеялись, то сторонники религиозных партий, напротив, утвердились в мысли, что теперь полученную однажды власть можно и нужно удерживать любыми возможными средствами. Даже за счет отказа от демократии или от работающих политических институтов, как, например, армия в Египте или Турции. Именно военные, подчеркнем, были важнейшей частью политической системы сдержек и противовесов, компенсируя любое усиление центральной власти.
Все это, конечно же, усиливает раскол в обществе и приводит к колоссальному напряжению всей государственной машины. Любопытно, что после последнего военного переворота египетские генералы специально ввели в конституции Египта положение о том, что армия официально становится гарантом политической стабильности страны. Фактически это страховка на будущее от повторения «арабской весны».
У Турции сегодня такой страховки нет. Другой важный момент для нее заключается в том, что при Эрдогане страна становится все менее понятным и предсказуемым партнером на региональной и мировой арене. Президенту Эрдогану не доверяют, его опасаются, с ним не знают, как вести дела. И в этом смысле события 15 июля – это действительно переломный момент для современного турецкого государства и общества. Каковы бы не были дальнейшие последствия неудавшегося переворота, уже очевидно, что Турция стала другой. И всему миру придется сделать из этого выводы.
